Викинг - Маршалл Эдисон - Страница 46

• Предыдущая
• 46/76
• Следующая

Странно было слышать последние слова, произнесенные тем же игривым тоном, что и предыдущие. Если бы не его потемневшие глаза и судорожно сжатые кулаки, я бы подумал, что он шутит.

— Я никак не пойму, кто он такой, — продолжал Аэла, — что-то странное есть в том, что он добился любви Морганы и победил самого Рагнара. Это или какой-то обман или странное стечение обстоятельств. Если всего этого раб добился сам, то он далеко пойдет. И если я оставлю его в живых, то он когда-нибудь убьет меня.

— Тогда прикончи его, и побыстрее. — Энит закрыла лицо ладонями.

— Мы с ним враги. Если он выживет, то вернется за Морганой с дружиной, как я его и просил. И Эгберт тогда займет мой трон. Откуда мне это известно? Бог дал мне силу видеть людские души — дар, который несет в себе проклятие, потому что я должен все время заглядывать и в свое сердце. Никто не поверит мне кроме него — и, возможно, Морганы.

— Я верю тебе, король! — сказал Алан.

Алан знал, что своими словами приближает мою смерть. Знал это и я. Но это была наша судьба.

— Я сказал, ЕСЛИ он выживет, — продолжал король, — но я не уверен в этом. Наверно, он умрет, как собака, потерявшая зубы. Почему бы не убедиться в его смерти? Подсчитывая свои потери, я могу чувствовать себя дураком, но трусом не буду. Я подвергну тебя испытанию, Оге. Если ты не выдержишь, я быстро от тебя избавлюсь, и твое тело окажется на помойке. Если ты победишь, то останешься жить, и я буду чувствовать себя в опасности. Но в любом случае, погоди радоваться. — Его голос замер, и в комнате воцарилась тишина, словно в чаще зимнего леса.

— Я не радуюсь, — ответил я, и кровь застыла в моих жилах.

— На самом деле, увеличивая свой долг, я приумножаю и опасность. Но долг велик, — одно то, что я задержал Моргану, делает его очень большим. Если ты пройдешь испытание, я, может, даже и не смогу достойно отплатить тебе.

— Ты пьян, Аэла, — выкрикнула его мать.

— Напротив, вино заставляет меня принимать истинно королевские решения. Алан еще споет обо мне достойную песню, правда, Алан? Оге, это испытание покажет, кому отдала любовь Моргана — Оге Дану, чье имя отмечено судьбой, или грязному обманщику. Я слишком горд, чтобы убить тебя, не выяснив этого.

— Что за испытание? — хрипло спросил я.

— Я не скажу. Жди его. Можешь начать сопротивляться прямо сейчас, если пожелаешь. Вдруг я уже от этого буду знать ответ.

Мой разум был в смятении, и я не знал, как лучше поступить. Но я вспомнил Стрелу Одина, сидевшую неподвижно, когда Хастингс отрезал ей крыло, и Рагнара, не сопротивлявшегося у края ямы.

— Я не буду драться ни с кем, кроме тебя, — ответил я. — И вообще, я устал слушать всю эту чушь.

— Мне нравится твой ответ, и он позволяет надеяться на лучшее. Посадите его к очагу и вставьте в его руки полено.

Стражники усадили меня так, как приказал король: правую руку положили на камень, на нее полено и левую руку сверху. Голубоватое пламя слегка шипело, и жар красных углей нагревал мою щеку.

Король повернулся к невысокому человеку с мясницким ножом на поясе. Дрожь прошла по моему телу, но мне удалось скрыть ее, а душа вспыхнула от ярости, что это был не меч.

— Остро ли твое лезвие? — спросил Аэла.

— Да, господин.

— Тогда руби.

Словно ледяной огонь впился в мою руку чуть повыше кисти. Я удивился, почему правой руке, держащей левую, стало так легко, и с ужасом увидел, почему. Я отбросил полено, а с ним и отрубленную кисть. Моя левая рука оканчивалась обрубком, из которого хлестала кровь.

Хотя я не чувствовал боли, я не хотел терять кровь. Я повернулся и сунул то, что осталось от левой руки, в пылающие угли. Красный огонь боролся с алым потоком, и только шипение слышалось в комнате. Затем стал распространяться запах, менее приятный для королевских ноздрей, чем благовония, но я радовался, что кровь останавливается и я еще жив.

