Молодые годы короля Генриха IV - Манн Генрих - Страница 34

• Предыдущая
• 34/147
• Следующая

— Вы, может быть, дочь той женщины… — повторил, он, теперь уже лишь длясобственного спасения, лишь из-за того ужаса, который все больше овладевал егодушой, как бы предостерегая от бурно разраставшейся страсти.

— Может быть, — сказала она с глубоким равнодушием. И в самом деле, безвсяких доказательств, она была глубоко уверена, что и это злодейство могло бытьсовершено ее матерью с таким же успехом, как и все остальные, поэтому ей сталоеще более жаль его, чем если бы он уже не сомневался и решительно бросил ей влицо обвинение. Он был беззащитен, у него были ласкающие глаза, его мать убитаее матерью. А он готов ради Марго забыть обо всем. Это и особенно его полнаяневинность и непричастность к таким делам тронули ее сердце, оно пылкозабилось, и Марго охватило нетерпеливое желание, чтобы юноша наконец оторвалсяот своих дум и кинулся на нее.

Он уже готов был это сделать, уже протянул к ней руки. Но в последнеемгновение он вскрикнул от ужаса, и она тоже вскрикнула — лишь поэтому, что егочувства стали полностью ее чувствами. Но увидела она далеко не то, что увиделон. Его блуждающий взгляд случайно задержался на одном из погруженных в зеленыйсумрак закоулков лабиринта: оттуда им навстречу плыла призрачная фигура, словножелавшая встать между ними. Восемнадцатилетний юноша потерял голову, ипрозвенел его отчаянный вопль:

— Мама!

Неизвестно, сколько времени продолжалось видение. Но вдруг он почувствовал,что Марго припала к его груди, ощутил желанную, покорную тяжесть ее тела, — онасама бросилась к нему, прижалась и проговорила, плача и смеясь:

— Там же просто зеркало, чтобы люди еще больше запутались среди дорожек;никто к тебе не шел, только я, твоя Марго! И теперь я — вот, потому что теперья люблю тебя!

А сама думала: «Две слезы уже скатились у меня по щекам, посмотрим, выдержатли румяна». Он же думал: «Теперь ей Гиз будет уже не нужен», — и стал мять ееширокую жесткую юбку. Ибо при самых возвышенных побуждениях люди не забывают ио самых низменных.

Однако эти кощунственные мысли носились, как беспомощные челны по бурномуморю, и это была страсть. Всюду вокруг них — нечистая жизнь, тайные злодеяния,и только они двое вырвались на просторы пьянящей бури. В это море хотим мыкинуться, и никто о нас больше никогда не услышит! Они замерли, обняв другдруга: прекраснейшие мгновения, единственные и незабываемые. И когда, гораздопозднее, им доводилось встречаться и они уже не раз испытывали друг к другупрезрение и даже ненависть, они вспоминали о тех минутах и вдруг становилисьопять юношей и девушкой из лабиринта, где стоял этот душный и пряныйзапах…

Марго высвободилась первая. Ода просто изнемогла, чувства такой силы были ейеще неведомы. Забыл обо всем и Генрих. Как ни странно, но в первую минутупережитое показалось ему постыдным, он уже готов был посмеяться и над нею и надсобой. За таким подъемом обычно следует смущение, поэтому они продолжалиблуждать по узким извилинам лабиринта, и Марго уже не могла найти выход. Нокогда выход вдруг оказался перед ними, она остановила Генриха и сказала:

— К сожалению, ничего не выйдет. Я не буду твоей женой.

Впервые с детских лет назвала она его на ты — и только, чтобы отказатьему.

— Нет, Марго, мы должны пожениться. Иначе не может быть, — рассудительнонастаивал он. А она:

— Разве ты не видел ту, которая хотела стать между нами?

— Моя мать сама желала этого брака, — торопливо сказал Генрих, чтобы пресечьвсе дальнейшие возражения. Она же промолвила, изнемогая, задыхаясь: — Мы этогоне выдержим.

А имела она в виду, что им не выдержать такой страсти со столькимиподводными рифами — грехом, происками, подозрениями; да еще покойница суетмежду ними свое несчастное лицо и мешает целоваться! Марго могла бы, если бызахотела, все свои мысли переложить в латинские стихи; но она этого не сделала,в ее чувствах не было тщеславия. Она смирилась, хотя смирение и было несвойственно вольнодумной принцессе Валуа. В ней вдруг проснулось сознаниехристианского долга, а вместе с ним и потребность в человеческом самоуважении.Нет, решительно в этом лабиринте с Марго произошло слишком много необычного,так не могло продолжаться. Все же она заявила:

— Тебе надо бы уехать отсюда, сокровище мое.

— Слышать, что меня так называют твои губы, и покинуть тебя?

