Где живут счастливые? - Сухинина Наталия Евгеньевна - Страница 29

• Предыдущая
• 29/63
• Следующая

— Не спите? Хочу пригласитьвас на прогулку. Вы обратили внимание, какие звезды висят над нашей обителью?Собирайтесь живо, идем смотреть на звезды.

Морозная ночь. Рядом,чуть отойти от монастырских врат, течет холодная Тура, свинцовыми своими водамисовсем не ласкающая глаз. Много чего повидала она на седом своем веку. Иблаголепие древнего Верхотурья, и разор позорных страниц истории, и возрождениемонастыря. Согни паломников приходят на крутой ее берег, что за кремлем,постоять, помолчать да подумать. Холодные воды сибирской реки не располагают кпустым разговорам. Она сродни аскетам монахам, при которых хочется подтянутьсяи продумывать каждое словечко. Но у всякой речки случаются ключи. Правда,бывают они, как правило, холодны и опасны — закрутят, завертят. Дай Бог удержатьсяи не пропасть. И подумалось мне, что есть и у Туры свой ключ. Но он, в отличиеот других, — горячий. К нему хочется припасть, отогреть душу, напитать ееособым, исцеляющим теплом. А напитав, уже не оторваться оттого ключа, уже непредставить без него жизни. Святая обитель тот ключ. Горячий ключ Турыхолодной... Великая, общероссийская святыня, дающая надежду идущим к Богу,исцеление немощным, веру маловерным, терпение подвижникам.

— Здесь особые звезды,отец Филипп. Они очень высоко. Чтобы рассмотреть их, надо непременнозапрокинуть голову, так ведь?

— Нет, не так. Надопросто склониться в смиренном поклоне перед прекрасной Тайной Божиегомироздания.

       Природой ЖеняКотов обижен не был. Рослый, широкоплечий, про таких говорят – могучий. Умён.Образования, правда, не получил, всё недосуг было за выпивкой, но язык хорошоподвешен. Умеет пришпилить словом, размазать по стенке, дар красноречия имогучий кулак не раз выручали его в жизненных катаклизмах.

       А уж какпригодились эти качества в тюрьме. Он в момент обломал "наехавшую"было на него братву. Москвич, крутой, злой, сильный и независимый. Уже скороего окружили заботой любители шестерить. И заключённый Котов стал лидером. Алидерство за колючей проволокой – это не только почёт. Лидерство – это и лучшийкусок из присланной на „зону“ чужой посылки, это лучшее место в камере, этощадящий график работы. Многие втайне завидовали такой жизни, он её имел. Кактешил он свою гордыню, не оценённый по достоинству на воле и наверстывающийздесь, на севере, упущенное время. Поучал сокамерников, вершил суд надпровинившимися, говорил последнее слово арбитра. Ничего жил, в общем. Врагибыли, но больше скрытые: кто полезет на рожон, кто сам себе враг? Но был и одинвраг явный. Небольшой начальник в „зоне“. Они ненавидели друг друга люто.Заключенный Котов своего врага за недосягаемость давно назревшего возмездия, атот Котова – за независимость и гордость. Многие ползали перед ним ипрогибались, а этот нет, этот насмерть стоял.

       Котова за очереднуюпровинность посадили в карцер – маленькое, три на три, стылое помещение ссырыми стенами, крошечным окошком и „парашей“ у двери. Днём лежаки убирались, ион сидел на грязной телогрейке, брошенной на каменный пол. От нечего делатьстал читать. Ну и муть голубая этот тюремный „каталог“! „Честь“ Медынского, откоторой тошнит, „Справочник по политэкономии“, какие-то поэтические переводы сяпонского. А это? „Основы православной катехизации“. Слово „катехизация“показалось ему скучным, что-то из ряда электрификации, химизации, а вот„православной“ зацепилось. Бабушка говорила (он ребёнком был): „Запомни – ты,Женя, русский, а русские – православные“. И крестила его бабушка маленькогосовсем. Вот и мать крестик собиралась подарить...

       Он стал листатьрасклеившуюся, растерзанную книжонку. Выхватил взглядом строчку: „Христоспришёл в мир, чтобы „понести болезни“ людей“. Еще одну: „Человек не бываетсовершенно безгрешен“. „Искренняя печаль из-за своих грехов и разрыва общения сБогом...“ И вдруг... Вдруг произошло то, чему он до сих пор не может датьполного объяснения. Вот как он сам рассказал мне об этом:

       Какая-то серая,тягучая пелена нависла над камерой. Она давила на сердце так, что стало труднодышать. И в один момент я увидел всю мерзость своей жизни, и стало так страшно,как не было никогда. Казалось, даже малейший атом моего естества не имеет правасуществовать. Я не человек – я сплошной грех.

