В садах Лицея. На брегах Невы - Басина Марианна Яковлевна - Страница 61

• Предыдущая
• 61/77
• Следующая

У петербургских обывателей глаза разбегались:

— Ферапонтыч, гляди-ко, как комедь ломают…

— Мы уж, Пафнутьич, на эти пустяки нагляделись. Да это, брат, не комедь. В комедь заманивают паяцы. Ведь комедь-то в шалаше.

— Эк нелегкая их коверкает! Что, ведь, чай, все иноземцы?

— Неужели ж думаешь, русские? Нет, брат, нам против их не изогнуться. Эта нехристь на то и родилась.

Тут же на площади веселили народ кукольники со своим носатым Петрушкой:

— Мое вам почтение, господа, вот и я пришел сюда вас повеселить, позабавить и с праздником поздравить!

Петрушка смешно пищал, гнусавил, кланялся на все стороны, сыпал шутками и прибаутками.

— Я в солдаты не гожусь! Я с горбом! — кричал он выскочившей кукле-капралу.

— Ты врешь! Покажи: где он?

— Я горб потерял!

— Как потерял? Где?

Толпа вокруг хохотала, а когда Петрушка со словами: «Спотыкнулся, ваше благородие!» — бил капрала палкой по голове, приходила в полный восторг.

На площади было весело. Весеннее петербургское солнце, будто отдохнув за зиму, щедро освещало пеструю толпу, наскоро сбитые из досок балаганы, играло яркими бликами на киверах солдат, на огромных медных самоварах, из которых сбитенщики наливали желающим немудреный напиток — кипяток с патокой — сбитень.

В этот апрельский день Пушкин с Дельвигом долго бродили среди шумящей толпы, смотрели, слушали, смеялись.

Они уже совсем было собрались уходить, как вдруг заметили возле большого балагана, где выступал знаменитый силач, двух мальчиков-подростков. Один был в коричневом плащике, другой — в кадетском мундире. Мальчиков немилосердно толкали, но они, казалось, не чувствовали этого и провожали взглядами всякого, кто совал деньги балаганщику и проходил в его шатер. Мальчики, верно, стояли давно, потому что один из комедиантов прикрикнул на них и велел им отойти.

Услышав это, Пушкин с Дельвигом переглянулись, подошли к детям, и Пушкин сказал: «Мы в балаган, господа. Не хотите ли с нами?»

И, не дав опомниться оторопевшим подросткам, он увлек их за собой.

Лишь через много лет один из этих мальчиков узнал, что молодой человек, который водил их в балаган, был знаменитый Пушкин.

Пушкина встречали на площади у Большого театра не только в праздничные дни.

Петербургские театры.

Как он мечтал о них! В годы его отрочества до тихого Царского Села доносился их шум и блеск. Балеты Дидло, декорации Гонзаго, несравненная Семенова… Теперь он увидел их, вступил в удивительный и волнующий край, имя которому — театр.

Летом 1817 года, когда недавний лицеист обрел долгожданную свободу, в столице действовали два публичных театра. Один — Малый, или Казасси, вблизи Невского, на отведенной ему части сада Аничкова дворца, и другой — Новый, или Немецкий. Он помещался на Дворцовой площади против Зимнего дворца. Вскоре, в 1819 году, когда начали строить грандиозное здание Главного штаба, Немецкий театр разобрали.

Самый красивый и вместительный из публичных петербургских театров — Большой — был тогда закрыт. Он отстраивался после пожара.

Пожары в Петербурге не были редкостью. То и дело по широким столичным улицам мчались обозы с бочками, а на пожарных каланчах вывешивались шары — опять где-то горело! Горели обывательские дома и казенные, горели строения деревянные и каменные. И вот в ночь под Новый, 1811 год загорелся Большой каменный театр. По счастью, спектакля в тот вечер не было. Здание сгорело дотла. Тогдашний директор императорских театров Нарышкин, известный остряк, доложил по-французски приехавшему на пепелище царю: «Ничего больше нет: ни лож, ни райка, ни сцены — все один партер».

Чтобы отстроить Большой театр, понадобилось семь лет.

Первое время Пушкину приходилось довольствоваться Новым театром (туда перенесли спектакли Большого) и театром Казасси.

Новый театр, вопреки своему названию, имел обветшалый вид. Закоптелая позолота, грязные драпри у лож, тусклая люстра, линялые декорации. Он недалеко ушел от тех сумрачных театров, в которых перед буйной толпой лицедействовал Вильям Шекспир.

В Новом театре выступали и русская, и немецкая труппы.

На немецкие спектакли приходили многочисленные петербургские немцы — булочники, колбасники, ремесленники с женами и дочерьми. Трудолюбивые «муттерхены» и «танты» — мамаши и тетушки, чтобы не терять времени, поглядывали на сцену и вязали чулки. В особо трогательных местах они снимали очки, вытирали глаза и опять брались за дело.

Деревянный Малый театр был более аристократическим. Перестроенный антрепренером Казасси из павильона Аничкова дворца, он выглядел привлекательней. Избранная публика, посещавшая его, сама заботилась об украшении лож и кресел.

Театр был удобен для публики: в нем отовсюду было видно и слышно. Об удобствах же актеров тогда не заботились. Некоторые артистические уборные в театре Казасси помещались так далеко от сцены, что воспитанникам Театрального училища, участвовавшим в балетах, приходилось бежать на сцену по коридорам, наполненным зрителями. И светские шалопаи развлекались: с мальчишек, наряженных тритонами, старались стащить парики, дергали их за хвосты, а они, как и подобает тритонам, безмолвно вырывались из рук своих мучителей и бежали дальше.

3 февраля 1818 года открылся наконец и Большой театр. На фронтоне его было написано: «Возобновлен 1817 года».

Когда с заново отстроенного здания сняли леса, когда Пушкин увидел его и вошел внутрь, он подумал, что восторженные рассказы о Большом театре не грешат против истины.

И снаружи и внутри театр был великолепен. Огромное здание с мощным колонным портиком поражало монументальностью. А зрительный зал… Пушкин не знал, на что смотреть. Роспись, лепка, позолота… Даже в тусклом свете масляных ламп богатство отделки ослепляло. В ложах ему соответствовали туалеты дам, в креслах — сверкание эполетов гвардейских офицеров. А контрастом, который еще больше подчеркивал это великолепие, служили темные плащи, заполнявшие партер.

Время близилось к шести. И хотя первые ряда абонированных кресел еще пустовали, партер и раек уже были полны. Толпа шумела, аплодировала, чувствовалось, что вот-вот начнется спектакль. И действительно, в вышине над всеми пятью ярусами в самом центре потолка вдруг открылось отверстие — и оттуда, заливая колеблющимся светом свечей весь огромный зал, спустилась зажженная люстра. Еще несколько минут — и тяжелый занавес, на котором искусной рукой художника изображены были триумфальные Нарвские ворота — напоминание о недавнем возвращении из Парижа победоносной русской армии, — дрогнул и взвился. Спектакль начался.

«Говоря о русской трагедии, говоришь о Семеновой и, может быть, только о ней», — записал вскоре Пушкин в «Моих замечаниях об русском театре».

• Предыдущая
• 61/77
• Следующая