Гавань ветров - Мартин Джордж Р.Р. - Страница 49

• Предыдущая
• 49/80
• Следующая

— Летатель наполовину, — проговорила Марис. — Но мы оба — летатели наполовину. Вопрос лишь в том, кто мы на другую половину. Ты, Вэл, конечно, можешь выбрать того Правителя, который предложит тебе большую плату, и, хотя большинству летателей такое придется не по нраву, среди них, возможно, найдутся молодые да жадные до денег, и даже станут подражать тебе. Ты можешь также, нарушая один из самых древних и мудрых законов летателей, брать с собой в небо отцовский нож. За это летатели осудят тебя, но поделать ничего не смогут. Но если ты найдешь тех, кто тебя избил, и убьешь хотя бы одного из них этим самым ножом, то ты не будешь больше Однокрылым. Летатели объявят тебя вне закона, отберут крылья, и ни один Правитель в Гавани Ветров, как бы он ни нуждался в летателе, не предоставит тебе убежища.

— Так ты предлагаешь мне забыть?.. — Вэл даже приподнялся на постели. — Забыть такое?!

— Нет, я не предлагаю забывать и прощать обидчиков. Найди их и приведи к Правителю, или созови суд летателей. Пусть крыльев, дома и жизни лишатся твои враги, а не ты. Как ты находишь мое предложение?

Вэл криво усмехнулся, и Марис заметила, что после прошлой ночи у него во рту не хватает зубов.

— Мне оно почти нравится, — пробормотал он.

— Выбор за тобой. Полетишь ты куда-нибудь нескоро, так что времени на раздумья у тебя предостаточно. Я считаю, что ты неглуп и поступишь правильно. — Марис взглянула на С'Реллу. — Я возвращаюсь на Малый Эмберли. Если ты направляешься на Юг — нам с тобой по пути. Если захочешь, то сможешь погостить денек-другой в моем доме.

— Я бы с радостью, но Вэл… Что будет с ним?

— Летателям предоставляется неограниченный кредит, — напомнил тот. — Если я пообещаю Раггину достаточно железа, то он будет нянчиться со мной более нежно, чем мои собственные родители.

— Тогда, Марис, я согласна, — нетерпеливо воскликнула С'Релла. — А с тобой, Вэл, мы еще непременно увидимся. Ведь мир тесен, к тому же у нас обоих теперь есть крылья.

— Обязательно увидимся, — подтвердил тот. — Лети.

С'Релла, поцеловав его, подошла к Марис, и они направились к двери.

— Марис! — вдруг выкрикнул Вэл.

Она повернулась и увидела, как его левая рука с молниеносной скоростью метнулась из-за головы. Нож с длинным лезвием, просвистев в воздухе, ударился о дверной косяк менее чем в футе от нее. Повернув голову, Марис увидела, что нож был не железный, а обсидиановый, черный, с замысловатым орнаментом. От удара он треснул и рассыпался по полу.

Она, должно быть, выглядела чертовски напуганной, Вэл же беззаботно улыбался.

— Этот нож не принадлежал моему отцу, — сказал он. — Мой отец в жизни ничем не владел. Я украл его у Арака. — Марис удивленно смотрела на него.

— Если тебя не затруднит, Однокрылая, выброси его.

Улыбнувшись, Марис нагнулась и подобрала осколки ножа.

Старость пришла к ней в одночасье.

Когда Марис рассталась с правителем Тайоса, она была еще молодая. Из его башни на скалистой вершине она спускалась к морю по сырому мрачному туннелю в горе. Шла она быстро, крепко держа свечу, чувствуя на спине сложенные крылья. Ее шаги отдавались гулким эхом, вплетавшимся в размеренный стук капель. Каменный пол покрывали лужи, и влага впитывалась в сапоги. Но Марис торопилась отправиться в путь.

И только когда она вышла из туннеля под противоположным склоном горы, Марис увидела небо, мутно-фиолетовое, почти черное, цвета кровоподтека, вызывающего мучительную боль. Ветер был холодным и коварным. Марис ощутила готовую вот-вот разразиться ярость в хмурых тучах. Она стояла внизу у истертых ступеней, которые вели к обрыву над морем, и думала, не вернуться ли переночевать в странноприимном доме, а улететь на утренней заре.

Но мысль о возвращении вверх по бесконечному проходу остановила ее. К тому же Тайос наводил на нее уныние — темный негостеприимный край с грубым Правителем — грубость эта едва маскировалась официально любезным тоном, принятым в обращении с летателями.

Весть, которую он поручил ей доставить, угнетала ее. Злобные, алчные слова угрожали войной, и Марис не терпелось передать их по назначению, освободиться от этого бремени как можно скорее.

Погасив свечу, она начала подниматься по ступеням — легким и свободным шагом. Лицо ее было покрыто сетью морщин, в волосах поблескивала седина, но она сохранила грацию и энергию своих двадцати лет.

