Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 82

• Предыдущая
• 82/147
• Следующая

— Со временем, когда я стану умнее, — говорил Генрих, — я, вероятно, пойму иэто. Правда, я и до сих пор не знаю, какими судьбами я еще жив, но моя мать иадмирал были принесены в жертву ради достижения тщательно продуманной цели.Только дурак мог бы затаить в сердце месть. А я просто молод илюбознателен.

Старуха узнала об этом, и если даже она поверила ему хотя бы наполовину, тосама эта ненадежность Генриха пленяла ее. Его же влекло к Медичи как раз то,что он находился в ее власти. Оба испытывали друг к другу любопытство идержались настороже, как бывает только при опасности. Иногда она пускалась внеобъяснимые откровенности. Так, однажды вечером призналась, что он далеко неединственный ее пленник.

Не свободен даже король, ее любимчик. Она держит его в своей власти спомощью волшебных зелий, пояснила Медичи и подмигнула.

Король Генрих — третий французский государь, носивший это имя, — приехал изПольши переодетым. Когда он был в Германии, они могли бы захватить его.

Однако там этого не сделали. Здесь же, в его собственном замке, Лувре,французский король оказался в плену у своей матери и ее итальянцев, которымудалось пролезть в канцлеры и маршалы. Только иноземцы, откровенно призналасьона своему другу Наварре тридцатого января, под завывание ночного ветра идребезжание оконных стекол, любой нацией должны править только иноземцы.Пришлый авантюрист никогда не побоится пролить кровь чужого народа. А еслипришлого не найдется, так пусть этот народ пропадает пропадом. Таков закон, оннепреложен, благополучие развивает в нациях легкомыслие. Особенно французы —эти любители всяких памфлетов. Лучше, если люди дрожат, чем зубоскалят.

— Вот уж правда-то, мадам! — воскликнул Генрих с воодушевлением. — Но как бывы стали награждать поместьями всех ваших соотечественников, которыеперебрались во Францию, если бы не существовало верного средства: когда нужно,вы приказываете удавить одного или нескольких сидящих в тюрьме французскихпоместных дворян.

Мадам Екатерина прищурила один глаз, как бы подтверждая справедливость егослов.

— Среди удавленных вами, поместья которых вы отобрали, был даже секретарьвашего сына, короля.

— Попробуй только сказать ему об этом! Ни у кого еще не хватилосмелости.

Так говорила старая королева, ибо в минуты особого доверия называла своегокоролька на «ты». Она наградила его шлепком и продолжала совсем другим тоном —лукаво и вместе с тем таинственно.

— Королек, — начала она. — Ты вот мне подходишь. Я давно за тобой наблюдаю иубедилась, что небольшое предательство тебя не испугает. Люди слишком в плену упредрассудков… А что такое в конце концов предательство? Умение идти в ногу ссобытиями! Ты так и делаешь, потому-то твои протестанты тебя и презирают — повсей стране и в стенах Лувра, хотя тут их осталась какая-то горсточка.

Генрих испугался: «Что подумают обо мне господин адмирал и моя дорогаяматушка? Вот я сижу и слушаю эту старуху, а надо бы взять и удавить ее. Но всееще впереди. Я медленно подготовляю свою месть, она будет темосновательнее».

Однако на его лице не отразилось ничего, кроме готовности служить ей ипростодушного сочувствия.

— Вы правы, мадам, я совсем испортил отношения с моими прежними друзьями.Поэтому, мадам, я тем более хотел бы снискать ваше расположение.

— Особенно, если тебе, малыш, позволят в награду немножко порезвиться. Тывот теперь играешь в мяч с Гизом и умно делаешь, хотя он и наступил на лицомертвому Колиньи. Ты должен также сопровождать его каждый раз, когда он будетвыходить из Лувра.

— Он часто выходит. Чаще всего выезжает верхом.

— Выходи и выезжай вместе с ним, — чтобы я знала всегда, где он был. Тысделаешь это для меня?

— И мне тогда тоже можно будет выезжать из Лувра? Каждый день? За ворота?Через мост? Все, что вы прикажете, мадам, будет исполнено!

— Не воображай, будто я боюсь этого Гиза, — презрительно добавила королева.А ее новый союзник убежденно подхватил: — Кто еще, кроме лотарингца, способентак хвастать своими телесами? Отпустил себе белокурую бороду, а народу этонравится!

— Он дурак, — так же убежденно продолжала Медичи. — Он подстрекаеткатоликов. И ему невдомек, на чью мельницу он воду льет! На мою же! Ведь мнескоро опять понадобится резня: протестанты не дают нам покоя даже послеВарфоломеевской ночи. Что ж, получат еще одну. Пусть Гиз подзуживает католиков,а я разрешаю тебе поднять гугенотов. Рассказывай тем, кто в Париже, что ихвооруженные силы бьют нас по всей стране. К сожалению, в этом есть доля правды.А провинции ты дай знать, что здесь скоро вспыхнет мятеж; и пусть он вспыхнет!Согласен? Ты сделаешь все, как надо, королек?

