Московии таинственный посол - Самвелян Николай Григорьевич - Страница 42

• Предыдущая
• 42/56
• Следующая

— Жаль, никто из нас не узнает, что будут говорить о нас через сто лет после смерти. А это ведь важно. Ох, как важно! Может быть, важнее, чем то, что говорят при жизни…

Федоров не знал, почему Дионисий решил написать ему это письмо. Делалось ли это с ведома князя? И вскоре Федоров убедился в этом окончательно. К нему пришел странного вида человек в дорожных сапогах, плаще, с белой повязкой, закрывающей правый глаз и часть лба. В руках у него был мешок из хорошо скобленной и выделанной, но некрашеной кожи. Мешок был оплетен ремнями с деревянной ручкой. Печатник знал, где в Остроге, на какой улице и в каком доме такие дорожные мешки изготавливают.

— Ты печатник Иван?

— Я.

— Вот тебе передали.

— Кто?

— Говорить не велено. На твои вопросы отвечать тоже не велено. А тебе вопрос я задам. Где перстень, даренный тебе одним вельможным паном? Ты его продал?

— Да, продал, — сказал Федоров.

— Хорошо ли продавать подарки?

— У меня не было выхода.

— Есть выход или нет выхода, а подарки не продают.

— Упрек принимаю, — сказал печатник. — Но деньги мне нужны были не для себя, а для дела, важней которого я сейчас другого не вижу…

— Ладно, — прервал его одноглазый посланец. — Вот этот перстень. Его тебе дарят во второй раз. Живи с миром, старик!

В этот вечер печатник долго стоял у окна, глядел на город. Видел его и не видел. Если бы кто-нибудь заглянул в окно с другой стороны, с улицы, то, наверное, вздрогнул бы, встретившись со взглядом спокойных серых глаз. Было в этом взгляде что-то пугающее. Может быть, отрешенность от мирской суеты и свобода, которую обретает лишь тот, кто уже завершил свой путь. Казалось, старик прощался с миром. Он думал о том, что прошло пятьсот лет, как Кирилл и Мефодий научили славян читать и писать. Много это или мало? Но за это время успели по разным причинам утратить свое былое влияние Киев, Новгород и Львов. Зато возникла Москва.

Пятьсот лет… Триста лет ига. Остальные двести — сплошные войны и междоусобица. Рушились державы. Просили милостыню на папертях вчерашние владыки. Народы меняли богов и столицы, забывали звуки родного языка. А Русь выжила. Брела сквозь кровь и пожары. Что вело ее? Кто указывал ей путь? Откуда брались силы?.. Пришли варяги — стали русскими. Пришел из Константинополя художник Феофан — оставил после себя на Руси вопрошающие, требующие от каждого ответа глаза святых на фресках. И глаза эти спрашивали: что сделал ты за свою жизнь? Отдал ли людям то, что должен был отдать? Пришли на Русь и татары. Пришли завоевателями. С мечом и огнем. А в московской типографии был у Федорова мальчишка-подручный. Звали Алексеем, но был скуласт и глаза раскосы. Правда, крестился, как все, и говорил не хуже белоголового новгородского мальчишки. Позже Федоров узнал, что мать у Алексея черкешенка. Ну, а любимец царя молодой Годунов — тот и обликом своим на русского мало похож. Ясно, что татарской крови в нем много. Всех принимала к себе Русь. Всех, кто верил в нее, кто хотел быть с нею… Не потому ли выжила? Но вновь и вновь подымается из развалин и пожарищ, чего не случалось ни с Афинами, ни с Египтом, ни с Карфагеном, ни с Римом.

Пятьсот лет… Что будет через пятьсот лет? Наверное, снова поднимется Киев. Может, его отстроят еще лучше прежнего. Да только ли Киев — и Псков, и Новгород, и Смоленск. В конце концов получит Русь и выход к морю. Не при этом царе, так при другом.

Федоров отошел от окна. Вспомнил, что так и не поглядел, что же в кожаном мешке. А там были: бархатный кафтан, шитый серебром, отличные башмаки, чулки мелкой вязки, а на дне лежала тончайшая кольчуга-безрукавка.

Печатник покачал головой, улыбнулся, как улыбаются взрослые на шалости детей. Что делать с князем Острожским? И деспот, и себялюбец, и во многом злодей, если уж говорить прямо… А кое в чем ребенок ребенком. Сегодня послал подарки и кольчугу, а завтра пошлет в суд иск, а то, чего доброго, даст приказ подстеречь в темном углу и разбить бревном голову…

В гостиной дома графа Челуховского было тепло и уютно. Горел камин. Мы с вами, читатель, уже побывали здесь. И вы помните, конечно, и эту гостиную, и этот камин. У камина в широких дубовых полукреслах сидели мужчина и женщина.

Женщину эту вы знаете. Речь идет о графине Регине Челуховской. Ну а ее собеседник — сам граф Филипп Челуховский.

— Мне скучно! — говорила Регина. — Как достичь бессмертия души, в общем ясно, но как победить скуку?

