Звезда королевы - Арсеньева Елена - Страница 39

• Предыдущая
• 39/121
• Следующая

Маша подивилась Егорушкиной осведомленности и узнала, что у его отца было имение в Лифляндии, невдалеке от Риги, на побережье, так что поиски янтаря в балтийских дюнах и волнах были любимейшим развлечением Егорушкина детства. Вслед за этим, конечно, последовало длиннейшее повествование о семье Егора Петровича, о генеалогическом древе графов Комаровских, предки коих, носившие тогда имя простое — Комары, едва ли не были с Олегом, когда он прибивал свой щит на вратах Царьграда [79]; узнала Маша об отце, матери, трех сестрах и трех братьях Егорушки, его любимых племянниках и племянницах, санкт-петербургском и московских домах, о владимирском и тверском имениях — вообще все, что составляло жизнь молодого графа, сделалось ей ведомо, вплоть до того, что он с младенчества был сговорен с некой особою, да вот беда — никаких признаков взаимной сердечной склонности меж ними не существовало отродясь!

Неведомо, заметил ли Егорушка легкое облачко, затмившее чело Марии Валерьяновны при сем известии, однако же он не позволил себе ни единого вопроса о том, почему и отчего так странно сложилась совместная жизнь этих молодоженов, расставшихся почти на два года через день после венчания. Конечно, Егорушка чуял что-то неладное, и душа его рвалась между только что зародившейся симпатией к прелестной баронессе и давним восторгом, который вызвал в его душе барон. Маше пришлось вновь выслушать сагу о сражениях бригадира Корфа со злодейским самозванцем Пугачом, однако всего более поразило ее, что Корфа, оказывается, любили друзья и знакомые вовсе не за его лихую воинственность, а прежде всего за мягкость и человеколюбие, ставшие в министерстве иностранных дел притчею во языцех. Маша сделала большие глаза, услышав сию новость, и Егорушка запальчиво возразил, что ему, мол, доподлинно известно, будто Корф был столь добр, что с трудом мог решиться прогнать пьяного лакея — не то что отправить его отведывать плетей в холодную! «Так я для него значу менее пьяного лакея?!» — подумала Маша, и слезы невольно набежали на ее глаза, однако тут же высохли: наконец-то закралось ей в душу сомнение — а правильно ли поступила она, не последовав совету отца-матери и не поставив мужа в известность о своем намерении его посетить?.. Бог знает, каковы его планы относительно их совместной жизни. Не будет ли он ненужно оскорблен незваным визитом жены, не затруднит ли Маша себе самой осуществление замысла своего — расстаться с бароном без шума и скандалов? Опять же, первая — внезапная! — встреча неминуемо произойдет у супругов в присутствии любезного Егорушки, который, конечно же, не упустит возможности сдать свою попутчицу с рук на руки барону в надежде заслужить его высокочтимое одобрение (тут Маша с трудом подавила приступ нервического хохота), и, явившись нежданно-негаданно, она сама поставит себя в дурацкое положение. А потому в Данциге, где путники сделали дневную остановку, Машенька сочинила письмо следующего содержания:

«Милостивый государь! Покорно исполняя соизволение Ваше, до сих пор оставаясь жить в вотчинном имении, я ныне осмелилась пойти противу приказа Вашего, опасаясь за судьбу нашего брака, а посему спешу уведомить Вас, что в скором времени приеду в Париж и там буду иметь честь покорно ожидать Вашего приговора своей судьбе.

Остаюсь Вашей покорной супругою — Мария Корф.

Писано 17 мая сего года в городе Данциге, Пруссия».

Машенька отродясь не была сильна в эпистолярном жанре, а поэтому, заключив свои растрепанные чувства в сию сжатую фразу, преисполнилась восторга, сравнимого разве с восторгом графомана, накропавшего свое первое сочинение — и еще не получившего презрительной отповеди издателя. Письмо сие казалось ей верхом краткости, изящества стиля и достоинства, а потому она поспешила отправить его с первою же почтою в Париж и еще несколько дней то и дело возвращалась мыслями к сему выдающемуся произведению и повторяла его наизусть едва ли не чаще, чем «Отче наш». Этот детский творческий восторг совершенно затуманил ей голову и не дал подумать о возможной реакции барона… а впрочем, задумайся о ней Маша, она совсем пала бы духом! А пока она весьма оживилась, приободрилась и с радостью предалась вместе с Егорушкою созерцанию примечательностей в пути.

