Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/141
• Следующая

С вечера ее никто не ожидал. Закат не по-осеннему был оранжево-прозрачен, а сумерки безветренны.

Но в полночь Матвей услышал дикий вой ветра: грохотало железо на крышах и, взвизгивая, стучали ставни. А когда утром он открыл глаза, в мрачной, закопченной комнате было необычайно светло. Он взглянул в окно – снег был сияюще бел.

Второй месяц жил Матвей о бараке тюремных служащих. В большой отведенной ему комнате было пусто и по-холостяцки неприветливо.

Поднявшись в этот день слишком рано, Матвей от нечего делать решил прибрать немного свою квартиру. Он дважды писал Анне и не переставал ждать ее. Хотелось встретить жену в чистой комнате.

Протерев мокрой тряпкой окна и собрав метлой из углов паутину, Матвей пошел на дежурство. На улице встретил тюремную вольнонаемную прачку Капку и позвал ее зайти вечером вымыть пол.

Капка жила в соседнем бараке. О ней Матвей знал только то, что всем было известно. Капка обвинялась в отравлении мужа и находилась в заключении в этой же тюрьме. За недостаточностью улик следствие по ее делу прекратили, но возвращаться домой она не захотела, несмотря на мольбы своих родителей, и осталась в тюрьме, на черной работе. Все считали, что она не совсем в здравом рассудке.

История Капки заинтересовала Матвея. Встречаясь с ней на тюремном дворе, он не раз хотел заговорить с нею и замечал, что она тоже присматривается к нему.

Вернувшись с дежурства, Матвей прождал Капку до часу ночи. Он решил, что она уже не придет, разделся и стал читать книжку.

В дверь постучали. Матвей соскочил с постели, завернулся в одеяло и, подойдя к двери, сбросил крючок.

Перед ним стояла высокая, стройная женщина с узкими плечами и тонким, гибким станом. Немного косой разрез глаз и чуть вздернутые кверху уголки тонких губ придавали ее лицу насмешливое выражение. Иссиня-черные пышные волосы оттеняли нежную белизну лица и длинной, слегка выгнутой шеи. Это и была Капка.

– Я думал, ты не придешь, – смущенно сказал Матвей.

Капка молча улыбнулась ему, прошла на середину комнаты, поставила на пол ведро и, вынув из него горячую, окутанную паром тряпку, направилась в угол.

Матвей вернулся в постель, взял книжку, но читать не мог, смотрел на гибкий стан Капки, на ее голые ноги. Она тоже оборачивалась и через плечо бросала на него насмешливые взгляды.

Заметив это, Матвей отбросил книжку.

– Ты, Капитолина, давно в тюрьме служишь? – спросил он.

– Второй год.

– А как сюда попала?

– Арестовали и посадили.

– Долго сидела?

– Около года.

– А верно, что ты мужа отравила?

Она засмеялась.

– Не совсем так: он отравился сам. Но не без моей помощи.

– Зачем же ты сознаешься?

– Я только тебе сознаюсь.

– А вдруг я донесу?

– Не донесешь. Такие, как ты, не доносят.

– За что же ты его?

– За тиранство. Года тиранил! А, да лучше не вспоминать! Ты что читаешь? – вдруг спросила она.

– Роман, – ответил Матвей.

– Не роман, а роман, – поправила Капка.

Матвей недоверчиво посмотрел на нее. Она, должно быть, заметила это.

– Да, да. Ты не смотри, что я прачка. Я дворянка, в гимназии училась.

Матвей приподнялся. Ему стало неловко за себя, за свои мысли о Капке, за то, что позвал ее мыть пол у себя в комнате.

– Так как же ты, Капитолина, в прачках… и вот пол моешь… образованная…

Капка выпрямилась, отбросила тряпку. В глазах ее блестели искры еле сдерживаемого смеха.

– Действительно странно: дворянка – и пол моет. И кому же? Мужику! – Она громко расхохоталась, но уже в следующее мгновение смех резко оборвался, темные глаза подернулись дымкой грусти, и глухим голосом она произнесла: – Эх, Строгов, ты там не жил. Там, где я жила, хуже тюрьмы. Я тут хоть в чувствах свободна…

– Так ты, значит, мстишь своим родителям?

