Шофферы или Оржерская шайка - Берте (Бертэ) Эли - Страница 106

• Предыдущая
• 106/111
• Следующая

– Разве вы не знаете причину моих отказов, командор? – ответил Даниэль, понизив голос.

– Ба!… Нелепые опасения!

– Как же быть, мой друг? Могу ли я идти на риск, когда-нибудь, сидя в своей официальной коже, увидеть перед собою этого… родственника… это чудовище, или кого-нибудь из его соучастников?

– Но в сотый раз говорю я вам, что бояться вам нечего; вы помните, что после его побега на меня возложили обязанность поймать его, три месяца гонялся я за ним. Не поймав его, я узнал, что, уйдя в бунтовавший тогда департамент, он присоединился к шайке Шуанов. По усмирении западных провинций, я опять справлялся и убедился, что Бо Франсуа или человек уж очень на него похожий, был расстрелян самими же Шуанами, вследствие воровства и убийства, выходившими из границ терпимости, даже между ними.

– Что вы ни говорите, командор, а все же слишком неверные данные, одни только предположения, – ответил со вздохом Даниэль. – И я счел своей обязанностью устроить свою жизнь так, чтобы постоянно быть наготове к тому, что не сегодня завтра появится опять тот, о котором мы говорим, и каким-нибудь новым преступлением заявит о своем существовании. У меня, Вассер, есть предчувствие, что он непременно опять появится, к стыду нашего семейства. Без этой ужасной мысли, нередко меня посещающей, счастье мое было бы совершенно! Может быть, не меня одного пугает эта мысль, я подозреваю, что моя Мария, хотя мы никогда не говорим об этом между собой, но тоже опасается, как и я, этого появления; у меня недостает духа заговорить с ней об этом предмете. Наконец, что могу сказать я для ее успокоения, когда я сам так мало спокоен?

– Это совершенно химерические опасения. Люди, подобные Бо Франсуа, никогда не живут долго. Они подвергаются слишком многим опасностям, чтоб наконец и не погибнуть в них. Повторяю вам, что в ваших опасениях смысла нет! О, по мне уж лучше эта сильная беспредельная доверчивость вашей тещи, старой маркизы. Еще сегодня утром, после всего того что случилось, старушка утверждает, что Бо Франсуа оклеветали и что эти преступления, на которые существует столько доказательств, никогда не существовали. Помните, тоже как однажды вечером прошлой зимой у вас в гостиной у меня как-то сорвалось с языка имя этого Бо Франсуа и приправленное довольно резким эпитетом; она выпрямилась и, приняв самую презрительную позу, с высоты своего величия заметила мне: "свет очень зол, в нем много лжи и клеветы, и только один Бог может знать правду". Как вам это нравится? Это уж что называется – быть чертовски снисходительным к ближнему!

Даниэль не мог удержаться, чтобы не улыбнуться.

– Голова моей милой тетушки и тещи никогда не была из крепких, после ее временного помешательства, бывшего с нею, после всех этих ужасных нравственных потрясений, – ответил он. – Но, пожалуйста, командор, будьте осторожнее при моих дамах, избегайте всего, что может напомнить им это ужасное прошлое! Уж и без того слишком много есть напоминающего им его ежедневно и ежечасно.

– Обещаю вам быть нем как рыба, милый Ладранж! Но серьезно, вы доходите до крайностей в ваших страхах за прошлое и опасениях за будущее! Хоть бы это например: требовала ли ваша честность, чтобы вы отдали на благотворительные учреждения департамента эти сто тысяч экю, доставшиеся после вашего дяди Ладранжа? Следовало ли вам лишать ваших детей состояния, достававшегося вам по праву? Черт возьми! По мне так это уж излишняя щепетильность! Положим, что это отречение чрезвычайно возвысило вас в общественном мнении, и взамен того со всех сторон вам предлагают всякого рода почести и места; но согласитесь, что платить сто тысяч экю за уважение, на которое и без того имеешь право, -слишком дорого!

– Командор, – горячо заговорил Даниэль. – Мог ли я решиться обогатить эти чистые, невинные создания состоянием, отнятым у негодяя, служившего стыдом и ужасом целому поколению!… Между тем, я всегда сожалел чрезвычайно, что громко не мог объявить о причине этого наружного только великодушия с моей стороны, и, таким образом, невольно присваивал себе общую благодарность и похвалы, которых, в сущности, вовсе не заслуживал. Кроме моего семейства, вы единственный человек в мире, знающий настоящую причину этого бескорыстия.

