Строговы - Марков Георгий Мокеевич - Страница 24

• Предыдущая
• 24/141
• Следующая

– Матюха, постой! – с беспокойством крикнул Евдоким. – Кони-то… Кони все равно без дела стоят. Езжайте верхами!

Но Матвей не обернулся.

От заимки Юткиных до пасеки Строговых, прямо через поля, было верст пять. Матвей всю дорогу молчал, хмурился, и Беляев думал, что охотник страдает от нанесенных ему медведицей ран. Но он ошибался. Случай на охоте всколыхнул в памяти Матвея другой случай, когда Демьян покушался на его жизнь, и он не мог отделаться от нахлынувших на него подозрений.

К пасеке они подходили в сумерки. Поднявшись на косогор, оба остановились, чтобы передохнуть, и тут у Матвея неожиданно прорвалось:

– Есть же подлецы на свете!

– Я не совсем понимаю тебя, Матвей Захарыч, – мягко сказал Беляев. – Юткин как-никак твой тесть. Ну, струсил, за свою жизнь испугался, но зачем же его так…

– Вы еще не знаете этих людей, Тарас Семеныч, – хмурясь, сказал Матвей. – Это живоглоты, без сердца и совести. От них на деревне стон стоит.

Матвей встряхнул на плече медвежью шкуру и зашагал к дому.

Строговы полюбили Беляева. Он держался просто, нередко помогал бабам в домашней работе и особенно много возился с Артемкой.

Вечерами Тарас Семенович либо читал вслух какую-нибудь книгу, либо рассказывал сказки.

Сочинял он их сам; рассказывая, гримасничал, говорил на разные голоса.

Начинались сказки всегда одинаково:

«В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель, там, где эта сказка сказывается, жил царь. У царя было много работников. Царь был зол и свиреп. Он заставлял работать на него днем и ночью. Работникам жилось тяжело. Царские служки кормили их плохо, одевали кое-как и за всякую провинность или непослушание стегали нагайками. И вот однажды у одной из работниц родился сын. Матери жилось и без того трудно, и она не раз молила бога, чтобы сын ее умер. Когда он подрос, слуги царя заметили его, и царь приказал взять его рабочим на фабрику. Прошло еще несколько лет. Жизнь работников становилась невыносимой. Тогда молодой рабочий начал думать о том, как облегчить жизнь работников».

Конец сказки бывал различен. Беляев то пускал молодого рабочего скитаться в поисках правды, то подымал работников на войну, то работник погибал за правду. Но всегда царь и его слуги оказывались побежденными, а работники – победителями.

Нередко, рассказав сказку, Беляев спрашивал Артемку:

– С кем бы ты пошел, с царскими служками или с рабочим?

– Конечно, с рабочим. Я бы за ним хоть на край света пошел!

Глаза мальчика загорались, и он расспрашивал:

– Дядя Тарас, а он, этот рабочий, живой, он правдашный?

Беляев серьезно отвечал:

– Самый настоящий, вот как мы с тобой.

Как-то раз Матвей с Беляевым на дворе пилили дрова и, разрезав пополам толстый лиственничный кряж, присели на чурбан покурить.

– Тарас Семеныч, ты Соколовского давно знаешь? – спросил Матвей.

– Да лет восемь.

– Чем он теперь занимается? Учением или при должности какой?

– Ни тем, ни другим. Он революционер.

– Это как же, Тарас Семеныч, понять? Он, значит, вроде ссыльных поляков? У нас тут раньше их много было. Те против царя бунтовали.

– Вроде, да не совсем, – ответил Беляев. – Поляки, что тут у вас в ссылке были, бунтовали с единственной целью: отделиться от Российской империи и образовать свое государство. А такие люди, как Соколовский, к другому стремятся. Они хотят устроить другое государство, без царей, без помещиков и фабрикантов, без деления на богатых и бедных, – такое государство, в котором вся власть будет принадлежать народу и все трудящиеся люди станут равными.

Беляев кратко и простыми словами рассказал Матвею о классовой борьбе. Матвей слушал, забыв о цигарке. Во всем этом было что-то схожее с его мыслями о китайской земле, о богатстве и бедности, о царе, который далек от народа.

– Тарас Семеныч, а кто первый до этого додумался?

– О том, что люди делятся на классы по своему имущественному положению, – отвечал Беляев, – давно известно. А вот насчет того, что неимущие придут к власти через борьбу, первым сказал ученый Карл Маркс.

