Сто лет назад - Марриет Фредерик - Страница 39
- Предыдущая
- 39/76
- Следующая
В нескольких словах я объяснил ему, в чем дело, и просил назначить мне цену за эту невольницу, выразив готовность тотчас уплатить то, что он с меня потребует.
Но капитан только рассмеялся, проговорив:
— Не стоит даже говорить об этом: какая цена женщине! Да она здесь не дороже комка земли! Возьмите ее, если хотите, и дело с концом.
— Нет сэр, — сказал я, — я желаю уплатить за нее следуемый выкуп.
— Ну, уж если вы непременно так хотите, то, признаюсь вам откровенно, я сильно нуждаюсь в телескопе, и если у вас найдется лишний и вы уступите его мне, то этим с лихвою уплатите за эту невольницу!
— Очень рад служить вам, капитан, телескоп вы получите, а пока примите мою сердечную благодарность.
Между тем Уина упала к моим ногам и целовала их. Я поднял ее и отвел в шлюпку с «Эми», и когда к нам подошел капитан Ирвинг, мы все трое вернулись к нему на судно. С большим трудом удалось мне припомнить кое-какие слова их наречия. Насколько я мог понять из ее слов, воины их племени восстали против короля за его жестокости и изрубили в куски, а его жен, слуг и прислужниц продали в неволю, в том числе и ее. Тогда я успокоил ее, обещав ей, что она не будет никому продана в рабство, что ее отвезут на мою родину и там будут заботиться о ней и беречь ее.
Она стала целовать мои руки, и когда она улыбнулась в знак благодарности, то напомнила мне прежнюю Уину. Я, однако, не счел возможным оставить ее на моем шунере, а попросил капитана Ирвинга принять ее на свое попечение, сказав ему, что намерен отвезти ее в Англию и желал бы, чтобы этот переезд ее совершился на его судне. Он охотно согласился, после чего я приказал себе подать шлюпку с «Ястреба» и вышел на палубу. Уина последовала за мной, но я сказал ей, что я должен вернуться на то судно, что стоит там, а ей всего лучше сойти вниз и лечь спать. Так как она, вероятно, думала, что «Эми» мое судно и что я еду только в гости, то беспрекословно последовала моему совету и сошла вниз вместе с капитаном Ирвингом, который проводил ее в свободную каюту.
Как только я вернулся на свой шунер, то сейчас же отправил капитану невольничьего судна телескоп, который обещал за Уину. Последняя, видя, что я освободил ее, сказала мне: «Я теперь буду вашей рабой»; очевидно, она думала, что останется со мной, но я не мог на это согласиться. Мисс Треваннион слышала о моих приключениях и о моей неволе, и потому я не мог позволить Уине остаться на моем судне. На другой день ко мне на судно опять приехал капитан Ирвинг и сообщил, что у него захворали еще двое из его людей; он просил меня дать ему часть моих людей, чтобы помочь ему покончить скорее с загрузкой судна. Я, конечно, охотно согласился дать ему людей, и к вечеру «Эми» была нагружена до верха, а на берегу оставалось еще весьма значительное количество слоновой кости и золотой пыли в складочных амбарах. Тогда я решил, видя, что экипаж капитана Ирвинга быстро заболевает, немедленно отправить его домой, сказав, что оставшуюся слоновую кость и золотую пыль я нагружу на свое судно и уйду вслед за ним, чтобы не задерживать его ни часа дольше; я назначил ему место встречи, где он должен был подождать меня, чтобы мы могли отправиться домой вместе. В эту ночь заболело трое из моих людей.
Я находился на борту «Эми» и разговаривал с Уиной, которая хотела знать, почему я не ночую на судне. Я объяснил ей, что судно, на котором она находится, хотя и принадлежит отчасти мне, но что я состою начальником того другого судна, на котором и живу; далее я объяснил, что не могу жить на этом судне, но что то и другое судно идут отсюда прямо в Англию, на мою родину.
На рассвете капитан Ирвинг поднял якорь и час спустя был уже в открытом море, а так как и я желал как можно скорее покинуть столь вредную для здоровья местность, то тотчас же снарядил свои баркасы и шлюпки и отправился на берег за слоновой костью и золотом. С первого же взгляда я убедился, что на погрузку всего этого потребуется во всяком случае целый день, и что только при усиленной работе нам удастся управиться к вечеру. Я успел уже отправить пять баркасов на судно, а с шестым, так как время близилось к полудню, отправился сам, чтобы пообедать у себя на судне, оставив младшего помощника на берегу присматривать за рабочими, а старшего помощника, столовавшегося вместе со мной, прихватил с собой. В тот момент, когда мы были посредине реки, наш баркас ударился, как мне казалось, о затонувший ствол дерева, причем пробило такую громадную дыру в киле, что сразу стал наполняться водой. Я тотчас же распорядился грести к ближайшему берегу, т. е. на противоположную сторону реки, где мы рассчитывали вытащить баркас на берег, чтобы не дать ему затонуть. Мой старший помощник, человек чрезвычайно деятельный и распорядительный, видя, что наваленные в баркасе слоновые клыки мешали ему добраться до носовой части, где была пробоина, взял багор, чтобы измерить глубину на том месте, где мы находились, и убедившись, что воды не более трех футов, недолго думая прыгнул в реку, чтобы снаружи заткнуть дыру, но едва он погрузился в воду, как мы услышали его крик и в тот же момент увидели, как огромная акула перекусила его пополам. Этот ужасный случай внушил матросам такой страх, что они стали грести изо всех сил к берегу, между тем как двое из них, не покладая рук, вычерпывали воду, чтобы дать возможность баркасу добраться до берега, так как теперь все мы знали, какая участь ожидает нас в случае, если баркас затонет в реке.