— Никак, — ответил граф. — Люди делятся на две породы: скучающих и тех, кому скучать некогда. Скучающих ничто не исправит.

— Это намек?

— Почему же намек? Сказано прямо.

— Вы могли бы не курить, когда с вами говорит дама!

— Мог бы, — спокойно согласился граф, глядя в окно. — Мог бы и не курить. Но я курю.

— О-о! — сказала графиня. — О!

— Пожалуй!

— Что означает «пожалуй»?

— А что означает «о-о»?

Если бы дело происходило не в 1583 году, а хотя бы лет на десять ранее, графиня затопала бы ногами или расплакалась. Сейчас это уже не имело смысла. Некогда неотразимая Регина в последнее время сильно поблекла. И она сама это знала. Лишь голос остался таким же глубоким и сочным, как у профессиональных певиц.

— Вы к старости стали невыносимы! — сообщила после некоторого раздумья графиня. — Так мы и будем доживать дни, раздражая друг друга и…

— …и вспоминая молодость! — подхватил граф. — Вы хотели бы предложить что-нибудь иное?

— Иногда я вас ненавижу!

— Лишь иногда? Ну, значит, мои дела не так уж плохи. Не хотите ли партию в шахматы? Я дам вам фору — двух ладей и королеву.

— Вам никогда не хотелось умереть на эшафоте? — спросила графиня.

— Нет, никогда! — ответил граф. — Мне вообще никогда не хотелось умирать. И сейчас не хочется. Ваши шутки слишком мрачны даже для меня.

— При чем тут шутки? Я говорила серьезно. Однажды я позавидовала смертнику — атаману Подкове, которому отрубили голову на плахе у ратуши.

— Интересно, почему же это? Подкова прославился тем, что испортил достаточно крови турецкому султану. Вам тоже захотелось возглавить казацкий набег на Турцию? В этом что-то есть. Женщины на римском престоле историей уже отмечены. В казацкие атаманы, насколько я могу судить, ни одна из них еще не выбилась. Вы будете первой. Спешите. Тем более что казаки сейчас входят в моду. Скоро им начнут посвящать поэмы и сказания.

Графиня поднялась, чтобы уйти, но, видимо, тут же передумала. Поведение графа, конечно, возмутительно. За этой постоянной насмешливостью — грубость и душевная пустота. И как хорошо было бы, чтобы этот мужчина, который давно стал ей чужим, однажды свалился в одной из своих оставшихся после пожара повозок под откос и свернул бы свою гусиную шею. Но сидеть одной весь вечер, до синих сумерек…

— Я могла бы перестать с вами знаться!.. — начала графиня.

— Съездите в Рим и добейтесь у папы развода! — продолжал граф. — Чем не занятие?

— Я могла бы, если хотите…

— Сядьте, милочка, на место! — сказал граф. — Мы не на сцене. И жизнь — не театр.

— Нет, театр! — заявила графиня. — Именно театр. И каждый из нас не живет, а играет ту роль, которую выдумал.

— Которую ему выдумали! — уточнил граф.

— Хорошо, пусть так. Но я вспоминаю этого смертника. Он возвышался над толпой, он владел воображением всех… Я смотрела на него со страхом, но внутренне преклонялась перед ним и завидовала ему. А мы все, даже сам король, если бы он в тот миг пожаловал на площадь…

— Были бы не более как декорацией, — согласился граф. — В вас погибла настоящая актриса. Впрочем, как и во многих женщинах… Театр нашей жизни и жизнь нашего театра… И вообще все это бред.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что наша жизнь, может быть, действительно напоминает театр. И каждый играет в ней заранее выученную роль. Ну и что же? Ведь и у театра есть своя жизнь — театральная жизнь… Она тоже реальна. Но в одном с вами согласен: помост приподымает над толпой и актер, который в жизни может быть ничтожнейшим человеком, иной раз хорошо играет мудрого властителя. Знаете, какая роль вам была бы по душе? Сейчас мы придумаем пьесу с несложным сюжетом. Предположим, однажды утром меня приговаривают к смертной казни. Уж не знаю, за что. И кто рискнет? Но, допустим, рискнули и, допустим, приговорили. Ведут мимо дома на плаху. А на балконе стоите вы, вся в белом, с букетом белых роз в руке, и машете мне рукой, и шлете воздушные поцелуи. Народ глядит на вас, народ желает пасть перед вами на колени: какая мужественная женщина! Какие высокие чувства! Какое белое платье! И какие белые розы! Это был бы лучший день вашей жизни. А не устроить ли нам маленькое представление? И в последний момент, когда палач уже занесет меч, на площади появится гонец с королевским помилованием в руке… А? Ну ладно, вижу, вы сердитесь. Сегодня я больше не буду шутить. Сейчас выбью трубку, снова набью ее, а затем мы поговорим о деле. Я нашел для вас одну любопытную роль. Небольшую, но колоритную. Мне надо повидать московита Ивана.

• Предыдущая
• 42/56
• Следующая