Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 76

• Предыдущая
• 76/141
• Следующая

Когда дед Фишка вошел в дом, поминки были уже в полном разгаре. Некоторые из стариков захмелели и, вспоминая Платона, расхваливали его добродетели. Другие успели уже забыть о нем и разговаривали о таких вещах, которые к покойному никакого отношения не имели.

Старики и старухи были туги на ухо, и потому в доме стоял шум, как в воскресный день на базаре. Евдоким суетился вокруг столов, заставленных чашками с лапшой, и строго покрикивал на Марфу и снох. Он уже порядочно выпил и ходил, покачиваясь.

Дед Фишка долго стоял у дверей, никем не замеченный. Наконец кто-то из стариков увидел его и стал звать за стол. Услышав это, Евдоким повернулся к деду Фишке, и старик заметил в его глазах злой огонек. Разглаживая мясистой ладонью черные волосы и одергивая плисовую поддевку, Евдоким вышел на середину прихожей и сказал с издевкой:

– А-а, Финоген Данилыч прибыл! А я только-только хотел в лапоть дерма положить да за вашей милостью послать.

Сказав это, Евдоким взглянул на сидящих за столом, как бы говоря им: „Ну, теперь ваш черед, смейтесь!“ Но никто не засмеялся. Евдоким выждал еще несколько секунд и вдруг деланно загоготал во всю глотку. Старики и старухи, одни с удивлением, другие с испугом, посмотрели на него. Дед Фишка промолчал, Евдокима это молчание взорвало. Он приблизился к деду Фишке и, указывая рукой на дверь, рявкнул:

– Убирайся к дьяволу, леший таежный!

Дед Фишка почувствовал головокружение. Ему захотелось крикнуть Евдокиму в ответ что-нибудь такое же обидное, но он сдержал себя и проговорил довольно миролюбиво:

– Не богохуль, сват Евдоким. Неподходящее время выбрал.

Евдоким не ждал такого спокойного и вразумительного ответа и немного опешил. Дед Фишка заметил это и, победоносно взглянув на Евдокима, подумал: „Что, выкусил?“

Старики принялись снова приглашать его за стол, и он, думая, что разговор с Евдокимом окончен, направился к ним. Но Евдоким преградил ему дорогу и закричал:

– Вертай обратно!

Не желая вступать в ссору, дед Фишка промолчал, попятился к дверям прихожей. Старики, видя все это, заворочались, насупились, а Григорий Сапун, начетчик Святого писания, вступился за деда Фишку:

– Что ты его, Платоныч, гонишь? Он с твоим отцом в бабки играл. Вишь вот, пришел помянуть товарища.

Евдоким с яростью посмотрел на старика, осмелившегося перечить ему, и выпалил:

– Ну-ка, помолчи, дед Григорий! Не твоего ума дело!

Старики и старухи так и обмерли. Григория Сапуна чтило все село. Дед Фишка понял, что без ссоры не обойтись, и решил больше от нее не уклоняться.

– Ты, сват, на меня не маши руками. Мы не в кедровнике, и драться с тобой здесь я не желаю, – проговорил он и сделал шаг вперед.

Эти слова старика взбесили Евдокима. Он затопал ногами и закричал:

– Вон отсюда, смутьян! Все равно кедровник мой будет! Матюху твоего в тюрьме сгною, и тебе не миновать этого! – Он прокричал это сипло, задыхаясь от злости, страшно побледнев.

Старики поднялись с широких скамеек и насторожились, не спуская глаз с Евдокима и деда Фишки, а старухи отложили ложки и зашептали молитвы. Кедровник всем был дорог. Все с нетерпением в ту ночь ждали набата, все собирали урожай и не чувствовали ни тогда, ни теперь никаких укоров совести. К тому же среди стариков и старух были такие, сыновья которых, вместе с Матвеем Строговым, сидели в волостной каталажке.

Закинув руки назад, дед Фишка ответил Юткину:

– Ты, сват, меня не срами принародно. Я не вор. – И, помолчав, крикнул: – И Матюша не вор. Мы у тебя ничего не украли!

– Нет, ты вор! И Матвей тоже вор! Вы мой кедровник обворовали! – повысил голос Евдоким.

– Чего, сват, болтаешь зря! Народ свое взял, богом ему данное, – спокойно, с сознанием своей правоты проговорил дед Фишка.

Старики и старухи переглянулись и зашептались, одобряя слова деда Фишки. Это не ускользнуло от внимания Евдокима. Дрожа от ярости, он широко размахнул руками и, потрясая ими, прохрипел:

– А, народ? Народ – тоже вор!