Наконец с большими усилиями нам удалось загнать баркас в камыши, которые так густо росли на берегу реки, что между ними почти невозможно было пробраться. Мы вылезли по колено в тину и, выкидав на берег слоновые клыки, запрокинули баркас и увидели, что то была не просто пробоина, как первоначально думали, и не было никакой возможности его починить. Мало того, густой лес камышей скрывал нас от наших товарищей, которые могли бы придти к нам на помощь, если бы знали, что мы в ней нуждаемся, но у нас не было никаких средств дать им знать о себе.
Наконец мне пришло в голову, что если мне удастся проложить себе дорогу между камышей, то я, идя вдоль берега, подойду к тому месту реки, где на противоположном берегу работают наши люди, и тогда сумею крикнуть им или подать какой-нибудь сигнал и призвать их на помощь. Приказав людям оставаться на берегу у баркаса, я отправился вдоль по берегу. Сначала я подвигался довольно легко, так как между камышами были проложены узкие тропы, как я полагал, туземцами, и хотя местами я увязал по колено в трясине, все-таки продолжал подвигаться вперед довольно быстро. Но вскоре заросль тростников стала до того густа, что я с трудом мог пробиться между частым лесом стеблей, преграждавших мне дорогу.
Приходилось прибегать к самым невероятным усилиям, но я не унывал и продолжал пробираться вперед, ожидая каждую минуту выйти на открытое место берега; но чем дальше, тем становилось хуже, покуда я совсем не выбился из сил и в голове у меня, стало мутиться. Тогда я вздумал было вернуться, но и это было не легче; совершенно обессилев, я опустился на землю, одолеваемый самыми безотрадными мыслями. Я рассчитал, что шел два часа и теперь, вероятно, был одинаково далеко и от баркаса, и от людей, грузящих слоновые клыки, и горько сожалел о своем поспешном решении. Но было уже поздно.
Отдохнув немного, я снова принялся пробираться назад к оставленным мною людям и после доброго часа этой страшной работы снова был принужден опуститься на землю или, вернее, на черную трясину, по которой я брел. После непродолжительного отдыха я опять встал и пошел вперед, но куда шел, где было надлежащее направление, совершенно невозможно было разобраться, и когда после часа упорной беспрерывной работы я все же не видел вокруг себя ничего, кроме беспросветного леса камышей, то понял, что заблудился и безвозвратно погиб.
День быстро клонился к вечеру; я видел, что свет над моей головой стал заметно уступать место сумеркам, и знал, что ночь, проведенная среди этих насыщенных миазмами трясин, была верной смертью. Между тем становилось все темнее и темнее; через какой-нибудь час, не больше, должна была наступить ночь, страшная, черная, тропическая ночь. Я решился еще раз напрячь все свои силы и сделать еще одну, последнюю попытку поискать спасения, и хотя с меня лил пот, и я почти падал от изнеможения, заставил себя подняться и идти вперед сквозь чащу камышей; вдруг я услышал протяжный рев и, всмотревшись в том направлении, откуда шел этот звук, увидел в десяти саженях от себя громадную пантеру. Она также пробиралась сквозь камыши, как и я, и, очевидно, заметила меня; я стал отступать, как только мог быстрее, но мои силы начинали мне изменять, и я видел, что животное понемногу приближается ко мне. Мне казалось, что в отдалении я слышу еще какие-то звуки, которые мало-помалу становились все явственнее и явственнее, но я не мог отдать себе отчета в них. Я не спускал глаз с пантеры и теперь готов был возблагодарить Бога за то, что камыши были так густы, так непроходимы даже и для этого ловкого хищника. Тем не менее она была теперь всего на расстоянии каких-нибудь двух — двух с половиною саженей от меня и на открытом месте одним прыжком очутилась бы подле меня. Но здесь ей приходилось продираться шаг за шагом сквозь камыши, которые она ломала и рвала зубами, чтобы открыть себе дорогу.
- Предыдущая
- 39/76
- Следующая
