Морской офицер Франк Мильдмей - Марриет Фредерик - Страница 71

• Предыдущая
• 71/101
• Следующая

Этот ничего не обещающий, наружный вид его побудил меня предложить идти к Рио-Жанейро; но мои матросы были другого мнения. Они возражали, что, слишком долго находясь в море, чувствовали себя изнуренными и предпочитают лучше остаться на острове, нежели еще подвергать жизнь свою опасности в открытом океане, на такой утлой шлюпке. В продолжение этих споров мы подошли к небольшому песчаному месту, на котором увидели двух диких свиней, сошедших к морю покормиться раковинами; это еще более побудило матросов настаивать на своем, и я согласился спуститься под ветер у острова и искать места, удобного для причала.

Обошедши всю западную сторону, следуя замечаниям Горсберга, мы направились в залив Утеса Кегли и, достигши его, увидели пред собой величественную сцену, какую прежде никогда не встречали, и которая в своем роде, вероятно, единственна в природе. Величайший утес, высотою в девятьсот или тысячу футов, почти отвесно подымался над морем. Вверху и внизу он был одинаков в объеме, имел совершенное подобие кегли и от этого получил свое название; стороны утеса казались нам ровными до самой вершины, покрытой зеленью и так высоко воздымавшейся над нами, что морские птицы, мириадами кружившиеся вокруг его, едва были видимы, поднявшись на две трети его высоты. Море с яростью разбивалось у подножия скалы. Стаи пернатых в бесконечном разнообразии были искони веков спокойными хозяевами этого природного обелиска, и все выдавшиеся его части и небольшие уступы покрыты были гуаном. Он казался мне удивительною игрою природы, поставившей эту массу на занимаемом ее месте, чтобы сопротивляться чрезвычайным усилиям ветра и волнам враждующего океана.

На противоположном конце залива представилось нам другое любопытное явление. Лава, направив исток свой в море, образовала слой, над которым висел другой, с такою стремительностью излившийся из расплавленного утеса, что, не успев слиться с первым, охладился и образовал висячую арку, под которую свободно входили разгульные волны моря, разбивались об оба слоя и чрез отверстия, находившиеся в верхнем, били великолепными фонтанами на высоту шестидесяти футов, весьма похожими на фонтаны, пускаемые китами, но с несравненно большим шумом и силой. Ужасный гул потрясал воздух и наполнял сердце трепетом. Я не мог не удивляться этому творению Создателя, которое заставило меня погрузиться в размышления и сознание моего ничтожества и слабости.

Мы продолжали плыть вдоль берега, ища места, где бы пристать; и лишь только начали убирать парус, как американский шкипер, сидевший возле рулевого и внимательно смотревший влево, закричал вдруг: «Положи руль на борт, любезный! «, — сопровождая это восклицание ударением по румпелю с такой силой, что едва не столкнул за борт матроса, сидевшего по левую его сторону. В это время огромная волна подняла шлюпку и отнесла ее на несколько сажень вправо от остроконечного камня, бывшего наравне с водою и присутствия которого никто из нас не предполагал, кроме американского шкипера (потому что на камнях этих не всегда бывает бурун, заставляющий принимать предосторожности). Без сомнения, мы должны бы были разбиться в куски о камень, если бы опасность не была усмотрена и отвращена внезапным и искусным поворотом руля; одной минутой долее, и одним футом ближе, и нас бы не стало.

— Милосердный Боже! — воскликнул я. — Какая участь готовилась нам? Где взять слов, чтобы возблагодарить Тебя за такие милости?

Я поблагодарил американца за его внимание и сказал своим матросам, как много отплатил он нам за спасение его с утопавшего судна.

— Нет, лейтенант! — отвечал бедняк. — Это самая ничтожная плата за оказанную вами мне милость.

Повсюду встречали мы большую глубину и крутые утесы; поэтому, убравши парус, взяли весла, и на них отправились отыскивать пристанища. В конце бухты мы увидели лежавшее на боку, обшитое медью судно, переломленное пополам. Это еще более увеличило нетерпение людей моих выйти на берег; но, подъехавши к нему близко, мы нашли невозможным пристать и видели, что наша шлюпка разобьется вдребезги, если мы начнем пробовать. Мичман предложил, чтобы кто-нибудь из нас переплыл на берег, и взобравшись на возвышенность, отыскал удобное место. На это я согласился, и квартирмейстер немедленно разделся. Я приказал привязать ему под руки лот-линь, дабы можно было притащить его к шлюпке, если он выбьется из сил. По зыби плыл он весьма легко; но достигши прибрежных бурунов, не мог пробиться сквозь них, потому что как только становился ногами на дно, отбой волны бросал его опять назад.

