Иафет в поисках отца - Марриет Фредерик - Страница 10

• Предыдущая
• 10/80
• Следующая

— Вы угадали, мы точно, путешественники, только ищущие счастья, которое и надеемся найти, хотя путь, избранный нами, довольно труден. «Haustus hora somni samendus», — как говорит Аристотель; этого я не смею переводить для столь ученого мужа, как вы, которому нет ничего непонятного и который не нуждается в истолковании подобных мест.

— Ваша правда, экспликации для меня бесполезны; я все постигаю собственным умом; притом очень рад встретиться с людьми, знающими латинский язык, — говорил наш новый знакомец. — Может быть, вы тоже понимаете по-гречески?

— Нет, по-гречески я не говорю.

— Очень жаль. Мне было бы весьма приятно потолковать с вами и на этом диалекте. Эскулап говорит: «Ashalder-affmotion-accapon-pastivenison». Эту фразу я вам передам следующими словами: «Мы часто находим то, о чем не думаем». Желал бы я, чтобы и с вами случилось то же. Но где вы воспитывались и чем занимались?

Полагая, что неопасно сказать ему правду, я удовлетворил его любопытство, сказав, что был воспитан в училище, а потом исполнял должность аптекарского провизора.

— Итак, вы начали учиться и приобретать ваши познания в моей знаменитой специальности. Но вам еще остается узнать многое. Во-первых, вам надо провести несколько лет с каким-нибудь ученым мужем, чтобы достигнуть учености, подобной моей. Много тайн в природе еще не открыто. Ut sant Didorum, Mars, Bacchus, Apollo, Virorum… Надо посетить многие страны земного шара. Ut Cato, Virgilius, Fluviorum, ut Tibris, Orentes. Я был во всех этих местах и сверх того во многих других. Цель теперешнего моего путешествия состоит в том, чтобы на высотах Андских гор собирать лекарства, когда луна будет в самом близком расстоянии от земли. Там я останусь на несколько месяцев среди облаков, где голос человека не слышен, — Vocito, vocitos, vocitavi, — где я буду ходить, наклонив голову к земле, — as in proesenti, — перенося холод. «Frico quod fricui dat», — как учил Евсевий. Но сколько трудов и опасностей может случиться при приобретении этих познаний, которым я посвятил себя единственно из любви к ближним!

Обязанность, которую он возложил на себя, показалась мне довольно странной.

— Очень рад сопутствовать вам в этом путешествии, — ответил я. — Иосиф говорит справедливо, что capiat pilulae duae post prandium. Лучшее занятие — путешествие.

— Я тоже хотел бы с вами ехать, — прервал Тимофей. — Сверх того, мы уже совершили огромное путешествие, а именно: сделали три мили за каретой, десять пешком и вот около восьми миль, думаю, проехали в этой телеге. Кофагус говорит: «Trea Cochlearicras-се mani sumenda», то есть: «В свете есть высокое и низкое».

— Как, — вскричал наш спутник, — и он имеет познания в латыни?

— Я, кажется, совсем от нее отделался, — ответил Тимофей.

— Он также с вами едет? — спросил меня незнакомец.

— Если я не забегаю вперед, то мы две собаки на одной своре, — продолжал Тимофей.

— Понимаю, вы товарищи. Concordat cum nominativo, numero et persona. Скажите мне, пожалуйста, умеете ли вы перетирать лекарства в ступке, приготовлять их окончательно и делать пилюли?

Я ответил ему, что это было всегдашним моим занятием, а потому я знаю толк в этих вещах.

— Так как нам остается еще несколько часов ночи, то мы постараемся заснуть. Когда солнце встанет, я посмотрю на ваши физиономии и скажу, можем ли мы быть друг другу полезны. Ночь есть время отдыха и, как говорит Квинтус Курциус: «Custos, bos, fur, atque caserdos. — Покой равно для всех создан». Итак, покойной ночи.

Мы последовали его совету и вскоре заснули. Наутро я пробудился, чувствуя руку, шарившую в моем кармане. Я схватил ее и не выпускал, держа крепко свою добычу.

— Пустите мою руку, — кричал какой-то плаксивый голос.

