Мы даже смерти выше... - Логвинова Людмила - Страница 27

физфака Виктора Болховитинова – поэта, тоже

сотрудничавшего с газетой «Московский университет». Снег

1942 года оказался для Коли последним. Но он мог стать

последним и для меня... Вернувшись с войны, я написал:

Прости меня за то, что я живу,

Что я домой вернулся после боя,

Что я топчу зеленую траву,

А не лежу недвижно под травою.

Необъяснимое ощущение этой невольной вины стало

фоном и движущей силой всей моей послевоенной жизни.

108

Вадим Ружина 47

Из «Революция, любовь, мужество»

(отрывок48)

Рукописи не горят, а уж книги, даже при малых тиражах

издания, неожиданно напоминают о себе. Узнав о моей работе

над статьей о Николае Майорове, едва знакомый человек принес

несколько страничек из давней книги. Благодаря ему и

«нашлись» стихотворения Н. Майорова, которых нет в

сборниках стихов поэта.

…но был,

любил

и за строкой спешил.

И как бы ты ни жгла

и ни любила, —

так, как стихи, тебя он не любил.

И в самый крайний миг перед атакой,

самим собою жертвуя, любя,

он за четыре строчки Пастернака

в полубреду, но мог отдать тебя!

Земля не обернется мавзолеем...

Прости ему: бывают чудаки,

которые умрут, не пожалея,

за правоту прихлынувшей строки…

Конечно, слова о «четырех строчках Пастернака» не

следует понимать буквально, в этом резко заостренном

образном выражении — клятва беззаветной преданности

искусству, что называется, до гробовой доски.

Годы, прошедшие со дня смерти Николая Майорова,

явились лучшей проверкой достоинств его поэзии. Его душевно

47 Ружина Вадим Антонович — литературовед и критик.

48 Ружина В.А. Революция, любовь, мужество. Кишинев: Картя

Молдовеняскэ.–184с.–1976 г. – с.153-157.

109

чистые, честные, всегда напряженно страстные стихи

удивительно точно передают ритм жизни и духовный облик

молодого человека… конца 30-х — начала 40-х годов… Они

покоряют сердца все новых и новых читателей. С

благодарностью вспоминают они поэта, который в своих стихах

— по-юношески угловатых, но вместе с тем подкупающе

искренних, сердечных, — сказал потомкам о судьбе своего

героического поколения:

Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.

Не все умрет. Не все войдет в каталог.

Но только пусть под именем моим

Потомок различит в архивном хламе

Кусок горячей, верной нам земли,

Где мы прошли с обугленными ртами

И мужество, как знамя, пронесли.

...........................................................

И как бы ни давили память годы,

Нас не забудут потому вовек,

Что, всей планете делая погоду,

Мы в плоть одели слово «Человек»!

Никто не забыт, ничто не забыто. Пришла к читателю и

поэзия Николая Майорова.

Вадим РУЖИНА,

кандидат филологических наук, доцент Бельцкого

пединститута.

110

111

112

113

114

Стихи, ранее не опубликованные в сборниках49

ЗАКАТ

Где-то в небе

за Дунаем

У склонившихся Карпат,

Перья желтые роняя,

таял розовый закат.

Ветры спали солнца ради,

тени с гор в равнины шли.

Кто-то долго нежно гладил

грудь истерзанной земли.

И она вздыхала томно

в ослепительный опал:

в небе плыл закат огромный,

Перья желтые ронял.

1937

ЕГО ГЕРОИ

Здесь подлецы и казнокрады,

Свиные рыла и подлог.

Чинуши, ждущие награды,

царя владетельный сапог.

Здесь городничих легионы

Суды негласные вершат.

Здесь мелких тварей миллионы

Вприпрыжку в ведомства спешат.

Секут детей. Считают деньги.

Сбивают цены. Спорят. Лгут,

бород заржавленные веники

уткнув в свой приторный уют.

Здесь держиморды с их замашкой,

49 Ружина В.А. Революция, любовь, мужество. Кишинев: Картя

Молдовеняскэ. 184 с.1976 г.с. 153-157.

115

Здесь даже вор бывает прав.

Здесь сам Ноздрев играет в шашки

и шашки пичкает в рукав…

… И сколько их,

пустых святош,

среди отъявленных уродов,

один с другим, как капля, схож.

1938

НОЧЬ

То все знакомо и понятно.

Скрипнет дверь. Затем забрешут псы…

И от рам неровной тенью

пятна

упадут бесшумно на часы.

Стрелки медлят. Дразнят — не иначе,

и считают время — не проспи.

Так пересчитывает сдачу

скупой и недоверчивый кассир.

Но тебе вставать еще не скоро

и, наверно, слушать надоест,

как, не находя удобных мест,

чьи-то тени бродят коридором.

1938

АВГУСТ

Ты для меня и музыка, и сон,

Последний снег, осенняя прохлада,

И всплеск последний града,

И ночь, что подступает под балкон

Великолепьем августовским сада.

Я весь в тебе. Давай поговорим,

Пока мы здесь вдвоем, неотделимы.

Как дышим мы дыханием одним

116

И не живем, а медленно горим

И даже уловляем запах дыма.

Так навсегда меж нами повелось:

Считать обидой легкое участье,

Над чувствами не ставить выше власти,

С ума сходить от бронзовых волос

И шепотом рассказывать о счастье.

Будь для меня постылою простудой,

Будь горною тропою до небес.

Я не спрошу — зачем ты и откуда?

Будь для меня одним великим чудом

Из тех семи прославленных чудес!

Будь для меня и небом, и землей,

Пошли на смерть, корми тяжелым хлебом!

Я всем плачу тебе: собой,

Словами лучшими и славой ветровой

За эти руки, пахнущие небом!

ДЕТСТВО

Я был влюбленным в лес и в воду,

В простую радость, в игры во дворе.

Курил табак. Крал тайно из комода

Отцовский карабин, хранимый в кобуре.

Друзья мои, — владельцы птичьих клеток, —

Невинных снов, диковинных гвоздей, —

В часы нужды курили листья с веток,

Дрались у игрищ, крали голубей.

На все был спрос, к любой покупке повод.

Превыше всех коллекций старины

Ценились карабин и книжка «Овод»,

Для них, казалось, не было цены.

Мир был предельно прост и ясен.

117

И за пригоршню пятаков

Мы покупали мыслимое счастье,

Закованное в тяжести подков.

***

…Он для тебя украсит стены