Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 48

• Предыдущая
• 48/141
• Следующая

Матвей, убедившись, что Антона не переделаешь, все хозяйственные заботы сосредоточил в своих руках.

Однажды, вернувшись с базара, Матвей, толкнув дверь своей комнаты, почувствовал, что она закрыта. Это удивило его. У них обычно двери изнутри не закрывались. «Бабу, видно, какую-то, черт рыжий, в гости привел», – подумал Матвей и, отойдя от двери, пожалел, что пришел рано.

Но делать было нечего, и, постояв несколько минут в раздумье, он тихонько, но требовательно постучал в дверь. Антон открыл не сразу. Войдя в комнату, Матвей окинул ее взглядом, но в ней постороннего никого не было.

Это его еще больше удивило. Он посмотрел под одну кровать, под другую, засмеялся и спросил:

– Ты с какой это стати заперся? Я уж думал, у тебя гостья. Кто тебя знает, может, ты жениться задумал?

Антон закрючил опять дверь, что-то пробурчал себе под нос и, вытащив из-под своей постели сверточек, сел на пол посредине комнаты. Матвей с интересом посмотрел на него, продолжая стоять у стола. Антон развернул сверток, и по полу рассыпались части разобранных револьверов.

– Вот из-за них, чертей, и сижу взаперти. Неловко, если недобрый человек прихватит, – объяснил Антон.

– Где ты столько набрал? Чьи это?

– Парень один дал. «Попробуй, говорит, собери. Ты человек военный. За платой не постою». – Антон сдержанно улыбнулся и погрузился в работу.

Матвей, больше ни о чем не расспрашивая сослуживца, принялся чистить к обеду картошку.

Прошло дней десять – пятнадцать. Антон собрал револьверы и благополучно сдал их «одному парню».

Вернувшись как-то с дежурства, он толкнул дверь и почувствовал, что она закрыта. После бессонной ночи хотелось спать и ноги подламывались от усталости. Антон с нетерпением постучал.

– Ты, Антоха? – послышался голос Матвея.

– Нет, не я, Иисус Христос с неба явился, – с раздражением ответил Топилкин.

– Ну, проходи скорее, – пропуская в дверь Антона, сказал Матвей и вновь закрыл дверь на крючок.

Антон осмотрел комнату. Возле кровати Матвея лежали заржавленные части разобранных револьверов.

– Вот так раз! Где ты столько набрал? Чьи это?

Матвей вспомнил, как ему Топилкин ответил на такие же вопросы.

– Парень один дал. «Попробуй, говорит, собери. Ты человек военный. За платой не постою».

Антон затрясся от смеха.

Друзья работали на одно и то же дело. Первый – по заданию станционной партийной организации большевиков, а второй – по заданию председателя подпольного большевистского комитета Соколовского.

В начале нового, 1905 года разразились грозные революционные бури. Экстренная телеграмма, переданная из Петербурга в ночь с девятого на десятое января безвестным телеграфистом в десятки городов, оповестила о страшных кровавых событиях в столице.

О расстреле мирной манифестации рабочих у Зимнего дворца первым принес сообщение Антон Топилкин.

– Ты подумай, служба, что делается! – сверкая глазами, говорил Антон. – Царь расстреливает своих же рабочих! Значит, что свои, что япошки – ему все едино?! Неужели после этого найдется хоть один человек, у которого повернется язык сказать: «Наш батюшка царь»? Кобелю бесхвостому он батюшка!

Вскоре после «кровавого воскресенья» большевики организовали в городе демонстрацию протеста. Готовились к демонстрации конспиративно. Матвей Строгов стал свидетелем ее совершенно случайно.

Накануне демонстрации Антон Топилкин намекал ему на что-то исключительно серьезное, что на следующий день должно произойти в городе, но Матвей ничего не понял. Утром он пошел прогуляться. День был ясный, солнечный, морозный, ветерок играл на пустырях снегом. Дойдя до центра, Матвей остановился возле моста и стал смотреть на прохожих. Откуда-то издали донеслось стройное пение. Матвей прислушался. Похоже было, что идет крестный ход. Но что за чудо: слышались звуки знакомой «Марсельезы». Нарастая, они приближались.

