Рассказы для выздоравливающих - Аверченко Аркадий Тимофеевич - Страница 5

Калакуцкий выслушал меня, встал, стер ладонью пот со лба и сказал:

– В таком случае я у вас попрошу маленького одолжения. Мне нужно немножко денег, так рублей пятьдесят… для одного дела. Через две недели я вам отдам хоть сто.

Он был бледен и худ от голода.

Призадумавшись немного, я кивнул головой и предложил этому человеку, набитому с ног до головы идеями, свою идею.

– Знаете что? Я вам не дам пятидесяти рублей с условием получения обратно ста, а я предложу вам десять рублей, но зато без всякого возврата.

Очевидно, он нашел мою идею «математически простой и легко осуществимой», потому что взял золотую монету. И ушел.

Я думаю, что ушел он от меня довольный мною.

Человеку, потерпевшему кораблекрушение, так приятно встретить на необитаемом острове другого человека.

Как жутко и сладостно-весело находиться у самого края того кратера, где кипит и бурлит расплавленная лава, называемая человеческою жизнью. Перевесишься через край, заглянешь в бушующую стихию, и голова закружится.

Моя профессия (я писатель и редактор журнала) дает мне возможность частенько проделывать это, потому что в моем кабинете в приемные часы толчется много странных разнообразных диковинных людей.

Недавно на одну из моих пятниц пришлось три визита – как на подбор странных и удивительных.

Это была скромно одетая дама, с величаво-медлительными движениями рук и выражением лица, в достаточной мере скорбным.

Впрочем, вначале она была очень спокойна и даже оживлена.

Когда я усадил ее, она неторопливо вынула из ридикюля какую-то сложенную вчетверо бумагу и, помахивая ею, спросила:

– Вы знаете нашего члена управы Голоротова?

– Гм!.. Пожалуй, что и не знаю. То есть я даже наверное могу сказать, что он мне не знаком.

Дама значительно сжала губы и веско сказала:

– Он мерзавец!

– Да?

– Мерзавец, каких мало. И он думает, что на него в Ряжске не найдется управы. Нет-с, миленький… На всякого человека в конце концов есть палка. И эта палка – ваш журнал!

– Палка? Журнал?

– Да. Вы его должны распечь хорошенько, этого мерзавца. Вот, я привезла вам стихотворение – тут все штучки Голоротова выведены на чистую воду, – и если вы это напечатаете, он издохнет от злости.

Я сделал шаблонное лицо и сказал шаблонным тоном:

– Хорошо. Оставьте. Ответ через две недели.

– Две недели? – воскликнула чрезвычайно удивленная дама. – Но я не могу ждать две недели. Я приехала всего дня на два, на три.

– О господи! – нервно засмеялся я. – Ведь не ради же этого стихотворения о Голоротове приехали вы в Петербург.

Посетительница из Ряжска спокойно взглянула на меня и сказала:

– Именно из-за этого стихотворения я и приехала в Петербург.

– Боже ты мой! Неужели вы не могли послать его по почте?

– Что вы! Это слишком опасно посылать такие… вещи по почте. Если бы там оно попало кое-кому в руки… Да, кстати! Я вас умоляю, ни под каким видом не открывать фамилии автора. Просто как там подписано: «Ряжский Мефистофель» – так и печатайте. Если откроется, что это писал мой сын, – мы погибли! Вы не можете себе представить, на что способен Голоротов. Я должна сказать откровенно: он и вам может сделать большие неприятности. Это ужасный человек.

– Знаете что, – задумчиво сказал я, желая сплавить даму и отделаться поскорее от ее стихотворения. – Вы уезжайте-ка обратно в Ряжск, а я вам денька через два напишу… Гм… Сообщу, как говорится, результаты. А?

– В таком случае, – сказала дама, – я лучше подожду здесь… Два-три денька мне многого не будут стоить. Если уж поднялась с места, двинулась, то хоть доведу свое дело до конца.

– Позвольте стихотворение, – со вздохом попросил я. – Гм… Что это такое?

РЯЖСКИЙ МАЛЮТА СКУРАТОВ

– Позвольте, – спохватился я, прочтя начало. – Да ведь ваше стихотворение очень большое!

– Да, не маленькое, – с горделивой усмешкой и тайным восхищением перед талантом сынка подтвердила приезжая из Ряжска.

– В нем строк 200?

– Да уж… не меньше! Хе-хе. Если не больше.

– Ну, вот видите. А наш журнал таких длинных стихов не печатает.

Дама побледнела.

– Ну что вы такое говорите. Почему ж его не напечатать?

– Именно потому, что оно очень длинное. Не касаясь его литературных достоинств, мы не можем просто его напечатать вследствие размера.

Какая-то внутренняя борьба отразилась на лице посетительницы. Она встала и решительно сказала:

– Ну, хорошо! В таком случае печатайте без гонорара.

– Сударыня! Дело не в гонораре. За все то, что напечатано, мы платим… Но ваша… эта вещь… просто не подходит.

Лицо ее исказилось ужасом, и на глазах выдавилась пара слезинок.

– Господин редактор! Ради бога… умоляю вас – напечатайте. Вы увидите, какой это будет иметь успех. В Ряжске этот номер журнала прямо-таки расхватают…

– Но уверяю вас, что нам это безразлично… Для журнала, обслуживающего Россию, эфемерный успех в Ряжске…

– Вот что… Я подписываюсь на ваш журнал на целый год! Могу даже сейчас внести деньги… А?

– Я не знаю, как мне уверить вас, что это нам безразлично, что это не имеет для нас никакого значения…

– Не имеет значения? Ну, а если я, скажем, покупаю у вас сразу сто номеров журнала с этими стихами…

– Да черт возьми! – злобно сказал я. – При чем тут сто номеров, когда у нас десятки тысяч идут каждую неделю! Можете вы понять или не можете, что просто ваши стихи не нужны. Хоть вы тысячу номеров купите, хоть все издание! И ответьте вы мне: почему вы так хотите всучить их нам? Кому, в конце концов, интересен ваш Голоротов, который чем-то вас там обидел и которому вы хотите насолить?

Дама утерла слезы, с достоинством взглянула на меня и сказала:

– Я не насолить хочу, а стремлюсь к тому, чтобы негодяй хоть каким-нибудь образом понес заслуженное наказание… Суд с ним, конечно, ничего поделать не может. Пусть хоть печать. Приехала, стратилась…

– А знаете что? Напечатайте это в ряжской газете… – посоветовал я.

– О, там-то уж наверно не напечатают. Побоятся… Нет, я уж прямо ехала к вам. Была уверена, и вдруг!.. А? Приехала, стратилась…

Она призадумалась, притихла. Потом положила свою руку на мою и попросила:

– Разве вот что: вы их немного сократите, а? Там можно будет выбросить то место, где сказано о его проделке с дровами для городской столовой. И еще насчет его поступка с бонной. Вот это место:

– Нет, – решительно сказал я. – Тут уж сокращать не стоит. Все стихотворение не подходит.

Она поднялась, убитая горем; на ее лице была написана такая тоска, такая безысходная мука, что мое суровое, ожесточившееся в стычках с начинающими авторами сердце дрогнуло. И я не мог найти в себе мужества сказать то, что следовало: что стихи никуда не годятся, что их нигде не возьмут и что самое лучшее – сейчас же выбросить их на улицу, купить билет и уехать обратно в Ряжск.