Лёнька едет в Джаркуль - Полетаев Самуил Ефимович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/31
• Следующая

Вдали из-за кургана показался запоздалый всадник. Он не торопился навстречу, а стоял у дороги с поднятой рукой, дожидаясь машины. Николай надвинул кепку пониже и проехал мимо, не ответив на приветствие. Всадник увязался за ними и скакал сбоку, кричал и размахивал камчой. Николай молчал и равнодушно гнал вперед машину, но всадник скакал не отставая, бил себя в грудь, хрипел и чуть не плакал. Гришка не выдержал и попросил отца остановиться. Чабан долго и страстно объяснял что-то.

— Ладно, — сказал Николай, открыл автолавку, дал ему бутылку и уехал.

Чабан спрятал бутылку за борт полушубка, помахал рукой и послал им воздушный поцелуй.

— Юсупка — первый пьяница здесь.

— А чего он кричал?

— Божился, что деньги жена отдаст.

Свернув с дороги, долго ехали вдоль каменистого русла ручья, карабкались в гору, а спустившись в лощину, направились к одинокой юрте. Женщина, стоявшая у входа, поспешно скрылась в юрте. Николай погудел, но женщина не выходила. Тогда он вышел из машины, откинул входной полог и громко крикнул: «Аман ба!»[8] — и вошел в юрту и долго сидел там, разговаривая с хозяйкой, а потом появился в дверях и кивнул Гришке:

— Заходи, чай пить будем.

Николай пошел открывать автолавку, а хозяйка стала разжигать костер. Гришка присел у входа. Посередине стояла железная печка, пол выстлан одеялами и коврами, стены по кругу распирались планками, сбитыми крест-накрест, за ними торчали топоры, домра, ружье, чересседельник, кнутовищи и седла. Сверху через отверстие проникал свет. Девочка лет шести сидела у подушек и держала на коленях грудного малыша. Она испуганно смотрела на Гришку.

Николай просунул голову в юрту, швырнул несколько пачек чая, папиросы, поставил у порога сахар в бумажном кульке. Когда же он, закрыв машину, снова вошел в юрту и разлегся на кошме, девочка укрыла брата одеялом, подбежала к Николаю и бросилась ему на грудь. Он пощекотал ее, и она завизжала. Мать заглянула в юрту, улыбнулась и снова исчезла. Быстрым, захлебывающимся говорком девочка стала тараторить. Николай изредка бросал словечки — говорил ей, наверно, что-то смешное. Малыш сопел и невозмутимо таращил свой черные, смородиновые глазки на светлую дыру в юрте. От ветра хлопала вверху закрышка, оттянутая веревкой.

Хозяйка внесла в юрту кипящий чайник, расстелила клеенку и расставила хлеб, сахар и мясо. Николай придвинулся. Девочка достала из ящика затрепанную книжку с картинками, подошла к Гришке, задышала ему в лицо. И вдруг сунула ему книжку в руку, уселась у него на коленях и сказала:

— Окы.

— Чего это она?

— Читай, — объяснил отец.

Книжка была на русском языке. Гришка читал по складам, чтоб понятней. Девочка, наверно, мало что понимала, но следила за картинками. Она ерзала, затылком упиралась ему в подбородок, отчего он то и дело запинался. Женщина подала ему чай, прикрикнула на дочку; та слезла с колен и уселась рядышком, глядя мальчику в рот.

— Дай ему, Лизка, чаю попить, — сказал Николай. — Привяжется как репей, не отстанет.

После чая между взрослыми возник странный разговор. Хозяйка разводила руками и смеялась. Николай почесывал затылок и оглядывал стены юрты. Потом он хлопнул женщину ладонью в ладонь, и Гришка услышал знакомые слова: «на спор». Отец прищурил глаза, словно бы что-то вспоминая, и вдруг полез под одеяло и извлек оттуда старую потрепанную книжку. Злорадно усмехаясь, он передал ее хозяйке, но та не стала брать ее. Тогда Николай раскрыл книжку, перевернул и потряс, и тотчас на пол посыпались деньги — рубли, трешки и пятерки. Хозяйка кинулась поднимать их. А когда встала, отсчитала несколько бумажек и отдала Николаю. Теперь Гришке было все понятно: просто шутили. Она говорила: нет, не знаю, где деньги, а отец говорил: сам их найду; она говорила: не найдешь, а он ей: найду. И попрекал ее, наверно, в скупости.

