Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Путеводитель по тексту - Недзвецкий Валентин Александрович - Страница 38

• Предыдущая
• 38/62
• Следующая

Это не отменяет того факта, что в совпавший с цветением летней природы период любви Ильи Ильича к Ольге он, по его словам, «что-то добывает» из любимой, «что-то переходит» от нее к нему (с. 156), и «происходит как бы вливание в угасающего человека молодой и духовной силы»^[123]. «Недаром, — верно отмечает в этой связи Е. Краснощекова, — герой сравнивает ее (Ольги. — В.Н.) взгляд с солнцем, пробуждающим жизнь и оживляющим застывшую почву: „над ним, как солнце, стоит этот взгляд, жжет его, тревожит, шевелит нервы, кровь“. Так оборачивается к герою ведущий мотив романа — мотив света: он вновь загорается в угасшей душе от „солнца“ — Ольги»^[124].

Полюбил ли, и если да, то как, Обломов Агафью Пшеницыну? На этот вопрос прямой и четкий ответ дает в четвертой части романа сам повествователь. «Илья Ильич, — говорит он, — понимал, какое значение внес он в этот уголок (дом Пшеницыной. — В.Н.), начиная с братца и цепной собаки, которая с появлением его начала получать втрое больше костей, но он не понимал, как глубоко пустило корни это значение и какую неожиданную победу он сделал над сердцем хозяйки»; «У Обломова не были открыты глаза на настоящее свойство ее отношений к нему… И чувство Пшеницыной, такое нормальное, естественное, бескорыстное, оставалось тайною для Обломова…» (с. 299).

Агафья Матвеевна, когда Илья Ильич после разрыва с Ольгой лежал в «горячке», «ставила свечку в церкви, поминала Обломова за здравие затем только, чтобы он выздоровел, и он никогда не узнал об этом. Сидела она у изголовья его ночью и уходила с зарей, и потом не было разговора о том» (там же). Его отношения к ней были «гораздо проще» — он «каждый день все более дружился с хозяйкой: о любви и в ум ему не приходило, то есть о той любви, которую он недавно перенес…»; «для него в Агафье Матвеевне <…> воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо легла на его душу в детстве, под отеческой кровлей»; «он сближался с Агафьей Матвеевной — как будто подвигался к огню, от которого становится все теплее и теплее, но которого любить нельзя» (там же).

Итак, чувство Обломова к Пшеницыной не имело ничего общего с его любовью-страстью к Ольге Ильинской. Огонь любви жгучей, шевелящей нервы, кровь, душу и одновременно тревожащий мучительными сомнениями, сменился теплом преимущественно физиологического чувства, не индивидуально-неповторимого, а родового, зато ровного и спокойного. В нем было и нечто от чувства ребенка, нуждающегося в постоянной опеке и заботе матери или… похожей на нее участливой и предупредительной хозяйки. Таковой, полагаем, Агафья Матвеевна осталась в глазах Обломова и после женитьбы героя на ней и даже с рождением их общего сына. Разумеется, Обломов никогда не позволил бы себе никакого высокомерия или непочтения к супруге и тем более измены ей. Однако и ответить ей симпатией, равноценной ее чувству, он также не мог. В рамках описанной выше античной классификации видов любви влечение Ильи Ильича к Агафье Пшеницыной ближе всего к любви-филии, когда избранницу (или избранника) любят за те свойства и перспективы, которые наиболее дороги самому «любящему». Это совсем не обязательно любовь своекорыстная, однако же в ней нет и подлинно бескорыстного устремления человека к своему эротическому идеалу.

Не только совершенно бескорыстной, но в немалой степени и идеальной была любовь к Обломову Агафьи Матвеевны. Критик Н. Ахшарумов, воспользовавшись с этой целью парафразой слов Гамлета из одноименной трагедии В. Шекспира (акт V, явление 1), даже утверждал, что Пшеницына Обломова «любит так сильно, как сорок тысяч Ольг не в состоянии полюбить его»^[125]. Сравнивать Агафью Матвеевну с Гамлетом вряд ли уместно, поскольку высокоразвитый принц датский имел, вне сомнения, осознанный женский идеал, тогда как «простая» и простодушная Пшеницына до встречи с Ильей Ильичем и не подозревала о своей способности к незаурядному сердечному чувству. Ведь оно и пробудилось далеко не с первого взгляда, хотя — отдадим должное несознаваемому предчувствию Агафьи Матвеевны — она в исходе уже знакомства с Ильей Ильичем заговорила «с несвойственным ей беспокойством», «стараясь как будто голосом удержать Обломова» (с. 235).

