Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 43

• Предыдущая
• 43/141
• Следующая

Анна относилась к матери сдержанно, с холодком и, бывало, частенько с нею ругалась, но тут она обняла ее и прошептала:

– Спасибо тебе, мама. Хоть ты меня жалеешь.

На следующий день Захар и Анна с Артемкой и Максимкой поехали в город: Захар – упросить Кузьмина подождать с долгом, Анна – повидаться с мужем.

Пробыла Анна в городе всего неделю, но вернулась домой радостная, бодрая и, не медля ни одного дня, принялась за полевые работы.

В самый разгар пахоты Демьян Штычков поехал на поля, чтобы проверить работу своих батраков и поденщиков.

В логу, неподалеку от его шалаша, лошадь всхрапнула и остановилась. Демьян ехал лежа. Он дернул вожжи, но лошадь стояла. Послышался шорох. Кто-то подходил к телеге. Демьян приподнялся, и капельки холодного пота выступили у него на лбу: сбоку дороги с осиновыми стяжками в руках стояли Парфен, Силантий и Савелий Бакулины, братья Ксюхи Бакулиной, батрачки Штычковых.

Рослые бородатые силачи Бакулины давно собирались посчитаться с Демьяном.

Весной Ксюха забеременела от хозяина. Когда она сказала Демьяну об этом, он повалил ее на пол и стал коленом давить живот. Ксюха вырвалась, убежала и с тех пор в доме у Штычковых не появлялась.

Бакулины отправили Ксюху в другую деревню, к старшей сестре, и она жила там, прячась от позора.

Демьян первые дни тревожился, а потом решил, что все обошлось.

И вдруг – вот тебе на, бакулинские бородачи! «Ускакать бы», – подумал Демьян, но было поздно. Братья Бакулины стояли у телеги, не спуская с плеч осиновых стяжков. Старший, Парфен, поздоровался с Демьяном, приподняв картуз.

– Не в хорошем месте встретились, Демьян Минеич, – сказал он, – не прогневайся, сам виноват. Опозорил ты нас перед всем миром.

Демьян, боязливо посматривая на братьев, пожал плечами.

– Сама, слышь, Парфен, на шею вешалась, – проговорил он робко.

– Сама? Это как же? – закричал Силантий.

Старший успокоил его:

– Погоди, Силантий, не горячись. Мы ведь все, Демьян Минеич, знаем. Одним словом, нас не обманешь.

Демьян попробовал отговориться:

– Ей-богу, Парфен, сама лезла… Я отбивался, а она лезла…

Парфен усмехнулся.

– Ты что, Демьян Минеич, думаешь, мы трехлетние?

– Да что тут разговаривать! Бей его!

К телеге с поднятым стяжком подбежал младший брат, Савелий, стоявший у куста за дорогой. Демьян закричал, подымая руки, защищаясь ими от стяжков:

– Погоди, мужики!

Савелий придержал стяжок, Парфен и Силантий отступили немного в сторону.

– Вы тут бить меня собираетесь, а за что? – скороговоркой загнусавил Демьян. – Верно, от меня Ксюха забрюхатила, ну так я рази отказываюсь? Я ее даже венчаться звал. Не пошла. Сама не захотела.

– Венчаться? – переспросили братья.

Демьян нерешительно кивнул головой.

– Не обманываешь? – спросил Парфен.

Демьян опять кивнул головой.

– Чистая правда.

Братья переглянулись.

– Коли так, – сказал Парфен, – заворачивай, Демьян Минеич, поедем в село на запой.

Демьян покорился, кряхтя и морщась, как от боли, полез на телегу.

Со свадьбой пришлось торопиться. Венчались в будний день: не хотелось с этаким позором лезть в церковь в праздник, на народ. Но любопытных набилось в церковь невпроворот. Некоторые, прослышав о свадьбе, приехали с полей.

Во время венчания в церкви стоял шум. По углам шептались, посмеивались:

– А что, добро! Знай гуляй себе на здоровье! Сегодня свадьба, завтра крестины!

От стыда Ксюха стояла под венцом белее стены. Жених тяжело вздыхал, по лицу его текли струйки пота.

Недели через три после возвращения из города Анне захотелось соленого, а немного времени спустя ее стало тошнить. Поделившись со свекровью своими предположениями, она поехала в Волчьи Норы, собираясь послать оттуда письмо Матвею.

Дом Юткиных напоминал лазарет. На ящике, охая, лежал дед Платон. На кровати, уткнувшись в подушку, стонал Евдоким, возле него на табурете стояла большая деревянная чашка с кислой капустой. Марфа мочила в холодной воде холщовые полотенца. В доме стоял крутой запах винного перегара.