Крича: «Один! Один!», чтобы удержаться от стона, я вытащил из огня обрубок, темный теперь, как пепел. И погрузился во тьму. Когда я открыл глаза, над головой сияли холодные звезды, и у неба были плавно изогнутые края.

Я лежал на шкурах на дне «Игрушки Одина». Я услышал рокот волн и ровный плеск весел, которыми гребли Марри и Куола. Алан правил лодкой. Китти сидела рядом со мной и что-то делала с моей искалеченной рукой. Я доверял ее волчьему зрению и не чувствовал боли, поэтому еще немного подождал, чтобы окончательно прийти в себя.

— Что сделал король с Морганой? — спросил я.

— Ничего. Он только позволил ей смотреть на твои мучения и запретил быть с тобой.

— Алан, ты можешь что-нибудь добавить?

— Брат Годвин говорил, что отведет ее в аббатство неподалеку, затем пилигримы отвезут ее в Уэльс, к отцу.

— Как ты думаешь, она в безопасности?

— Никто не может быть в безопасности в наши кровавые времена, даже певец, но она в большей безопасности, чем, если бы была с тобой.

— Кто-нибудь уверил ее, что я приду за ней?

— Ты сделал это сам, сунув свою искалеченную руку в огонь.

Так как я выбрал жизнь вместо смерти, и боги вняли моей просьбе, то приходилось жить.

Следующие три месяца я учился обходиться одной рукой, отложив до лучших времен все планы и мечты. Китти, Алан, Куола и Кулик, чье настоящее имя было Марри, помогали мне. Сперва я не мог даже спать спокойно от боли. Казалось, я не научусь есть аккуратно и быстро, как прежде, но я справился, и это была самая легкая из моих побед. Вскоре я мог бросать копье так же хорошо, как и раньше, только пришлось привыкать по новому держать равновесие. И меч в моей руке вновь стал так же быстр и точен.

Марри сделал мне на обрубок нечто вроде деревянной рукавицы, которая оканчивалась крепким железным крюком. Я был очень доволен, ведь с его помощью я мог вновь научиться грести, управляться с парусом и даже стрелять из лука, хотя, конечно, не так сильно и точно. Если раньше во время внезапного шквала я управлялся за двоих, то теперь едва выполнял работу одного. Я и не думал, что человеческая рука такое чудо. Только одна вещь превосходила ее — человеческий ум.

Все эти месяцы мы плавали вдоль побережья, ловили рыбу, отдыхали и избегали схваток — и с людьми, и с погодой. Я многое узнал о берегах Англии и, поскольку, Алан не мог не петь, о дальних странах и великих героях. К моему удивлению, он ни разу не пожалел, что оставил двор Аэлы. Мне казалось очень странным, что однорукого воина без гроша в кармане сопровождает лучший певец Британии, но он всегда был радостен и доволен. Я пока не пытался ничего узнать про Марри — я приберегал это до того дня, когда смогу вмешаться в его историю.

Когда дни стали короче, а ветер злее, мы отправились на остров Уайт у южного побережья. Там вообще не выпадал снег, а утро, когда на земле посверкивал иней, считалось холодным. Заливы и ручьи кишели рыбой, так что Марри накопил немного жира на своих длинных костях. Жившие на острове юты не мешали нам, а мы — им.

Однажды я пытался стрелять из лука и после многих неудачных попыток увидел, что Китти наблюдает за мной.

— Не собираешься ли ты заплакать? — спросил я.

— Если и да, то от гордости.

— Помнишь, ты говорила, что есть оружие лучше, чем Тисовый Сокол и Железный Орел?

— Да. Ум и хитрость.

— Я отвечал, что лиса хитра, но лесом правят волк и медведь. Но этот ответ нехорош.

— Почему же?

— Ты говорила о двух вещах, я отвечал про одну. Что такое хитрость без мудрости? Стрела без лука!

— Ты это понял, — рассмеялась Китти. Я повернулся к Алану:

— Спроси Марри, как я стал таким.

Алан взглянул на Кулика и лицо его покрылось потом.

— Сомневаюсь, что эту историю стоит послушать.

— А ты и не услышишь. Ты будешь смотреть на его пальцы.

— Так еще хуже. Я боюсь ее узнать.

• Предыдущая
• 46/76
• Следующая