Зарождение любви Пшеницыной охарактеризовано романистом в свою очередь прямо, правда, не столько через его показ, сколько рассказом о нем, однако же частенько вбирающем в себя угол зрения и лексику самой обломовской «хозяйки». «Агафья Матвеевна, — говорится в начальной главе четвертой части, — мало прежде видала таких людей, как Обломов, а если и видала, так издали… Илья Ильич ходит не так, как ходил ее покойный муж, коллежский секретарь Пшеницын, мелкой, деловой прытью, не пишет беспрестанно бумаг, не трясется от страха, что опоздает в должность, не глядит на всякого так, как будто просит оседлать его и поехать, а глядит <…> так смело и свободно… Лицо у него не грубое и красноватое, а белое, нежное; руки <…> не трясутся, а белые, небольшие. Сядет он, положит ногу на ногу, подопрет голову рукой — все это делает так вольно, покойно и красиво; говорит он так, как не говорят братец и Тарантьев; многого она даже не понимает, но чувствует… Белье носит тонкое, меняет его каждый день… Он барин, он сияет, он блещет! Притом он так добр: как мягко ходит <…> дотронется до руки — как бархат, а тронет, бывало, муж, как ударит! И глядит он и говорит так же мягко, с такой добротой…» (с. 298).

Как мужской идеал Пшеницыной Илья Ильич отвечает не одним ее этическим критериям (он деликатен, уважителен к женщине, положительно добр), но нисколько не меньше и требованиям эстетическим: все в нем и на нем для Агафьи Матвеевны необыкновенно — свободно, раскованно, смело, изящно и прекрасно, все излучает нездешний свет («он сияет, он блещет»), Самый помещичий статус Обломова («Он барин…») тут признание не сословно-иерархического превосходства героя над «чиновницей», а знак иного по сравнению с известным Пшеницыной, лучшего, красивого человеческого мира.

К какому же виду должно отнести любовь Агафьи Матвеевны? Прежде всего она бесконечно самоотверженная. Помните, после того как Обломов и Пшеницына, подписавшие «заемные письма» на «четыре года», подсунутые им шантажистом Мухояровым, впали почти в нищету, Агафья Матвеевна «взвесила… свой жемчуг, полученный в приданое», и заложила его, чтобы Илья Ильич «на другой день <…> закусывал отличной семгой, кушал любимые потроха и белого свежего рябчика», в то время как сама Пшеницына «с детьми поела людских щей и каши и только за компанию с Ильей Ильичем выпила две чашки кофе» (с. 331, 333). А «вскоре за жемчугом достала она из известного сундука фермуар, потом пошло серебро, потом салоп…» (с. 333). Любовь Пшеницыной и беззаветная: ничего не требует Агафья Матвеевна взамен своих жертв от Обломова, даже не подозревающего о них (там же), ибо Пшеницына и в этом случае бережет его, а не свое спокойствие. Наконец, она — абсолютно верная и вечная, ибо Агафья не в состоянии и после смерти Обломова жить чем-то иным («„Все грустит по муже“, — говорил староста, указывая на нее просвирне в кладбищенской церкви, куда каждую неделю приходила молиться и плакать безутешная вдова». — С. 378).

Годы отношений с Пшеницыной Илью Ильича в существе его натуры никак не изменили. Напротив, школа любви, «образовательное влияние чувства», испытанное в течение семи ее счастливых брачных лет с Обломовым, не просто душевно обогатили, а преобразили Агафью Матвеевну. В ней пробудилась личность, вызвавшая «столь редкую у Гончарова открытую симпатию в описании ее вдовства»^[126]. Косвенным результатом любви Пшеницыной, без которой была бы невозможна и женитьба Обломова на ней, стали и нововведения в семейно-домашнем времяпрепровождении Обломова: «Илья Ильич завел даже пару лошадей… На них возили Ваню на ту сторону Невы, в гимназию, да хозяйка ездила за <…> покупками. На масленице и на Святой вся семья и сам Илья Ильич ездили на гулянье, кататься в балаганы, брали изредка ложу и посещали, так же всем домом, театр» (с. 368). Читатель помнит, что в первой части романа Обломов отказался от предложения его «визитеров» и «земляка» Тарантьева ехать с кем-то из них на гулянье в Екатерингоф. А теперь и сам выезжает за пространственные пределы Выборгской стороны, подвигнутый на это скорее всего бессознательным ощущением того долга, что накладывается на человека его статусом отца и главы семейства.

• Предыдущая
• 38/62
• Следующая