Три раза наш лихой квартирмейстер пробовал преодолеть недоступность бурунов, и три раза имел одинаковый успех; наконец, он уморился, и мы подтащили его к шлюпке почти мертвым; однако наши попечения скоро привели его в чувство, и он остался жив и здоров. Мичман вызвался тогда попытаться с линем переплыть бурун под водою, доказывая, что неуспех квартирмейстера происходил от того только, что он плыл поверх воды; хотя это было справедливо, но я не позволил ему рисковать своею жизнью; мы опять погребли вдоль берега и подошли к камню, о который волнение разбивалось с большой силой. Объехавши его, мы, к величайшей нашей радости, нашли, что он отделялся от берега, и в промежутке была тихая вода, позволившая нам безопасно выйти на берег. Утвердив шлюпку на дреке и оставя при ней двух надежных часовых, я с остальными отправился осмотреть бухту. Первое наше внимание было обращено на погибшее судно, мимо которого проезжали мы в шлюпке, и карабкаясь с четверть часа по огромным обломкам камней, отторгнутых от разных сторон горы и заваливших прибрежье, достигли, наконец, желаемого места.

Мы нашли, что погибшее судно была прекрасная, обшитая медью шхуна, величиной около ста восьмидесяти тонн. Ударившись с чрезвычайной силой о берег, она была выброшена на несколько сажень далее предела полной воды; разбросанные мачты и рангоут лежали на прибрежьи, усеянном ее грузом, состоявшим из различных игрушек и металлических мануфактурных вещей, музыкальных инструментов, скрипок, флейт, дудочек и органов; мы нашли также несколько французских романов с неблагопристойными картинками и с еще более непристойным содержанием; книги я взял себе. Это заставляло нас заключить, что судно было французское. В недальнем от него расстоянии, не небольшой возвышенности, стояли три или четыре избушки, построенные наскоро из остатков крушения, а еще несколько далее, ряд могил с крестом над каждой. В хижинах нашли мы разные остатки человеческого пребывания: несколько лавок и столов, грубо сколоченных из досок, кости коз и диких свиней, и сгоревшие дрова; но, несмотря на все наши старания, не могли узнать имени судна, или его хозяина, и не отыскали никакой надписи или вырезки на доске, как делают иногда, чтобы показать кому принадлежало судно и что случилось с пережившими крушение.

Однако наши внимательные исследования привели нас к самому достоверному заключению, из какого порта судно вышло, куда направлялось и чем торговало. Шхуна, без всякого сомнения, плыла из Рио-Жанейро к Африканскому берегу, и будучи по юго-западную сторону острова, лежа на норд-ост, ночью попала на берег. Очевидно также было, что она отправлялась за невольниками, не только по различным мелочам, составлявшим груз ее, но и по внутреннему ее устройству и множеству найденных нами в числе прочих остатков, ручных и ножных цепей, какие употребляются только для заковывания несчастных жертв этой торговли.

Ночь мы провели в хижинах, и на следующее утро разделились на три партии для осмотра острова. Я уже сказал, что у нас были ружья, но не было пороху, и потому мы не имели надежды убить дикую козу, или свинью, во множестве находившихся на острове. Одна партия должна была взобраться на вершину самой высокой горы; вторая отправилась вдоль берега на запад, а я с двумя матросами пустился на восток. С большим трудом переходили мы разные ущелья и, наконец, достигли длинной долины, по-видимому, пересекавшей остров.

Здесь поразило нас удивительное и самое печальное явление. Тысячи тысяч лишенных жизни деревьев, высотою каждое футов в тридцать, покрывали долину, простирая другу к другу свои помертвелые ветви; казалось, будто бы природа в один роковой миг прекратила свою растительную силу этого погибнувшего леса. Между ними не было ни кустарника, ни травы; на нижних ветвях чайки и другие морские птицы в бесчисленном множестве основали свои гнезда, и их кротость поразила меня. Они совсем не знали человека, и самки, сидя на гнездах, только с угрожающим видом раскрывали свои носы, когда мы проходили мимо них.

• Предыдущая
• 71/101
• Следующая