Самая красивая - Ливайн Гейл Карсон - Страница 3

Я вернулась на кухню, где Эттайм готовила остумо – варево из зерна и патоки, любимый айортийский напиток. Она так расстроилась из-за герцогини, что переварила первый горшок, и пришлось его вылить.

Без пяти девять второй горшок был готов. Мама налила напиток в кружку, а кружку поставила на поднос.

Из таверны донеслись громкая брань и звон битой посуды. Мама направилась к двери, собираясь выйти в зал.

– Мне бы нужно… – Она замерла, вновь повернулась к горячей, как огонь, кружке и бросила умоляющий взгляд на Эттайм.

– Только не я, госпожа Инжи. Не хочу прислуживать вашей герцогине. Я вам не девчонка из таверны.

Тут я пожалела, что не задержалась на конюшне. Драку в зале угомонить я все равно бы не сумела, а герцогиня не захочет увидеть мою физиономию над кружкой со своим остумо.

В таверне тем временем продолжали ругаться и бить посуду. Позвать отца или братьев времени не было.

– Эза… – Мама послюнявила палец и потерла грязное пятно на моей щеке, потом заправила в чепчик выбившуюся прядку волос. – Отнеси герцогине остумо и возвращайся…

– Не могу!

– Больше некого послать. Сразу вернешься и расскажешь, что она сказала.

С этими словами мама сунула мне в руки поднос с остумо, но уже не таким горячим, как огонь.

Часы начали отбивать девять.

– Поживее! – Мама схватила метлу с совком и решительно направилась в таверну.

Я вышла из кухни и начала подниматься по лестнице, хотя предпочла бы спрятаться в подвале. «Еще минутка – и все кончится», – твердила я себе. И тут же отвечала: «Да, герцогиня плеснет остумо мне в лицо, потом вызовет карету и уедет».

Имилли дремала на лестничной площадке. Я подхватила кошку одной рукой, решив прикрываться ею, чтобы герцогиня как можно меньше меня разглядывала.

Она разместилась в нашем лучшем номере, Павлиньей комнате. Я постучала в дверь.

Дверь открыла сама герцогиня.

– Ты опоздала. Унеси это. Я…

И тут она увидела Имилли. Меня она, кажется, даже не заметила.

– Ой, какая милашка. – Она забрала у меня кошку. – Ну разве ты не милашка? – Герцогиня махнула рукой, показывая на кружку. – Поставь рядом с кроватью. Дома у меня тоже есть милашки. Хочешь, я назову тебе их имена?

Она обращалась к Имилли, но кивнула я. Герцогиня больше не выглядела недовольной. Я последовала за ней в комнату.

– У меня живут десять милых кошечек. А зовут их Аша, Эше, Иши, Ошо, Ушу, Айшай, Алка, Элке…

Похоже, герцогине не хватало воображения. Я мысленно назвала два последних имени еще до того, как она произнесла их вслух.

– …Илки и Олко. А еще у меня есть милейшие котята.

Она села на кровать. Имилли прижалась к ее груди и замурлыкала.

Я поставила остумо на ночной столик и попятилась к двери.

– Но пока что я придумала имена только для двух котят. – Она посмотрела на меня.

Я закрыла лицо рукой.

А герцогиня продолжила:

– Можешь что-нибудь предложить для остальных? Сядь. Их семеро в помете.

Я опустилась на табуретку возле умывальника.

– Не сюда. Туда. – Она кивнула на кресло возле камина, куда я бы ни за что не осмелилась усесться.

Я повиновалась.

– Вы могли бы назвать их Анья, Энье, Иньи, Оньо и Уньо.

– Что ж, возможно. А как зовут эту милашку?

– Имилли, ваша светлость.

– Ага. В таком случае я назову остальных Амилла, Эмилле и так далее.

Герцогиня попробовала остумо.

Я затаила дыхание.

Она снова заговорила недовольным тоном:

– Совсем остыл. Кроме того, слабоват. В следующий раз, когда я приеду, пусть на кухне постараются как следует. Хочешь, я расскажу тебе, кто из кошечек моя любимица?

Она снова приедет! Я кивнула. Герцогиня сообщила, кто ее любимица, а также кто ее вторая любимица и третья.