— И мне можно будет переезжать через мост? И ездить на охоту? На охоту? —повторил он и рассмеялся: так велика была чисто ребячья радость пленника.

Мадам Екатерина, глядя на него, улыбнулась с высокомернойснисходительностью. Даже самая многоопытная старуха не всегда учует в искреннейрадости ту долю хитрости, которая в ней все же скрыта. Любой пленник, когда онприкидывается еще более приниженным, чем требуется, поступает правильно; тот,кто ожидает своего часа, должен вести себя как можно скромнее инеувереннее.

Когда Генрих вышел от своей достойной приятельницы, он тут же за дверьюнатолкнулся на д’Обинье и дю Барта. Оба они давно не показывались вместе. Этобыло бы слишком неосторожно. Тут они не выдержали: ведь их государь такбесконечно долго беседовал с ненавистной убийцей. Генрих стал для них загадкой.Хотя они любили его по-прежнему, но совсем не знали, насколько ему можнодоверять.

Генрих сказал недовольным тоном: — А я не ожидал встретить вас перед этойдверью.

— Да, сир, мы охотнее встретились бы с вами в другом месте.

— Но это нам запрещено, — добавил один из них.

— Д’Арманьяк не пускает нас к вам, — пояснил другой. Охрипшими голосами,перебивая друг друга, они начали жаловаться: — Вы все забыли, водитесь только сновыми друзьями. Но это же недавние враги. Неужели вы действительно всепозабыли? И кому вы всем обязаны, и даже за кого должны отомстить?

Слезы брызнули у него из глаз, когда они напомнили о мести. Но онотвернулся: пусть не видят этих слез. — Новый двор, — сказал он, — любитвеселиться, а вы все еще продолжаете грустить. При Карле Девятом и я былбунтовщиком, да что толку? Месть! Что вы понимаете в мести? Если отдаться ей,она делается все глубже, глубже, и наконец почва уходит из-под ног.

Все это говорилось в присутствии охранявших Лувр швейцарцев, которыебесстрастно смотрели перед собой, будто не понимали ни слова.

Оба старых товарища заворчали: — Но если вы ничего не предпримете, сир,тогда будут действовать другие — небезызвестные участники Варфоломеевской ночи.Они не унимаются ни при этом развеселом дворе, ни в церквах. Вы бы послушали,что они там проповедуют.

— Они требуют, чтобы вы обратились в католичество, иначе прикончат еще ивас. Ну что ж, обратитесь! Я это уже сделал.

Тут они от ужаса словно онемели. Он же продолжал: — А если вы все-таки нехотите сдаваться, так ударьте первые. Вы сильны. В Париже еще найдетсянесколько сотен ревнителей истинной веры. Может быть, у них нет оружия, но сними бог…

Он двинулся дальше, а они в своей великой растерянности даже не сделалипопытки следовать за ним. — Он издевается над нами, — прошептал один другому.Даже швейцарцы не должны были этого слышать. Но перед собой они старались найтиему оправдание: — Может быть, он хотел предостеречь нас, чтобы мы не затевалиникакого мятежа? Через неправду дал нам понять правду? Это на него похоже. Аперед тем он заплакал, но не хотел, чтобы мы заметили. Впрочем, у него глазана мокром месте. Плачет, когда ему напоминают, что надо мстить, а все-такивышел из этой двери. Из той самой комнаты, где отравили его мать!

И оба согласились на том, что они перестали понимать своего государя и чтоони глубоко несчастны.

Генрих отправился к королю, который носил то же имя, что и он, и был третьимГенрихом на французском престоле. Когда-то они часто играли вдвоем, Генрих сГенрихом. Мальчишками в Сен-Жермене, наряженные кардиналами, они въехалиоднажды на ослах в ту залу, где мадам Екатерина принимала настоящего кардинала.Нечто подобное они повторили теперь, уже, взрослыми, — король Франции и егопленник-кузен, чья мать и многие друзья лишились здесь жизни. Зато на другой жедень король Франции отправился в монастырь, чтобы поскорее замолить свои грехи.В течение определенного срока он замаливал свои богохульства, и еще одногосрока — свои плотские заблуждения, и еще одного — свою слабость как государя.Его безволием злоупотребляли да еще глумились над ним: интриганы, жулики,наложники и одна-единственная женщина — его мать. А он продолжал всераздаривать, прошучивать, проматывать. Иногда на миг в нем вспыхивало сознаниетого, что происходит. Ведь он ограблен, обесчещен, и тогда он замыкался вбезмолвии.

• Предыдущая
• 82/147
• Следующая