Не говоря пи слова, я сейчас же вскочил (тогда уже совсем почти рассвело) и стал осматривать особу, сунувшую руку. Это был худой, дурно сложенный молодой человек, которому, по-видимому, было не более двадцати лет, но казалось, что он вовсе не принадлежал к человеческому роду. У него было бледное длинное лицо с выкатившимися глазами, кости его щек совсем высунулись, а к голове, покрытой длинными крепкими волосами, как щетиною, были приклеены огромные уши. Такого существа я никогда не видывал. Я долго смотрел на него с удивлением. Он повторял прежние слова с тем же глупым выражением:

— Да выпустите ли вы мою руку!

— Чего же ты искал в моем кармане? — спросил я его с сердцем.

— Я искал мой носовой платок, потому что имею обыкновение держать его в этом кармане.

— Как, в кармане твоего соседа?

— Моего соседа? — сказал он, продолжая глядеть на меня пристально, как одураченный. — Виноват, я думал, что это мой.

Я высвободил его руку, которую он немедленно сунул в свой карман и вынул из него платок, если эта тряпка заслуживала название платка.

— Вот, я вам говорил, что кладу его всегда в этот карман.

— Скажите, пожалуйста, кто вы такой? — спросил я, смотря на его одежду, которая состояла из широких белых полотняных шаровар и старой жилетки.

— Я кто? Я — дурак!

— Я думаю, вы скорее плут, нежели дурак, — ответил я, удивленный его странной фигурой и платьем.

— Нет, вы ошибаетесь, — сказал мне вчерашний ночной голос — Он глуп от природы — это правда, но зато служит мне приманкой публики. Ум может являться и среди пороков этого света, не быв замеченным, но глупость собирает всегда кучи слушателей.

Когда он говорил, я внимательно его рассматривал. Это был человек уже в летах, с седыми волосами, носил манжеты и жабо. Глаза его были еще очень живы, но остальные черты трудно было разобрать, потому что лицо ею от толчков нашего экипажа так измаралось, что па нем можно было видеть все цвета радуги. Возле него с одной стороны лежала треугольная шляпа, а с другой — закутанное в солому дитя. Тимофей смотрел на него, и когда глаза наши встретились, мы не могли удержаться от смеха.

— Вы, верно, смеетесь над моей наружностью? — спросил нас старик.

— Именно; никогда я не видал особы, вам подобной, да, думаю, и не увижу!

— Может быть; однако если вы меня в другой раз увидите, то, наверно, не узнаете.

— Из тысячи отличу вас, — сказал Тимофей с возрастающей веселостью.

— Увидим, — ответил шарлатан.

Читатели, без сомнения, догадываются, что шарлатанство было ремеслом нашего знакомца.

— Но телега остановилась, — продолжал он, — верно, извозчик хочет кормить лошадей. Если вам угодно позавтракать, то не упускайте этой минуты…

— Джумбо, пора вставать! Филотас, разбуди его и ступай за мной.

Именем Филотас мнимый доктор называл своего безумного, который, взяв несколько соломинок, свернул их и положил в рот ребенку.

— Джумбо подумает, что ему дают есть, — заметил безумный, делая гримасу. — Не сердись, Джумбо, — это моя манера будить тебя.

Приняв порцию пробудительного, Джумбо тотчас же проснулся, встал, и, не говоря ни слова, вылез из телеги и пошел за безумцем. Мы с Тимофеем от них не отставали и, дойдя до харчевни, встретили доктора, торгующего холодное мясо и хлеб, которые он раздели поровну между ребенком и Филотасом, а сам молча отправился далее, держа в зубах свою часть говядины.

Мы с Тимофеем посмеялись над ними, пошли умыться и потом за шиллинг прекрасно позавтракали. Через час извозчик готов был ехать, и мы сели в телегу, где нашли уже ребенка и Филотаса, но доктор наш еще не явился. Ожидая его очень долго и не отыскав нигде, мы отправились в путь без него. Извозчик всю дорогу бранил доктора и клялся, что заставит заплатить его товарищей и что впредь никогда не будет связываться с учеными.

Продолжая путь, я стал разговаривать с Филотасом, которого нашел действительно глупым до такой степени, что даже жалко было на него глядеть. Я забыл сказать, что Джумбо, который опять заснул, был почти так же одет, как безумец, то есть в засаленной пестрой жилетке и белых шароварах. Помолчав немного, я начал говорить с Тимофеем о докторе, о том, что он исчез и что нам это не совсем нравится, потому что он обещал нас взять с собой. Но вдруг наш разговор был прерван громким криком:

• Предыдущая
• 10/80
• Следующая