Два часа спустя, терзаясь тревогой и любопытством, мама чуть приоткрыла дверь в номер герцогини. Герцогиня посапывала на кровати, обнимая спящую Имилли. А я спала в кресле.

Герцогиня стала постоянным гостем в нашей гостинице. Она по-прежнему оставалась капризной, ей всегда было трудно угодить, но она обожала Имилли и снисходительно относилась ко мне.

В год Лесных песен, когда мне было четырнадцать, я обнаружила новый способ петь. Это случилось, когда я убирала в Соколиной комнате, где проживал один киррианский торговец, сэр Питер из Фрелла.

Стерев пыль с каминной полки, я подошла к умывальнику. Тазик был на месте, а вот кувшин отсутствовал. Я пропела:

– Где же кувшин? – и тут на меня напала икота.

Я продолжала петь:

– Неужели сэр Питер – ик! – украл кувшин?

Чего только не приходится ожидать от некоторых не очень достойных постояльцев!

– Но, – пела я, – кувшин велик, его в карман не положишь.

Я открыла верхний ящик бюро.

– Пусто. Да где же этот…

Я икнула. Следующее слово, «кувшин», почему-то прозвучало из центра балдахина над кроватью с четырьмя столбиками.

Икота отшвырнула слово через всю комнату. Как странно! Я заглянула в средний ящик бюро. Пусто. Наконец я добралась до нижнего ящика.

– Ага! – Там лежали осколки кувшина. – Сэр Питер – ик! – спрятал следы своего преступления.

Почтенный гость признался бы в том, что разбил кувшин, и оплатил ущерб.

– Сэр Питер… – Я снова икнула, и слово «мошенник» раздалось как будто из цветочного горшка на подоконнике.

Хм. Я перестала наводить порядок и затянула любовную песню, которая в последнее время была у всех на устах.

Я попыталась метнуть слово «шип» из горла точно так же, как «мошенника» метнула икота, но ничего не вышло. Раздался какой-то придушенный хрип. Я попыталась снова – и опять неудача. Я продолжила петь.

Я икнула. «Вздох» прозвучало из угла возле двери.

Я оставалась в Соколиной комнате, но не убирала. Все никак не могла прекратить попытки метать слова. Икота прошла, но я упорствовала – безуспешно.

Там меня и нашла мама и хорошенько выругала. Я не рассказала ей, чем занималась, – любое объяснение прозвучало бы нелепо. Просто призналась, что витала в облаках, и тут же вернулась к уборке. Но с тех пор, едва мне выпадала минутка побыть одной, я возобновляла попытки.

Я понимала, что основную работу выполнял живот, и вовсю втягивала его, пытаясь добиться достаточно сильного толчка. Не добилась ничего, кроме боли. И все же продолжала попытки. Иногда мне казалось, что осталось совсем немного – и будет результат. Спустя месяц я познала свой первый успех. Я убирала Голубиную комнату и заставила слово «яблоко» отскочить от пола в двух футах от моих ног.

Яблоки я любила из фруктов меньше всего, но петь их оказалось очень вкусно, а еще вкуснее – их швырять.

Новая попытка – и опять неудача. Но в следующий раз «яблоко» прозвенело от подоконника.

После этого дела пошли на лад. Вскоре я уже могла посылать голос, куда хотела, в пределах разумного. Не на целую милю.

Моей следующей задачей стало научиться управлять голосом, не шевеля губами. На это ушло несколько недель практики, и каждый раз я трогала лицо, чтобы удостовериться, что оно неподвижно. Быть может, я добилась бы успеха быстрее, если бы смотрелась в зеркало, но я избегаю зеркал.

Свое новое умение я назвала иллюзированием. Я хорошо подделываю голоса, поэтому добавила к иллюзированию подражание. Оставшись одна на конюшне, я научилась иллюзировать отцовский голос – и речь, и пение – так, будто он звучал с сеновала. А ему, с моей помощью, отвечал со двора мамин голос. Еще я научилась вызывать из пустой конюшни тихое ржание. Мне также удавалось подражать тому, как скрипит дверь конюшни, когда ее открывают.