Мотив убийства - Маншетт Жан-Патрик - Страница 18

• Предыдущая
• 18/30
• Следующая

– Не смотрите на меня, – попросила она. – Я хочу, чтобы вы увидели конечный результат и сказали мне о своем впечатлении.

Я развалился на сиденье и стал играть с радиотелефоном, который по-прежнему не звонил. Возле, аппарата лежала плоская коробка, оснащенная рядом клавиш. Под гибким пластиком лежал чистый лист линованной бумаги. Каждая клавиша должна соответствовать одной линии. Поддавшись искушению, я снял трубку, услышал странный гудок и нажал на первую клавишу.

Диск аппарата начал вращаться сам по себе. Я тотчас же положил трубку, и вращение прекратилось. Я улыбнулся, впервые за последние часы, достал лист бумаги и взял маленькую золотую шариковую ручку, прикрепленную к боковой поверхности аппарата. После этого я снял трубку и нажал на первую клавишу. Диск начал вращаться, а я стал записывать. Когда на другом конце провода раздался звонок, я уже записал на бумаге семизначный номер.

Телефон звонил долго, но никто не ответил. Я положил трубку, затем снова снял ее, нов этот раз нажал уже на вторую клавишу, и записал второй номер. На этот раз мне ответили. Вернее, я услышал в трубке вальс Штрауса, затем на фоне музыки автоответчик сказал мне порочным женским голосом, чтобы я не вешал трубку и что это отель «Хилтон». Поскольку мне нечего было сказать «Хилтону», я прервал связь и проделал тот же фокус с третьей клавишей. Ничего не произошло: диск не вращался. Таким образом я нажал по очереди на все шесть клавиш, четыре из которых не дали никакого результата, одна предложила мне отель «Хилтон», а другая – какой-то номер, который не отвечал. Допустим, что это номер «мерседеса». Допустим, что плачущий мужчина находится в «Хилтоне». Это уже кое-что. Я обернулся к Мемфис Шарль, чтобы сообщить ей о своем открытии, но потерял дар речи.

– Господи, – сказал я через некоторый промежуток времени.

– До такой степени? – спросила она, и я вздрогнул от ее измененного голоса. Это был скрипучий голос старой девы, сплетницы и ханжи.

– Ваш костюм не соответствует всему этому, – заметил я.

– Ничего не поделаешь.

Это действительно было так. Она снова села на переднее сиденье рядом со мной, и я включил мотор. Я не мог удержаться, чтобы искоса не поглядывать на нее. Она уложила волосы в шиньон и сделала близорукими глаза. Она сняла с ресниц тушь, но подвела брови. Ее рот уже не был красивым, и вся ее фигура обмякла. Она выставила вперед свой живот. Лицо ее блестело. Она стала некрасивой, и мне было очень забавно, так как я знал, что на самом деле это далеко не так.

– Это еще не все, – сказала она. – Подождите до завтра.

Мы проехали Понтуаз и повернули на Париж. В три часа ночи мы были на кольцевой дороге, а в три пятнадцать я припарковал «торнадо» на одной из улиц в Монруж. Выйдя из машины, я взглянул на номерной знак: накануне знак был другой.

Мы дошли до Орлеанских ворот. По дороге я бросил в сточную канаву «ругер» покойного Карбоне. Мы остановили такси и доехали до Монпарнаса, потом пошли на юг по улице Рене Мугиотта. В конце улицы, в довольно убогом квартале, где все предназначено для сноса благодаря проведению радиальной линии метро, я нашел подходящий отель: довольно сомнительный на вид, но все же не совсем низкопробный.

– Я должен подняться с вами, – сказал я. – Без багажа это выглядит вполне естественно. К тому же мне надо умыться. Ввиду того что я был в некотором роде похищен, полицейские наверняка устроили в моей квартире засаду.

Она молча кивнула.

– Надеюсь, вы не подумаете ничего такого, – добавил я.

Она прыснула мне в лицо. Очень мило с ее стороны.

– Хорошо, – просто сказала она, и мы вошли в холл, где дежурный (на вид алкоголик) протянул нам регистрационные карточки и ключи, едва взглянув на нас.

В номере был душ, но комната была неприглядной. Мемфис Шарль устало опустилась на кровать.

– Уф! Я выдохлась, – сказала она.

– Ложитесь спать, – посоветовал я. – Я приму душ и уйду. Я позвоню вам завтра в полдень, то есть сегодня в полдень.