— Это безнравственный двор. Я занимаюсь науками, чтобы ничего не видеть.Моя мать верит только своим астрологам, а те предсказали ей смерть королевыЖанны, — вероятно, другие поручили им это сделать. И мало ли что еще они ейнашептали!

У Марго могли быть всякие предположения относительно будущих событий, но,вместо того чтобы обратить подозрения Генриха на ее мать, она предпочла свалитьвсю вину на астрологов.

— Поскорей уезжай! — повторила она.

— Вот еще! Точно я боюсь! — Его возмущение все росло. — Не хватало только,чтобы я закутался с головою в плащ и Париж освистал меня, когда я будуудирать!

— Это в вас говорит глупая гордость, сударь.

— А у вас, сударыня, на уме не то, что на языке. Уж не герцог ли Гиз?

Столь жестоко не понятая в своих самых чистых побуждениях, принцессаМаргарита сверкнула гневным взором на бессовестного, и он не успел опомниться,как она вышла из лабиринта.

Выбравшись из темного лабиринта, ослепленный ярким сиянием дня, Генрих всеже увидел, что Марго ушла недалеко. Ее брат, король, перехватил ее и сжимал ейплечо так крепко, что лицо девушки скривилось от боли. Притом он злобно сопел ичто-то выговаривал ей, а что, не разобрать. Ясно, что Карл слышал их последнийспор. Обо всем, предшествовавшем этому спору, он знать не мог. Но Генрихзатрепетал от воспоминаний, что-то поднялось у него в груди. Словно горячийключ, забивший из недр скалы. То же самое, конечно, чувствует и она. Инапрасно она с этим борется!

Тем временем Марго удалось вырваться из рук брата, она выпрямилась, гордо игневно стала перед ним.

— Вы не принудите меня, сир, выйти за гугенота. Мне всегда претили вашиинтриги. Всем отлично известно, что я католичка, и я не собираюсь менятьверу.

Карл Девятый сначала был изумлен столь неожиданным упорством своей сестрицы.Она осмелилась назвать планы их матери, мадам Екатерины, интригами! Затем онпошел на попятный; кроме того, король заметил Генриха и громко заявил: — Наэтот счет не беспокойся, моя толстуха, католичкой ты останешься и при своемгугеноте! — И добавил вполголоса несколько слов: может быть, это была угроза,может быть, он произнес имя их матери, ибо принцесса на миг испуганно отвелавзор и покосилась на верхнее окно. Брат, видимо, решил, что сопротивление еесломлено, взял за руку и неторопливо повел к предназначенному ей господину иповелителю.

— Вот тебе моя толстуха Марго, — обратился Карл Девятый к ГенрихуНаваррскому.

И тут же продолжал: — Наварра, мы с тобой еще не поздоровались, я был занятсобаками. Но мы наверстаем упущенное и выполним все в подобающей форме.

Он тут же отошел на двадцать шагов, хлопнул в ладоши — вероятно, он ужеуспел распорядиться, и даже весьма обстоятельно: задержавшись в лабиринте,влюбленные дали ему эту возможность. Правда, все могло быть подготовлено идругой особой; притом еще обстоятельнее.

С двух сторон, из-за Луврского замка, выходившего своим прекрасным фасадом впарк, появились две процессии разодетых придворных, одна двинулась в сторонукороля Франции, другая обогнула короля Наваррского. Перед домом выстроилисьсолдаты: слева швейцарская стража, справа французская гвардия. Те и другиеударили в барабаны, и под вихрь барабанной дроби придворные заняли свои места.Тотчас из ближайшей залы донеслись торжественные и нежные звуки скрипок ифлейт.

Тем временем средние двери дворца распахнулись. Оттуда вышли дамы —множество прекрасных фрейлин, но все они, подобно жемчугам, окружающим крупныебриллианты, только сопровождали обеих принцесс-жеманниц, а те, подчеркивая своюизысканность, держали друг друга лишь за кончики высоко поднятых розовыхпальчиков и делали шажки так осторожно, будто ножки у них из стекла. Это былиМаргарита Валуа и Екатерина Бурбон. Но как ни заученно выступали они, в ихдвижениях чувствовались живость и своеволие. В такт музыке они проследовалимежду двумя рядами придворных. Солнце озаряло принцесс с головы до ног, и, когдаони остановились и обернулись, чтобы видеть торжественную церемонию, котораядолжна была сейчас начаться, все на них засверкало, переливаясь блеском: парча,диадемы, нежная, холеная кожа. И все-таки они являлись лишь второстепеннымифигурами, дополнительным украшением этого празднества. Присущий обеимнасмешливый ум на этот счет их не обманывал; и самолюбивой Валуа и простодушнойдочери Бурбонов это показалось забавным, и они сообщили друг другу о своихвпечатлениях легким пожатием пальцев.

• Предыдущая
• 34/147
• Следующая