Лёнька едет в Джаркуль - Полетаев Самуил Ефимович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/31
• Следующая

Из соседней комнаты принесли девочку, и тогда все вместе повернулись вдруг к Бакиру.

— Поди, сынок, погуляй, — сказала мать и дала ему свою телогрейку. — Смотри, ветер в степи…

Мальчик рывком накинул ватник, хлопнул дверью и затопал ногами, делая вид, что уходит, а потом на цыпочках подкрался к освещенному окну и спрятался в тени.

Старшие с вытянутыми и бессмысленными лицами смотрели, как Анна Петровна выслушивает Кымбат. Она переворачивала ее со спины на живот, девочка своими большими черными глазами доверчиво смотрела на женщину. Врач щупала ее тельце, та ежилась и смеялась. Потом девочку положили на подушки, горкой лежавшие прямо на полу, врач склонилась над ней, и Бакир за ее спиной больше ничего уже не видел. Вскоре верхнюю подушку вместе с укрытой девочкой унесли в соседнюю комнату, а взрослые окружили врача и тупо смотрели ей в рот. Анна Петровна что-то объясняла им. Дед Нурлан согласно кивал в ответ и теребил свою седую острую бородку.

— Моя давно знала! Кымбат не жилец на свете. Не жилец.

Это сказал дед, а может, Бакиру показалось так по его губам.

И никто не плакал. Все спокойно говорили, кивали головой и покорно, как овцы, вздыхали. И только вздрогнули, когда кто-то за окном щелкнул кнутом. Старик прильнул к стеклу, расплющил нос и бороду, но ничего не увидел. Тогда он вышел из дома, ветер сорвал с головы пестрый платок, он что-то хрипло прокричал в темноту и погрозил кулаком.

Мальчик, задыхаясь, охлестывал в это время коня и скакал в степь.

Да, Кымбат умрет. Все знают это, и все мирятся с этим, как с неизбежным. Он скакал по черной степи, сырой ветер хлестал его по лицу, далеко разносился топот копыт. Он пролетел вдоль озера. Справа замерцала вода, резким порывом прошумел камыш. Где же правда, думал он? Все на свете живут, а Кымбат должна умереть. Он ненавидел взрослых — мать и отца, врача, дедушку, старух. Он ненавидел всех на свете за то, что они не могут ничего сделать. Неужели эти большие, сильные, умные люди, которым он так верил, не смогут спасти маленькую, беспомощную Кымбат? Их овечья покорность разрывала сердце, он плакал от стыда за них. Как он хотел сейчас быть врачом! Он наверняка бы что-нибудь придумал, чтобы спасти Кымбат. Вот подождите, дайте только вырасти, и он обязательно сделает так, чтобы маленькие никогда-никогда не умирали. Но до этого сколько же еще ждать и ждать, а сейчас погибала его добрая сестренка, дорогая Кымбат.

Мальчик глушил горе в бешеной езде, скакал, как призрак, мимо редких огней поселка, носился по степи до тех пор, пока не загонял коня. А потом он забылся в копне беспамятным сном.

Проснулся он под утро. Конь стоял рядом, выдергивая из копны солому.

Мимо с гулом, далеко разносившимся по степи, пролетела машина. Острыми глазами Бакир успел заметить за рулем отца. Рядом с ним, запрокинув голову набок, спала Анна Петровна.

Вот и все. Мальчик подождал, пока не утихнет гул, сел на коня и поскакал домой.

Занималось ясное утро. Длинная тень маленького всадника на коне, извиваясь, бежала по степи. Ветер вздымал волны ковыля…

Мальчик тихо подъехал к задней стене сарая и придержал коня. Из кухни, примыкавшей к сараю, неслась обычная возня — старухи гремели посудой, кудахтали куры, блеял хромой баран.

Бакир привязал коня, завернул за угол дома и остановился: в тележке, вынесенной на воздух, лежала Кымбат и щурилась на солнце. Она шевелила руками и смотрела на пальчики, как на смешных зверьков. Но вот она увидела брата, вся просияла и потянулась к нему. Он подбежал к ней, упал на колени и, осторожно подтянув одеяло, прикрыл девочку, чтобы свежий воздух не холодил ей открытую шейку.

Серые тучи уходили за горизонт, оставляя в холодном синем небе дымные узкие полосы. В камышах закипала жизнь, над озером низко носились утки, а с откоса весело мчалась к воде овечья отара, мчалась стремительной серой лавиной…

Ранней весной, когда стаял снег и влажная земля запахла горечью полыни, из интерната сбежал Куантай. На ноги подняли всех ребят, обыскали поселок, но беглеца нигде не нашли. Приятель Куантая, Васька Гармаш, видно, что-то знал, но упорно молчал. Ждали мальчика три дня. Запрягли интернатского коня Мигая, и директор школы Борис Иванович Чухров уехал в степь, за тридцать верст, к Кадыру, деду Куантая, который пас совхозный табун.