– А Соколовский – знающий в этом деле?

– Да. Он за границей у Плеханова и Ульянова был. Это первые марксисты в России. Соколовский и меня втянул в революционную работу. Он у нас на заводе тайным кружком рабочих руководил.

– Значит, ты, Тарас Семеныч, тоже заодно с Соколовским?

– Ну конечно! – рассмеялся Беляев. – Ты думаешь, я на охоту приехал? Нужда меня сюда загнала. Я сроду не охотился и охотником поневоле стал. Сам я уральский слесарь. Полгода тому назад в ссылку был осужден. Да вот сбежал. Пока и скрываюсь от полиции, как могу.

– Была у меня такая догадка, – засмеялся и Матвей, – вижу, человек на охоту приехал, а охотиться не особо мастак. Да таи уж молчал, спрашивать не смел.

На крыльцо вышла Анна, в полушалке, накинутом на плечи.

– Тарас Семеныч, Матюша, идите обедать!

У двери Тарас Семенович остановился и сказал вполголоса:

– Открылся я тебе, Матвей Захарыч… Кое-чего, может быть, и не следовало говорить. Да, думаю, не подведешь. Вижу, что тебе и самому не все в этой жизни по нутру приходится.

– Не бойся, Тарас Семеныч. Все, что говорено, промеж нас одних и останется.

Не сразу доверился Матвею Беляев. Он долго присматривался к нему, расспрашивал, наблюдал за жизнью пасеки. Случай на охоте связал их крепкой дружбой. Часто они просиживали в темноте у горящей железной печки до вторых петухов, и многое неясное и запутанное в жизни объяснил Беляев Матвею.

Неожиданно на пасеку приехал человек с письмом от Соколовского. В письме сообщалось, что Беляеву можно вернуться в город.

Беляев обрадовался, стал торопливо собираться в дорогу.

Агафья засуетилась, приговаривая:

– Пожил бы еще, Тарас Семеныч, недельку-другую, куда торопиться-то? В городе еще надоест. А мы попривыкли к тебе, как к родному.

– Дядя Тарас, ты еще приедешь? – приставал Артемка.

– Приеду, Артем, обязательно приеду, – обещал Беляев.

Захар достал из подполья два больших туеска и ушел с ними в амбар накладывать мед. Анна завела квашню, собираясь ночью выпечь на дорогу Беляеву свежего хлеба.

– Ты, Тарас Семеныч, дичь и пушнину не забудь, – напомнила Агафья.

Беляев засмеялся.

– Ничего не возьму, мамаша.

– Да ты что, Тарас Семеныч, в уме ли? Бросать такое добро! У тебя одних уток без малого полторы сотни набито, – убеждала его Агафья.

– Ну, раз добро, и пользуйтесь им на здоровье.

Агафья подпоясалась кушаком, взяла подойник и пошла во двор, раздумывая:

«Добрый какой. Видно, при деньгах человек».

На другой день рано утром Беляев уехал.

Строговы долго вспоминали его.

– Таких я люблю, – говорила Анна. – Девять недель жил, а хозяйского на копейку не съел. Одной пушнины рублей на двадцать продать можно.

– С таким мужиком бабам жить легко, – соглашалась со снохой Агафья. – Он тебе и дров натаскает, и печку разожгет, и скот напоить сгоняет. – Она посмотрела на Захара с упреком. – Не тебе, ерыкалка, чета. Ты бабье дело в грош не ставишь.

Матвей, слушая эти разговоры, прятал усмешку. Он знал, кто такой Беляев, но обещал ему молчать и делал это не без гордости.

Дружба Демьяна Штычкова с Евдокимом Юткиным началась в тот самый год, когда уходил Матвей Строгов в солдаты. Однажды, возвратившись из города, Евдоким позвал к себе Штычкова. Демьян робко вошел в дом Юткиных, перекрестился, загнусавил:

– Чай с сахаром!

– Чай пить с нами.

– Только было дело, – отказался Демьян.

– Садись, Минеич, разговор есть.

Демьян сбросил дубленый полушубок, несмело пролез за стол.

Была суббота. Выскобленные полы, застеленные половиками, придавали дому праздничный вид. В горнице у божницы тускло теплилась лампада. Пахло деревянным маслом и гущей.

• Предыдущая
• 24/141
• Следующая