Ступени завершились широкой каменной платформой, и Марис развернула крылья. В них ударил ветер, они потянули ее, когда она еще только закрепляла последние сегменты. Фиолетовая мгла бури словно зачернила серебристый металл, а закат отбрасывал на ткань алые полосы, точно раны, из которых сейчас польется кровь. Марис заторопилась. Надо опередить бурю, использовать ее фронт, чтобы набрать скорость. Она закрепила ремни, в последний раз проверила крылья, и ее пальцы сомкнулись на привычных упорах. Два быстрых шага — и она бросилась с обрыва, как делала несчетное количество раз. Она отдалась объятиям своего давнего и верного возлюбленного — ветра — и полетела.

На горизонте блеснула молния — замерший на миг трезубец у восточного края неба, ветер сразу ослабел, размяк, и она начала падать. Сделав вираж, Марис нащупала более мощную струю воздуха. Тут стремительно, как удар хлыста, на нее обрушилась буря. Откуда-то с дикой силой налетел ветер, а когда она отчаянным усилием попыталась опереться на него, сменил направление. И еще раз. И еще. Дождь хлестал ей в лицо, молнии ослепляли, в ушах стоял несмолкаемый гром.

Буря швырнула ее назад, перевернула, словно игрушку; она оказалась лепестком, закрученным вихрем. Ее кидало из стороны в сторону, голова кружилась, в глазах темнело, и Марис поняла, что падает. Обернувшись через плечо, она увидела, что на нее мчится гора — отвесная, мокрая каменная стена. Она рванулась прочь, но сумела лишь повернуться в свирепых объятиях ветра. Левое крыло задело выступ, сложилось, и Марис с воплем опрокинулась набок. Она попыталась лететь на одном правом, зная, что это невозможно. В ее угасающем сознании мелькнула последняя ясная мысль: это конец.

Море подхватило ее, пожевало и выплюнуло. Ее нашли на следующий вечер, искалеченную, без сознания, но живую, на каменистом берегу в трех милях от скалы летателей Тайоса.

Много дней спустя Марис очнулась старухой.

В течение первой недели она оставалась в полубессознательном состоянии и потом почти ничего не помнила. Боль, если она шевелилась и если лежала неподвижно, смутное пробуждение и новое погружение в сон. Она почти все время спала, и сны казались ей такими же реальными, как постоянная боль. Она брела по бесконечным подземельям, пока страшная судорога не сводила ноги, но не находила лестницы, которая вывела бы ее к небу. Она падала в недвижном воздухе снова и снова — в безветренную погоду ее сила и умение не играли никакой роли. Она выступала перед сотнями Советов, но ее слова сливались в такое тихое бессвязное бормотание, что никто ничего не слышал. Ее сжигал нестерпимый жар — она была неподвижна. Кто-то забрал ее крылья, крепко связал руки и ноги. Марис тщилась привстать, заговорить. Ей надо было лететь куда-то с неотложной вестью, а она не могла шевельнуться, не могла произнести ни слова и не знала, мокры ее щеки от дождя или от слез. Кто-то вытирал ей лицо и поил густой горькой жидкостью.

Однажды Марис осознала, что лежит в большой кровати возле пылающего очага, укрытая тяжелыми одеялами и мехами. Ей было невыносимо жарко, она старалась скинуть одеяла, и не могла.

В комнату как будто входили и выходили люди. Некоторых, своих друзей, она узнавала и просила их снять с нее одеяла, но они словно не слышали, хотя часто присаживались на край кровати и разговаривали с ней о таком давнем, словно оно происходило сейчас, и она путалась. Но запутанным было все, и она радовалась, что хотя бы ее друзья с ней.

Приходил Колль и пел свои песни. Его сопровождал Баррион — сверкала его быстрая улыбка, рокотал могучий бас. Старенькая согбенная Сина присаживалась на краешек кровати и молчала. Один раз пришел Ворон, весь в черном, до того красивый и отважный, что у нее вновь защемило сердце от тайной любви к нему. Гарт принес ей горячую киву и так насмешил своими шутками, что она не смогла даже пригубить. А в дверях стоял Вэл-Однокрылый, как всегда невозмутимый, и смотрел на них. Часто приходили С'Релла, чтобы поделиться воспоминаниями, и Доррель — ее первая любовь и испытанный друг. В тумане боли и путаницы ото присутствие утешало ее. Приходили и другие — старые любовники, которых она не чаяла повидать снова, появлялись перед ней, умоляли, обвиняли и исчезали, не сказав ни слова в ответ на ее вопросы. Коренастый, белокурый Т'мар одаривал ее своими поделками из камня, и Холланд, могучий чернобородый певец, совсем не изменившийся с той поры, когда они жили вместе на Малом Эмберли. Тут она вспомнила, что он давным-давно пропал в море, и заплакала, не различая его сквозь слезы.

• Предыдущая
• 49/80
• Следующая