Григорий Сапун попытался успокоить Евдокима:

– В голове у тебя мутно, Евдоким Платоныч. Поди ляг на кровать.

Евдоким подбежал к старику, изогнулся и с большим напряжением, словно его давила какая-то тяжесть, проговорил:

– А, вот ты чего захотел? Ну и уйду! Уйду! Хапайте мое добро, хапайте, подлецы! Все вы воры! Все! И ты! и ты! и ты! – вдруг закричал он, тыча пальцем в лица стариков.

– Платоныч, не ты, а бог нам судья! – вскрикнул Григорий Сапун.

Старухи одна за другой зашаркали к выходу.

Напрасно Марфа пыталась утихомирить Евдокима. Он оттолкнул жену от себя и, набрасываясь на стариков, исступленно кричал:

– Воры! Ишь они какие! Меня же обокрали – и ко мне же хлеб жрать пришли. Воры!

– Алдоха, не глумись над отцом! – попытался опять остановить Евдокима Григорий Сапун.

Но старики, опрокидывая чашки с лапшой и стаскивая холщовые скатерти, уже вышли из-за столов и сгрудились у двери.

Евдоким кричал им вслед все те же обидные слова, а Марфа и снохи бестолково суетились, пытаясь хоть как-нибудь спасти свой дом от позора. Дед Фишка выскочил за дверь и, встречая одногодков, товарищей по молодости, взволнованно говорил:

– Вот это устроил, варнак, поминки!

Возбужденная толпа стариков и старух вышла со двора и направилась по улице. Из дома до нее доносились вопли Евдокима.

Было слышно, как он выкрикивал:

– Спалю! Ни одного дерева не оставлю!

Когда дом Юткиных остался далеко позади, старики и старухи дали себе волю. Они называли Евдокима безбожником, антихристом, подлецом, жадюгой. Все были оскорблены и взволнованы. Некоторые старухи вытирали головными платками слезы. Старики всплескивали руками и ахали.

Дед Фишка шел впереди всех, суетливо размахивая руками и горбясь. Он призывал стариков запрягать лошадей и скакать в Жирово на выручку арестованных мужиков.

– Зевать будем – засудят их. Он, варнак, половину двора судье отдать не пожалеет. Будут наши мужики тогда ни за что ни про что в остроге вшей кормить.

Еще в день ареста мужиков дед Фишка сговаривал кое-кого ехать немедля в волость и хлопотать об освобождении. Но тогда никто на это не согласился, все были напуганы. Теперь старики и старухи в один голос поддержали деда Фишку. Своими оскорблениями Евдоким возбудил против себя каждого.

Толпа у косогора остановилась, недолго потопталась тут и разошлась. Придя домой, дед Фишка бросился искать Анну. Она с ребятами вырезала лук в огороде. Дед Фишка окликнул ее и поманил к себе пальцем. Анна, поняв, что старик собирается сказать ей что-то необычное, прикрикнула на ребятишек, чтобы они работали прилежнее, и подошла к нему. Дед Фишка подробно рассказал ей о случившемся.

– Хорошо, что я не пошла на поминки. Будто чуяла, что там будет, – проговорила она.

То, что старики решили ехать в Жирово хлопотать за мужиков, ее очень обрадовало, и она сказала:

– Видно, нет худа без добра. Не разогнал бы батя стариков с поминок – не поехали бы.

С тех пор как арестовали Матвея, Анна жила словно в потемках. Раньше в уме ее были какие-то представления о правде и неправде, а когда это произошло, все смешалось. Тоска по Матвею, боязнь опять остаться без мужа тревожили ее.

Арест его вначале возбудил в ней досаду. „Все мужики как мужики, а он все норовит вперед выскочить“, – думала она.

Но это чувство быстро улеглось. Она вспомнила, что первой бросилась по полям сзывать народ отбивать кедровник. Не зная, кто является виноватым в том, что жизнь людей неустроенна и тяжела, она досадовала теперь на всех понемногу: на бога, на царя, на своего отца и Демьяна, на Матвея, на ребятишек, которые не всегда ее слушались, и, наконец, на себя.

– Ну ладно, дядя, коли так, я пойду соберу харчей Матюше, – проговорила Анна.

Она ушла в избу быстро, легко, как-то сразу помолодев и оживившись. Дед Фишка посмотрел ей вслед, улыбнулся и подумал: „Хитро белый свет устроен. Мужик без бабы никуда не годен, но и баба без мужика шагу не шагнет“.

• Предыдущая
• 76/141
• Следующая