Цецилия - Дюма Александр - Страница 15

• Предыдущая
• 15/41
• Следующая

— Да, я плачу, дорогой господин Дюваль, потому что ваше предложение и особенно способ, которым вы его высказываете, тронули меня до глубины души; если бы решение зависело от меня одной, я бы протянула вам руку и сказала бы: «Ваше предложение не удивляет меня, и я согласна», — но вы понимаете, что я должна говорить с матушкой.

— О! Что касается до вашей дочери, — отвечал Дюваль, — то, может быть, она согласится: вот уже год, как мне впервые пришла в голову эта мысль, и я замечал ее обращение с Эдуардом. Конечно, она не любит его, я знаю, что девушке такой фамилии, как девица Цецилия, никогда не придет на ум, чтобы она могла любить такого ничтожного человека, как мой сын! Но я давно примечаю за ней, она не ненавидит его и решится за него выйти, узнав, что это доставит вам удовольствие. Но со стороны маркизы де ла Рош-Берто я признаю себя побежденным.

— Предоставьте мне устроить все, любезный Дюваль, — сказала баронесса, — даю вам слово употребить все старания.

— Мне кажется, баронесса, — проговорил Дюваль, вертя в руках аграф, — что при настоящем положении дел бесполезно…

— Дорогой господин Дюваль, — сказала баронесса, — между нами еще нет ничего решенного; вы это знаете. Но даже если бы и было решено, то Цецилии только четырнадцать лет, и мы можем говорить серьезно только через два года. Между тем, будьте так добры, окажите мне услугу, о которой я вас просила.

Господин Дюваль увидел, что надобно было ждать назначенный баронессой срок, встал и приготовился ехать. Тщетно баронесса просила его остаться обедать, Дюваль спешил сообщить своему семейству данную ему надежду и уехал, снова поручив госпоже Марсильи судьбу Эдуарда.

Оставшись одна, баронесса поблагодарила Небо. Конечно, всякий другой на ее месте счел бы милость его не большою, но десятилетия несчастий приучили баронессу смотреть на вещи с практической точки зрения: изгнанная из Франции, лишенная надежд на возвращение, разоренная, без возможности восстановить свое состояние, удрученная почти неизлечимой болезнью, она не могла желать для Цецилии лучшего счастья; что было причиной; ее бедствий, ссылки и разорения? Ее положение в свете. Дворянство — плющ королевской власти, которая, падая, увлекла с собой и дворянство, и оно, бедный обломок ниспровергнутого здания, гибло в неизвестности и ссылке. По всему вероятию, человек одного с баронессой происхождения не стал бы отыскивать Цецилию в ее уединении. Притом в это время молодым дворянам, развращенным роскошью, были нужны богатые невесты. Цецилия была бедна, все богатство ее заключалось в имени, имя женщины исчезает в замужестве, следовательно, мужа не могло привлечь имя Цецилии, а кроме этого она ничего не имела.

Однако баронесса решилась на предлагаемый Дювалем союз не без колебания; она должна была взвесить все его выгоды, чтобы убедиться; как мы видели, она не хотела быть одолженною Дювалем и дала согласие под двойным условием согласия своей дочери и матери.

То, что ожидала баронесса, случилось: Цецилия выслушала все, что она ей сказала о своих предположениях, о будущем, с удивлением, смешанным с беспокойством, и потом спросила:

— Должно ли мне будет расстаться с вами?

— Нет, дитя мое, — отвечала баронесса, — напротив, это, может быть, единственный для нас способ не разлучаться.

— В таком случае располагайте мной, как вам угодно, — сказала Цецилия, — все, что вы сделаете, будет хорошо.

Цецилия, как предвидела баронесса, питала к Эдуарду братскую привязанность, но она могла ошибаться; не видав других мужчин, кроме Дюваля и его сына, она не знала, что такое любовь. Поэтому она согласилась без отговорок, особенно когда мать сказала ей, что это вернейшее средство не разлучаться.

Не то было с маркизой де ла Рош-Берто; после первых слов баронессы об этом союзе она объявила, что он невозможен и что она никогда не даст на него своего согласия.