– Не только им, всему обществу. Там это прекрасно понимают. Меня уж не раз вызывал господин Аукенберг, все стыдил, уговаривал, выгнать грозился, а я ему: «Выгоните – на панель пойду, себя продавать буду, а в родительский дом не вернусь!» Ну, отступился пока. Тут ведь считают, что рассудком я не вполне нормальна. Боюсь вот только, как бы мои милые родственнички в сумасшедший дом меня не запрятали. Это тоже нередко бывает в нашем обществе, – каких только мерзавцев там нет! Ведь я наследница большого состояния, которым пока никто, кроме меня, распорядиться не может.

Все-таки Капка оставалась для Матвея загадкой. Полный разрыв с семьей и ненависть к обществу, в котором она выросла, были ему еще понятны. Но что же заставляло ее оставаться в стенах тюрьмы? Прачкой или какой-нибудь судомойкой она могла быть в любом трактире. Этого не узнал Строгов на этот раз, но узнал нечто другое, что заставило его по-новому смотреть на обитателей тюремных камер.

– Выходит, Капа, – сказал Матвей полушутя-полусерьезно, – все эти воры, убийцы, преступники, что тут сидят, стали тебе милее, чем…

– Сказки! – перебила Капка, и глаза ее гневно сверкнули. – Что же, по-твоему, я преступница? Ты присмотрись-ка внимательнее к своим арестантам да поговори с ними! Увидишь, что многие из них сидят совсем невинно, за преступления, совершенные другими людьми. А кто толкает людей на преступления, ты думал об этом? Настоящие виновники всегда остаются безнаказанными. Их спасают деньги, положение в обществе, власть.

– Вот те на! Да откуда же все это у тебя, Капитолина? – изумился Матвей, а про себя подумал: «Как все это верно! Демьяну Штычкову да Евдокиму Юткину давно бы тут надо сидеть, а вот поди ж ты, сделали преступником Антона Топилкина».

– Говорю тебе, в тюрьме ума набралась, – проговорила Капка с серьезным видом, словно сердясь, и тут же, переходя на обычный шутливый тон, обратилась к Матвею: – Ну, охотник, белье в стирку у тебя есть? Или до жены копить будешь?

Обида на мужа надолго овладела сердцем Анны. Такой острой боли, какую пришлось испытать ей в тот день, когда Влас угнал со двора Буренку, она никогда не испытывала. Даже проводы Матвея на военную службу пережила проще и легче. Слов нет, тяжело ей было тогда расставаться с мужем, но надежды на будущее, на то, что после отбытия военной службы заживут они с Матвеем полным домом, вселяли в нее бодрость и силы.

Теперь рухнули и надежды. И, может быть, первый раз в жизни она почувствовала, что все усилия ее перетянуть Матвея на свою сторону тщетны. Кроме тревог да горьких, тягостных дум, это ничего не приносило. Не лучше ли успокоиться, подавить все еще живущую любовь к мужу и примириться с тем, что никогда Матвей хорошим хозяином не будет?

В течение месяца никуда Анна не выезжала, по целым дням надрывалась на тяжелой мужицкой работе. Вечерами она возилась с сыновьями и думала:

«Работники, пахари растут. Дай бог, поднялись бы скорее».

Но они напоминали Матвея: его руки, глаза, губы… И непрошеная, холодящая душу грусть охватывала ее в эти минуты.

Дед Фишка пропадал в тайге, и часто Артемка приставал к ней:

– Мам, расскажи о тяте.

– Далеко твой тятя, – хмурясь, говорила Анна и старалась отвлечь чем-нибудь сына.

Но Артемка был неумолим, он просил, требовал рассказов об отце.

– Да расскажи ему что-нибудь, – обращалась к снохе Агафья.

Анна упорно молчала.

Тогда Агафья принималась рассказывать внуку о смелости Матвея на охоте, припоминала забавные случаи из его детства и смеялась вместе с Артемкой. О сыне она рассказывала так ярко и с такой теплотой, что Анна не выдерживала и уходила в горницу.

Как-то Дениска Юткин привез на пасеку письмо, адресованное сестре. Анна увела Дениску в горницу и заставила читать письмо вслух.

Письмо было от Матвея. Он звал Анну к себе вместе с ребятишками.

– Поедешь? – спросил Дениска сестру.

– Мне и тут хорошо, – ответила Анна резко и сама удивилась тому, что не почувствовала в себе ни тоски по Матвею, ни сочувствия к одиночеству, на которое он жаловался.

• Предыдущая
• 34/141
• Следующая