– О'кей.

Я снял одежду и залез под душ. Мыла не было. Я долго вытирался, пытаясь думать, потом надел свою грязную одежду и вошел в комнату. Я хотел задать малышке еще несколько вопросов, но она заснула прямо в одежде, там, где сидела, посередине двухместной кровати. Я подумал, что мне некуда идти. С Хейманом пришлось бы долго объясняться, а мне очень хотелось спать. Я подвинул малышку в сторону, она что-то проворчала, но не проснулась. Я накрыл ее пуховым одеялом. Прежде чем лечь в постель, я постирал, как мог, свою рубашку и носки.

Хейман снял трубку на шестой гудок.

– Это скотство! – крикнул он, узнав мой голос. – Вы знаете, который час?

– Десять часов утра.

– Из-за вас я провел всю ночь у этих господ. В вашем доме полно легавых. Где вы были? Вас увезли на машине? Что означает весь этот бред?

Я обещал ему, что обо всем расскажу, и спросил, можно ли спрятать машину у него в саду.

– Спрятать в саду? Что вы имеете в виду? Захоронить? Вы пьяны?

– Нет, – вздохнул я, – я имел в виду поставить ее в вашем саду, за домом.

– Машина краденая?

– Между прочим.

– Между прочим! – с отчаянием повторил он. – Хорошо, Тарпон, приезжайте. Но на этот раз постарайтесь рассказать мне что-нибудь развлекательное, иначе это последняя услуга, которую я вам оказываю.

Я пообещал, повесил трубку, вышел из телефонной будки и спустился в метро. Я купил «Паризьен либере» и доехал на метро до Орлеанских ворот. В газете была моя фотография. Снимок был сделан еще в то время, когда я был жандармом с честным лицом. Никакого сходства. Речь шла о моем кровавом похищении, во время которого офицер полиции Коччиоли получил легкие ожоги и был контужен, кроме него был легко ранен еще один человек. Мясника арестовали, но затем отпустили. В статье говорилось, что, скорее всего, это акт мести левых сил. Отмечалось, что нападавшие были североафриканского типа, а, как известно, я в Сен-Бриеке... Короче, делался вывод, что мои похитители были, вероятно, маоистскими пролетариями, жаждущими мщения.

Ни слова о возможной связи моих злоключений с делом Гризельды Запата. Подозрительно. Тем более что полиция вообще запретила упоминать об этом деле. Я не понимал, почему.

Доехав до Орлеанских ворот, я пошел к «торнадо», стоящему на том месте, где я его оставил, осматриваясь по сторонам. Мне казалось, что за каждым углом должен прятаться полицейский, но все было тихо. Я сел в машину и беспрепятственно поехал. Четверть часа спустя я был в Кламаре и остановился перед домом Хеймана.

Он ждал меня в своем саду. На нем были фуражка, пуловер с кожаными вставками на локтях и шарф, обмотанный вокруг шеи. Он курил «Житан», и у него было брюзгливое выражение лица. Я чуть было не снес ползабора, когда стал закатывать «торнадо» на участок и огибать павильон. Я оказался в огороде.

– Давайте, давайте, – повторял Хейман. – Вы можете раздавить хоть весь салат, это неважно.

Я открыл дверцу машины и посмотрел на него. На самом деле он не был сердит, а только хотел таким казаться. Он предложил мне кофе.

– Спасибо, – сказал я, – но я предпочел бы выпить его в машине, потому что жду звонка.

Я похлопал по радиотелефону в открытом подлокотнике.

– От кого? – спросил Хейман.

– Я узнаю это, быть может, когда мне позвонят.

Он поморщился и пошел за кофе, быстро вернулся и сел рядом со мной, держа на подносе кофейник, две пластиковых чашки, сахарницу и одну кофейную ложечку.

Все это стояло как-то не очень устойчиво. Мы выпили кофе, он был вкусным и горячим. Перед нами открывался вид на огород, зеленый и жизнерадостный, за которым виднелись крыши домов, дымка над долиной и строящиеся здания. Погода была неустойчивая, но сейчас светило солнце.

Я рассказал Хейману то, что мог ему рассказать, то есть почти все, только в моем рассказе оба американца убили друг друга, пытаясь подстрелить меня.

– Кто поверит этому, Тарпон?

• Предыдущая
• 18/30
• Следующая