Все это было Гришке понятным, и понятным вдруг стало и то, о чем они говорили потом. Хозяйка сердито распекала отца за то, что он обещал привезти ей швейную машину, деньги специально для этого отложены, а теперь денег не хватит; отец же оправдывался — на складе нет машин, а будут — привезет, только деньги от Юсупки пусть крепче запрячет. Девочка внимательно слушала разговор взрослых, а когда они покончили с расчетами, снова полезла к Николаю на руки, и он подбрасывал ее почти до самого отверстия в юрте. Она визжала, закрывая собой свет, на мгновение становилось темно. И тогда недовольно закряхтел малыш. Он сбросил с себя одеяло и засучил кривыми ножками, и девочка запросилась на пол и тут же бросилась к маленькому, взяла его на руки и стала ходить с ним по юрте, качая его и напевая, как взрослая женщина.

Солнце скрылось за горой, но еще было светло как днем, когда они подъехали к юрте в долине. Навстречу выбежали два рыжих пса, с лаем бросились под самые колеса, но тут же притихли, как только из машины вышел Николай, — узнали. Они с угрозой кинулись на Гришку, рычали и хрипели, оскалясь, пока на них не цыкнул усатый чабан.

Перед юртой дымил костер. Две женщины, молодая и старая, отмывали казан и резали мясо. Чабан вытащил из кармана большие карманные часы, пристегнутые к поясу стальной цепочкой, поцокал языком, спрятал их обратно и похлопал Николая по плечу. Гришку он потрепал по щеке и проводил их в юрту.

— Бери шуба, тепло будет, — сказал он и кинул Гришке в ноги невыделанную овчину.

По тому, как он смеялся, сверкая золотой коронкой, по часам с цепочкой Гришка вспомнил его, да не мог взять в толк, откуда он здесь. И только от отца узнал, что Баукен обогнал автолавку, потому что ехал на коне, спускаясь с гор и поднимаясь там, где не пройдет ни одна машина.

Баукен вытащил из-под груды одеял радиоприемник и стал совать Николаю, пальцами показывая, что требует обратно деньги. Николай смеялся, отталкивая приемник, а Баукен, распаляясь, кричал и тряс над ним приемником, грозя разбить голову. Кончилось все тем, что Баукен, грозно ощетинив усы, схватил Николая за плечи, они повалились и стали кататься по юрте, кряхтя и хохоча. Старуха испуганно заглянула в юрту. Ребята с визгом разлетелись и кричали, подначивая борцов. Мужчины натужливо хрипели, катаясь по кошме. По напряженным лицам видно было, что борются они, вкладывая все силы. Баукен так азартно давил и крутил Николаю руки, что стало страшно за отца.

— Кончай! — не вытерпел Гришка.

И вдруг непонятное: Баукен подлетел вверх и упал на спину, а на нем сверху оказался Николай. Баукен запросил пощады.

— Конец Баукен, подыхает Баукен, — сказал он.

И Николай отпустил его, и оба они сели, пылающие и растрепанные, и закурили, и с передышками заговорили по-казахски.

— Ты, пап, как его — приемчиком?

Отец кивнул.

Когда все сидели за дастарханом, ели и пили, Гришка нет-нет да и поглядывал на отца, словно видел его впервые. Лицо отца, худощавое и доброе, теперь казалось исполненным тихой и решительной силы.

Сидели допоздна. За стеной послышалось блеяние овец. В юрту вошел мальчик, мрачно оглядел всех и присел. То был сын Баукена — Аскар. Ни на кого не глядя, он принялся за еду. Баукен что-то громко сказал ему, тот поднял голову, невнятно сказал «здрась» и, снова опустив глаза, достал с подноса кость. Губы и щеки его, синие от холода, заблестели от жира. От его угловатого, резкого лица, от раскосых, глубоко запавших глаз исходила угроза. Он с яростью грыз кость, оглядывал ее снизу и сверху, вертел ее и так и этак, непонятно что высасывая.

Аскар ел долго. Узкой красной рукой тянулся к подносу, сгребал к мясу кусочки теста и отправлял все это в рот быстро и ловко. У Гришки так не получалось — ел он, беря мясо и тесто отдельно, а поднося ко рту, отставлял локоть в сторону, чтобы не закапаться жиром.

Наевшись, Аскар расстегнул ворот. Теперь он с интересом смотрел на Гришку, желая свести с ним знакомство. Он похлопал себя по губам и кивнул на выход: не выйти ли покурить, дескать? Но вдруг Баукен яростно рыкнул на него. Аскар сразу сник, потупил глаза, достал из-под кошмы книжку — это был учебник русского языка, — развернул и стал бубнить про себя падежи, раскачиваясь, как мулла на молитве. Видно, тяжело учить после ужина, да еще при гостях. Но Баукен, разговаривая с Николаем, не раз сердито поглядывал на сына, и тот все ниже склонял голову к учебнику и еще сильнее раскачивался, затверживая правила трудного для него языка. Николай поглядывал на Гришку: «Видал, дескать? Учится! Не то что некоторые…»

• Предыдущая
• 29/31
• Следующая