К небольшой заимке над озером (саманный дом и два сарая) Чухров подъехал после полудня. Он оставил Мигая на берегу и поднялся к дому. В дверях стоял худой старик с острым лицом и седыми кошачьими усами.

— Заходи, гость будешь, — сказал Кадыр, подавая жесткую ладонь.

Чухров, первый год живший на целине, много слышал о Кадыре, гербе гражданской войны, но видел его впервые. Так вот он какой, Кадыр! С любопытством оглядел он комнаты дома. Ему казалось, он увидит старую казахскую юрту, устланную кошмой, темную и душную, но комнаты имели современный вид: в углу стояла швейная машина, на тумбочке — радиоприемник, с портрета на стене смотрел молодой казах с черными строгими глазами. Только одно по старинке — не было стульев. На полу лежали разноцветные рваные ковры, а в соседней комнате — вместо кровати лоскутные одеяла и подушки, сложенные почти до потолка. Две старые женщины и девочка испуганно смотрели на вошедшего.

Кадыр снял сапоги, в одних носках прошел к стене и опустился на ковер, скрестив ноги.

— Садись, — сказал Кадыр и прищурил глаз, выразительно глянув на одну из женщин.

Она тут же поднялась и принесла самовар и чашки. Чайной ложечкой плеснула в чашки сливок, из самовара добавила кипятку и подвинула Чухрову и Кадыру.

Чухров прилег на бок — так было удобнее, — намазал на пресную лепешку масла и отхлебнул из чашки. На него выжидающе смотрели женщины.

— Плохая нынче охота, плохая, — сказал Кадыр, полагая, наверно, что Чухров приехал на охоту. — Пей. Будь гость.

— Куантай у вас?

Женщины переглянулись.

— Зачем твоя Куантай? — спросил Кадыр, откусывая сахар и блеснув при этом золотым зубом.

«Странное дело — зачем Куантай!» — в раздражении думал Чухров. Какому-то шалопаю захотелось порезвиться в степи, а он гони, трясись в таратайке, мотайся, ищи беглеца, словно дел других у директора нет!

Чухров говорил и все больше раздражался. Разве не для ребят старается государство, тратит огромные средства на интернаты и школы? И разве порядок для ребят не один? Казалось, все были в сговоре против него: и ушастый Куантай, вечно пропадавший в школьной конюшне, и старый Кадыр с его непроницаемо сонным взглядом узких глаз, и равнодушно услужливые старухи, и даже пятилетняя девочка, не сводившая с него круглых любопытных глаз. «Темные люди, — думал он. — Живут в степи, как во времена Чингисхана, пасут табуны и, верно, ни к чему им школы и знания…»

— Так, — невозмутимо сказал старик, отставляя недопитую чашку. — Куантай сказал: учеба кончилась, показал отметка. Не может Куантай врать. Не может. Ты что-то путаешь, директор.

Чухрову так и не удалось убедить старика.

— Нет, — решительно отвел рукой старик, словно мысли такой не допускал, — Куантай ученым будет, большой голова. Неправда говоришь.

— Ну что ж, поедем к нему, — обиделся Чухров, — пускай расскажет сам Куантай.

Всю дорогу Чухров, непривычный к верховой езде, то нагонял Кадыра, то снова отставал. Кадыр жаловался на болезни — желудок, печень, голову, — но странно не соответствовала жалобам его молодцеватая посадка на коне. Он свешивался с него, жестикулировал и весь был обращен к своему спутнику, словно не на коне, а за столом вел мирную беседу. А Чухров, в страшном напряжении, с закостеневшим телом, только и думал о том, как бы удержаться, как бы не упасть, и клял себя за то, что согласился поехать верхом и оставил Мигая с бричкой на озере.

А Кадыр не умолкал. Да, распахали целину, а что же делать скотоводам? Нет, он не о себе говорит, на его век хватит степей и здесь. Он родился здесь и прожил семьдесят четыре года. Там, вдали, — видишь, где стоит геодезическая вышка? — там похоронены его отец, мать и брат. Ему много не надо. Если бы он захотел, он мог бы уехать в город, сыновья давно зовут его. Но что ему в городе? Он родился в степи и умрет в степи. И никто после него не останется в степи. И Куантай выучится на ученого и уедет в город. Куантай — большой голова, умный голова, ему в степи делать нечего. Говорят, в городе шерсть искусственную придумали и она греет не хуже овечьей, скоро овцы не нужны будут. Да и кони к чему, когда столько машин появилось в степи? Только, может, для кумыса оставят кобылиц. Будь он помоложе, он ушел бы в Тургайские степи, но что поделаешь, когда болят желудок, печень, голова, а дома внуки и больные старухи? И Кадыр жаловался на директора совхоза, который мало платит, а маленькой пенсии только и хватает что на табак.

• Предыдущая
• 16/31
• Следующая