       Много раз насвободе я переживал отчаяние, резал себе вены, пытался выброситься с балкона,казалось, нет ничего страшнее отчаяния. Но то, что я испытал в ту минуту, былово сто раз страшнее. Наверное, это ад, подумал я. Хотя, что я знал об аде ирае, какие-то пустяшные детские сказочки...

       Он сидел на своейзамызганной телогрейке и стонал. А серая тягучая пелена обволакивала, иказалось, это вечность спустилась в его карцер, чтобы никогда уже его непокидать. Он плакал, он скулил, как брошенный и всеми забытый пёс, он валялся увонючей „параши“ и ощущал себя ничтожным комом грязи, частью этой „параши“. Онне был в карцере, он был там, где хуже, там, где совсем плохо, и нет никакойнадежды на возвращение. И вдруг... Опять – вдруг.

       И вдруг – свет.Полоса света, откуда-то сверху, я не вижу ее, я ощущаю её, и вся моя сущностьустремляется к этому свету, как к спасению. И я вижу стоящего во весь ростХриста. Да, да, я не вижу Его лика, но чувствую – это Он. Поймите, я непрочитал о Нём ни одной книги, я никогда не знал о Его существовании, но этобыл Он! Я бросился к Нему, стал обнимать Его колени. И почувствовал, как Егоруки гладят меня по голове. Да, да это было реальное ощущение рук в пустойкамере. Помню, я даже вздрогнул, так явно гладили меня эти руки. И пришло комне облегчение. Знаете, как нарыв прорвался, болел, болел, и всё – полегчало.

       Он сидел нателогрейке, и холодом сырых стен дышал пустой темный карцер. Где-то далеколязгала дверь, что-то кричали, о чём-то спрашивали. А Бог-то, оказывается,есть... Он так сформулировал то, что произошло с ним. Он был в себе, ни жара,ни помрачения ума. Он – циник, „пахан“, убийца, конченый человек, сидел иповторял эти слова. Вслух? Наверное, вслух, не помнит. А Бог-то, оказывается,есть...

       Ну и что дальше?Началось прозрение, началась переоценка прожитой жизни? Нет. Он вскоре забыл ослучившемся. Будто кто вычеркнул из памяти и то страдание, и тот избавляющий отстрадания Свет, и лёгкое касание его бритой головы бережными, исцеляющимиРуками.

       Опять КотовЕвгений, заключённый, „зек“, „пахан“, вершил суд над слабыми, снисходил кподобострастию других, жировал от чужих „щедрот“.

       И опять залетел„по мелкому делу“ в карцер. На этот раз его злейший враг из начальников злоухмыльнулся в дверной глазок:

       – Сдохнешь здесь!

       „Параша“прогнила, и нечистоты сочились по полу, растекались к ногам зловонной лужей.Дышать было нечем. Евгений бросился к двери и стал колотить по ней своимиздоровыми кулачищами:

       – Не имеетеправа! Я буду жаловаться.

       –  Сдохнешьздесь.

       Удаляющиеся шаги.До завтра сюда никто не придет, он хорошо знал распорядок.

       Заключённый Котовприслонился к стене, теперь .уже ничего не сделаешь, только Господь Бог можетпомочь. И как кольнуло – Господь Бог... Свет, ласковые Руки – он вспомнил всёочень отчётливо. И он позволил себе дерзость. Он стал торговаться с Господом,выставлять Ему свои условия. О, как безобразно было то первое обращение кГосподу, каким жгучим стыдом до сих пор отзывается в сердце.

       –  И я сталпросить. Если Ты есть, помоги! И я поверю в Тебя. Ты приходил ко мне? А, может,это был не Ты? Может, глюки пошли, может, крыша у меня поехала. А если Ты есть,что стоит Тебе помочь издыхающему у вонючей „параши“ зеку? Ты ведь всёможешь... Вот и помоги. В соседнем карцере у меня дружок сидит, Витёк, вот исделай так, чтобы я попал к нему...

       Он присел накорточки, прислонился к стене и задремал. Только вдруг услышал шаги. Не должнобыть, уже вечер. По голосу узнал высокое начальство, и другой голос –подобострастный, того самого, заклятого врага.

       –  Кто у насздесь? – спросил начальник.

• Предыдущая
• 29/63
• Следующая