В следующее воскресенье семейство Дювалей приехало, по обыкновению, к баронессе, которая приняла их одна. У маркизы была мигрень.

Никто ни слова не упоминал о женитьбе, но госпожа Дюваль обняла баронессу де Марсильи, Эдуард поцеловал руку Цецилии, и Цецилия покраснела.

Очевидно, все знали о проекте Дюваля, и он наполнял радостью сердца самого Дюваля, его жены и сына.

Что касается баронессы — она была печальна; в первый раз в триста лет ее семейство хотело вступить в неравный союз, и хотя она была убеждена, что это нарушение законов аристократии, которым покорялись ее предки, составит счастье ее дочери, но не могла победить в себе какого-то беспокойства.

Цецилия за несколько дней перед тем стала замечать, что здоровье ее матери ослабевает. Особенно в этот день лицо баронессы, вероятно вследствие душевного волнения, покрывалось то ярким румянцем, то смертельной бледностью; по временам она отрывисто кашляла. За десертом баронесса встала и вышла. Цецилия последовала за ней и нашла свою мать прислонившейся к стене коридора. Заметив дочь, баронесса спрятала платок, который держала у рта, но Цецилия успела заметить на нем кровь и закричала. Баронесса поцелуями заглушила ее крик, и обе вернулись в столовую.

Госпожа Дюваль с участием спросила о причине, которая заставила выйти баронессу и Цецилию; баронесса отвечала, что ей сделалось дурно, а Цецилия тихонько уронила несколько слез.

Прощаясь с гостями, Цецилия просила господина Дюваля под каким-нибудь предлогом прислать в Гендон, на следующий же день, лучшего лондонского врача, и господин Дюваль обещал ей это.

Когда Цецилия и ее мать остались одни, первая не могла далее скрывать горестных чувств своих; она желала не высказывать их, но не могла, не умея притворяться. И у баронессы недостало духа скрыть от дочери своего беспокойства, но это беспокойство оправдывало согласие ее на союз благородной фамилии Марсильи с плебейской фамилией Дювалей, и Цецилия в свою очередь старалась успокоить мать.

На следующее утро к баронессе явился друг господина Дюваля, приехавший, как он говорил, для того, чтобы отдать ей от имени Дюваля десять тысяч франков, которые тот был ей должен; эти деньги Дюваль привозил еще накануне, но, когда Цецилия попросила его под каким-нибудь предлогом прислать доктора, он удержал их у себя, думая, что они дадут ему возможность исполнить ее желание.

Приезжий во время разговора объявил, что он доктор, ехал к больному и кстати получил от Дюваля поручение, доставившее ему честь знакомства с баронессой.

Цецилия воспользовалась этим, чтобы передать гостю свое беспокойство о здоровье матери, и баронесса, с первого слова понявшая всю проделку, откровенно рассказала доктору все признаки болезни, заставлявшие ее опасаться за свое здоровье.

Доктор, по-видимому, не разделял опасений госпожи Марсильи, но тем не менее предписал ей строгую диету и в разговоре, с видом человека, не знающего, последуют ли его совету, присовокупил, что баронесса получила бы значительное облегчение, проведя семь или восемь месяцев в Ницце или Пизе.

Цецилии казалось, что всего легче исполнить последнее предписание доктора, и очень удивилась, когда на ее просьбы в точности следовать совету доктора баронесса отвечала, что исполнит все, кроме путешествия; ее удивление увеличилось, когда баронесса, чтобы отклонить ее настойчивость, сказала, что они так бедны, что не могут перенести расходов, нужных на путешествие.

Цецилия не понимала, что такое богатство и что такое бедность. Ее цветы рождались, цвели, умирали без всякого различия друг перед другом; все они пользовались водой, освежавшей их стебли, солнцем, развивавшим их почки, и она думала, что люди, подобно растениям, имели равное участие в произведениях земли и дарах неба.

Тут впервые баронесса рассказала дочери, что они были богаты, имели дом, земли, замки, но все это продано, и им остается только маленький загородный дом, в котором они живут, что даже и этот домик не принадлежит им, и они пользуются им за ежегодную плату, так что если перестанут ее уплачивать, то будут выгнаны вон.

• Предыдущая
• 15/41
• Следующая