Пребывая в самом приятнейшем настроении, путники добрались до Берлина и решились здесь на два-три дня задержаться, во-первых, потому, что, подъезжая, ничего в пяти шагах вокруг, даже прекрасной каштановой аллеи, ведущей к городу, не могли разглядеть из-за проливного, сплошного дождя; а во-вторых, Берлин был первой чужеземной столицею, виденной Машею и Егорушкой, а стало быть, заслуживал более пристального рассмотрения, чем уже преодоленные ими города.

Весь первый день Маша посвятила благам цивилизации, коими столь долго вынуждена была пренебрегать, и количество горячей воды, вылитой ею на себя, повергло в изумление даже чистоплотных немецких горничных; после однообразия пищи в корчмах она не могла оторваться от пирога, с жаворонками и спаржи. На сладкое были поданы удивительные, очень крупные желтые и красные вишни. Оказалось, впрочем, что это — черешня, прибывшая из Италии. Она показалась Маше восхитительной — не столь терпкой и более сочной, чем вишня… а все же менее вкусной, чем темные ягоды, что рясно осыпали ветви, клоня их почти до земли, в любавинском саду над Волгой. Да, первые восторги начали утихать, уже давала себя знать тоска по родине, впрочем, тотчас же заглушенная новыми и новыми впечатлениями, из которых сильнейшим оказался театр.

Посетили они оперный дом по настоянию Егорушки, исполнявшего завет батюшки, старого графа Комаровского, который несколько лет назад видел здесь Шиллерова «Дон-Карлоса» и был поражен в самое сердце благородством немецкого романтизма.

Нашим путникам, однако, выпало смотреть совсем иную пиесу. Эта мелодрама, содержание которой было взято из французской сказки «Синяя Борода», очаровала Машу с первого мгновения.

Розалия, сестра небогатого рыцаря, влюбленная в столь же небогатого дворянина по имени Вержи, предпочла ему богатого Рауля… богатство ослепило ее. Розалия поселилась в огромном замке, и только изредка память о былой любви тревожила ее неверное сердце.

Однажды Рауль собрался в какое-то путешествие и перед отъездом отдал жене ключи от всех комнат в замке, строго-настрого запретив в одну из них заходить, ежели она не желает своей и его погибели.

Излишне рассказывать, но через минуту после того, как Рауль скрылся из виду, Розалия отперла запретную комнату и… о ужас! Она увидела отрубленные головы двух прежних жен Рауля и огненную надпись: «Вот доля твоя!»

Вне себя от страха, Розалия запела:

— C'est la mort! C'est la mort! [80]

И тут явился переодетый в женское платье измученный любовью Вержи — увы, без меча или кинжала. За помощью к брату Розалии был послан конюший, но, кажется, поздно: воротился разгневанный Рауль, желающий одного: немедленной смерти супруги, ибо ему было предсказано, что любопытство жены погубит его; для того он испытывал супруг своих и умерщвлял их за сию слабость, надеясь тем спасти собственную жизнь.

А помощи нет и нет… Уже Розалия в темнице ждет гибели; Вержи, открывшись Раулю, просит только одной, последней, милости: умереть вместе с возлюбленной. И вот острые мечи занесены над головами несчастных, но вдруг… вдруг отворились двери, ворвались вооруженные рыцари, убили жестокого Рауля и освободили пленников, которые не замедлили проклясть прошлое и обратиться мыслями к счастливому будущему.

Занавес опустился, и Маша украдкою смахнула слезу. Егорушка подозрительно пошмыгивал своим курносым носом, глаза его странно поблескивали.

Молча сели в карету и поехали сквозь узкие улицы Берлина. Огромные дома в семь или восемь этажей, с готическими фасадами, выступами, балконами, завитками стояли, тесно прижавшись друг к другу, скрывая свет Божьих звезд. Казалось, карета пробиралась среди огромных скал, в глубоком ущелье.

• Предыдущая
• 39/121
• Следующая