Анна не удивилась: эта картина была знакома ей с детства.

– Где они так нализались? – спросила она у матери.

– На свадьбе.

– На какой свадьбе?

– Ох, господи, да неужели не знаешь? Демка Штычков женился.

– На ком?

– На Ксюхе Бакулиной.

– Он что, сдурел? Страда на дворе. Ай потерпеть нельзя?

– Да он обгулял ее, где ж тут терпеть?

Марфа рассказала дочери все, что знала от баб. Анна слушала, и краска стыда все больше заливала ее лицо. Она ничего не чувствовала больше к Демьяну, ничего, кроме омерзения.

Вечером Анна сходила к дьячку. Под ее диктовку он исписал мелким, бисерным почерком два листочка бумаги.

Анна коротко сообщала мужу о своей беременности, подробно рассказывала о том, как справилась с пахотой и севом, и в самом конце письма, зная, как это важно для Матвея, упомянула о женитьбе Демьяна Штычкова.

Однажды к Матвею Строгову нагрянул нежданный гость – Антон Топилкин.

Бывший волченорский пастух выглядел настоящим бродягой. О нем Матвей ничего не слышал с тех пор, как тот, изрубив большое колесо на мельнице Штычковых и Юткиных, бесследно скрылся из родного села.

Матвей обрадовался гостю. В молодости они вместе ходили по вечеркам, а в солдатах служили в одной роте.

– Ты откуда, служба? Как нашел-то меня? – спросил Матвей.

– Земля слухами полнится, – засмеялся Антон. – Мужиков волченорских встретил на базаре, вот и пошел к тебе. От зимы лета ищу. Покорми, служба, третий день маковой росинки во рту не было. В ночлежке живу. Ну, а ты как? Давно это нацепил? – кивнул он на Матвееву форму. – Сам али поневоле пошел?

Матвей сбегал на кухню за кипятком, достал из-за форточки остатки колбасы, нарезал хлеба, наколол сахару и пригласил гостя за стол.

Заговорили.

Антон проклинал свою жизнь. Когда он вернулся с заработков из соседней деревни и отец рассказал ему, что Демьян Штычков, отобрав за долги весь хлеб, принудил Топилкиных идти просить милостыню, у него кровь закипела от лютой злости. Понял он тогда, что пришла пора посчитаться с Демьяном.

В сердце все еще жила обида за Устиньку, за ее горькую жизнь в доме Штычковых, за ее страшную смерть. Не соблазни Демьян своим богатством да посулами хорошей жизни Устиньку – может быть, жил бы теперь Антон Топилкин в Волчьих Норах с женой и детьми, не рыскал бы по белу свету горемычным бродягой.

Жестокую расправу собирался учинить Антон над Демьяном. В тот вечер, когда ему удалось изрубить мельничное колесо, хотел он пробраться лесом на поля к Штычковым и пустить красного петуха в Демьяновы клади. Если бы удалось это, несдобровал бы и Демьянов крестовый дом в Волчьих Норах.

Но все обернулось иначе.

Слушая Антона, Матвей смотрел на него и дивился. Как не похож он был на прежнего запевалу первой роты, веселого балагура и скомороха, забавлявшего солдат в часы досуга своими шутейными представлениями! Вспомнилось, как еще в Волчьих Норах пастух Антон забавлял все село. «Слышь, Антон, изобрази Соловья-разбойника», – просили его, бывало, ребятишки, и он начинал свистеть так, что люди бросали работу и сбегались слушать его. Особенно ловко изображал Антон сельского дурачка Андрюху Клинка. Он копировал дурака с такой точностью, что старики, наблюдавшие его игру, говаривали: «Тебя, Антоха, к царю бы шутом. Уморил бы того со смеху».

Теперь перед Матвеем сидел человек, раздавленный жизнью, – оборванный, испитой, с морщинами на лице и тоскливыми глазами.

– Где же ты пропадал все это время, Антон?

– Летом батрачил, осенью поступил кочегаром на спичечную фабрику, во время забастовки попал в каталажку. Вышел, а тут война началась, мобилизация. Думал сначала: пойду на войну, все равно подыхать. А как вспомнил, чем меня в родном селе встретили, когда пришел из солдатчины, – плюнул и не пошел. За какую такую землю я должен кровь свою проливать, раз у меня последний кусок отняли? А потом уж никуда и на работу-то нельзя было поступить. Ведь хорошо еще к воинскому начальнику пошлют да на фронт отправят, а то и засудить могут. Ну вот, так-то и докатился до ночлежки…

• Предыдущая
• 43/141
• Следующая