Скоро из-под горы показались первые ряды демонстрантов. Над ними развевались два красных флага, а на красном транспаранте белыми буквами было написано:

«Долой самодержавие! Долой царя-убийцу!»

На мосту собрались толпы людей. Матвей продвинулся немного вперед и стал разглядывать демонстрацию. В первом ряду он увидел Соколовского. Сутулясь, тот шел рядом с юным знаменосцем.

«Вот они что задумали!» – пронеслось в голове Матвея, и ему захотелось пролезть сквозь толпу и присоединиться к демонстрантам.

Забыв о своей надзирательской форме, он принялся расталкивать людей, но чей-то истошный возглас остановил его:

– Казаки!

От этого возгласа толпа подалась назад, Матвея прижали к перилам.

Казаки мчались по другой стороне набережной. С высокого моста, который был на изгибе реки и отделялся от улицы площадью, было хорошо видно казаков и демонстрантов.

Из-под копыт сытых, резвых лошадей брызгами разлетался избитый подковами снег. Взнузданные лошади всхрапывали, выгибали шеи, до красноты раздували мягкие ноздри.

Живая лава огромным клубком катилась навстречу демонстрации. У Матвея перехватило дыхание. Перед отрядом казаков колонна демонстрантов казалась беззащитной. Но, точно по какому-то сговору, демонстранты крепче сомкнулись, а знаменосцы вскинули выше красные полотнища.

Порывы холодного ветра подхватывали кумач флагов и рвали его ввысь, точно хотели показать всему городу.

Но вдруг пение оборвалось, в рядах демонстрантов произошло замешательство. Вслед за этим послышались выстрелы и крики:

– Полицейские!

Эти возгласы показались Матвею странными. Он не видел полицейских. Но выстрелы участились, и он понял, что полицейские, переодетые в штатское платье, напали на демонстрантов с тыла.

Казаки, как будто ожидавшие этого, рванулись вперед. Напуганные обыватели кинулись врассыпную, сшибая друг друга. А у демонстрантов с казаками и полицейскими завязалась ожесточенная драка.

Казаки неистовствовали. В их руках мелькали шашки и плети.

Особенно свирепствовал один чубатый казак. Лошадь его подымалась на дыбы, подминала под себя людей, а он хлестал плетью направо и налево.

У Матвея будто что-то загорелось в груди. Расталкивая людей, он побежал вперед, отстегивая кобуру револьвера.

«Смажу сейчас гада!» От возбуждения кровь стучала в висках.

Но кто-то из демонстрантов опередил Матвея: озверевший казак подпрыгнул на седле, покачнулся, схватился руками за голову и упал с лошади.

Демонстранты, прорвав кольцо полицейских и казаков, бросились во дворы и переулки. Не прошло и четверти часа, как площадь опустела. Матвей вернулся домой и долго не мог успокоиться. Ему хотелось поделиться своими впечатлениями с Антоном, а тот, как назло, не возвращался.

Матвей ходил по комнате, ложился на кровать, вставал и опять ложился.

Наконец, уже в сумерках, пришел Антон. Голова у него была перевязана белой марлей, он с трудом стоял на ногах.

Матвей помог товарищу раздеться и, когда тот лег на кровать, спросил его:

– Ты был там?

Антон, морщась от боли, указал глазами на дверь. Матвей закрыл дверь на крючок, присел к нему на кровать и тихо сказал:

– Тебя сегодня же посадят. Надо бежать!

– Чудак ты! Я был переодет и, видишь, усы и бороду сбрил.

Матвей согласился: в таком виде и он не узнал бы Антона.

– Убитые есть? Соколовский как? – спросил он.

– Ничего еще не знаю, – со стоном сказал Антон и, помолчав, продолжал: – Если, Матюха, кто пронюхает насчет моей головы, говори, что по пьяной лавочке наклепали.

Матвей посмотрел ему в глаза и улыбнулся дружески, тепло.

– Ты знаешь, Матюха, – встревоженно зашептал Антон, – когда они налетели на нас, у меня будто пожар начался внутри. Рванулся я вперед, и сам не знаю, откуда силы взялись. Подыму руку, тряхну – летит из седла. Ну, думаю, получай сполна! Не заметил, как и голову рассекли. Эх, брат, людей бы нам побольше, мы бы не этакую кашу заварили…

• Предыдущая
• 48/141
• Следующая