– И я не выдам вашу тайну, Ладранж! Правду говоря, когда я еще был на службе, то могло представиться какое-нибудь непредвиденное обстоятельство, могущее вынудить меня раскрыть эту тайну, теперь же, когда я стал частным человеком, сам черт не вызовет ее у меня.

– Оставим это, – ответил Даниэль, видимо, недовольный, – поговорим лучше о другом, Вассер… Как вам нравится эта славная Рамсейская ферма, оставленная моим несравненным другом Леру моему Генриху, его крестнику?

– Действительно великолепное имение, – ответил командор, оборачиваясь и разглядывая величественные строения, – много есть замков, не стоящих этой фермы, в том числе и ваша Меревильская руина, Ладранж!… Да, ваш мальчуган счастливчик, честное слово! И старый Леру, оставивший после себя, говорят, состояния на двадцать миллионов, вознаградил его за потерю тех ста тысяч экю…

– Эта добрая душа всегда увеличивала цену услуги, оказанной мной ему когда-то, – ответил Даниэль, – и я не решился отказаться за своего сына от такого царского подарка; теперь мне хочется из этого громадного поместья сделать ресурс благосостояния всего края. Земледелие, этот неиссякаемый источник народного богатства, с некоторых пор оставался здесь в пренебрежении; я употребляю теперь все усилия, чтобы восстановить его в здешнем околотке, вот послушайте, Вассер, какие у меня есть планы и что я хочу сделать.

И он с увлечением принялся перечислять сделанные уже им улучшения, а также и те, которые предполагал сделать для эксплуатации Рамсейских земель. Предмет этот не совсем-то приходился, казалось, по вкусу слушателю, командор поворачивался направо и налево, гримасничал, поддразнивал детей, продолжавших весело порхать около него, но Даниэль, не желая допустить Вассера возвращаться к тяжелому для себя разговору, а также, может быть, и от самого себя отогнать грустные, только что вызванные воспоминания, упорно продолжал перечислять все предполагаемые им осушения, орошения, плантации и рубки лесов.

Он еще не кончил, как веселые крики детей дали знать о появлении новой личности. В этом месте аллея перерезывалась проселочной дорогой, шедшей в соседнюю деревню. Высокий толстый поселянин ехал в эту деревню; а мальчик с девочкой, тотчас же узнав в нем соседнего фермера, весело кричали ему свои детские приветствия.

– Это папа Клошар! Здравствуйте, папа Клошар! Когда же мы пойдем к вам кушать творог со сливками и землянику?

Старик казался весьма озабоченным и печальным, несмотря на то, при виде этих розовеньких, веселеньких, улыбавшихся ему рожиц, лицо его прояснилось и, остановившись, он дружески заговорил со своими маленькими приятелями. Окончив с ними, он собирался уже пришпорить своего лошака и продолжать путь, как увидел в аллее приближавшихся Ладранжа и Вассера.

Деревенская вежливость, налагающая на личностей обязанности не хуже политики, не дозволяла ему уехать, не дождавшись богатейшего владельца в стране и не обменявшись с ним несколькими приветствиями, несколькими словами о погоде, об уборке хлеба и тому подобное. А потому Клошар, несмотря на все нетерпение достигнуть скорее цели своего путешествия, остановился опять, и как только гуляющие подошли поближе, почтительно снял свой бумажный колпак.

– Каково поживаете, Клошар? – спросил Даниэль дружеским тоном. – Что поделывается на Рошеморе? Вы, кажется, очень спешите куда-то? Ваш бедный лошак из сил выбился.

– Дело тут в том, – пробормотал Вассер, – что ездок был бы более в силах тащить лошака, чем лошак ездока…

Но мужичок, не обратя внимания на это замечание и глубоко вздохнув, ответил Даниэлю:

– Вы очень добры, господин Ладранж… Знаете, дни идут за днями и не похожи бывают один на другой… Да, я в большом горе, господин Ладранж, у нас в семье случилось несчастье. – И он снова так вздохнул, как будто бы простонал.

• Предыдущая
• 106/111
• Следующая