Мельин и другие места - Галанина Юлия Евгеньевна - Страница 30

— Вон он… — прошептал старик. — Лазутчик… Дану, проклятые лесные отродья… Мы выбили их из болот… но они вернулись…

Рука мелко дрожала, Келлос, как мог, напрягал глаза, зная, что увидит. Невдалеке туман проткнула коряга, оканчивалась она плавным закруглением, что в темноте походило на голову. Миг чёрная тень погибшего дерева виднелась, и вновь скрылась в дымке.

Бедный Роммул.

Когда-то был легатом Имперских войск. Воевал с Дану, тогда и заслужил почти все нынешние звания. Славился жестокостью к Молодым Эльфам, при том… был самым добрым к солдатам и прозван «Отцом легионов». Легионеры искренне любили его, никто не озлился, даже когда, бывало, в порыве гнева поднимал руку. Понимали, Отец пытался вбить в голову то, что когда-нибудь спасёт жизнь на поле боя.

Да, бедный Роммул.

Всё произошло, когда отдали приказ о нападении на Друнгский лес. Роммул долго благодарил Спасителя, что поход вверили возглавить ему. Но, видно, час Дану не пришёл. За несколько дней до похода легат узнал, что на родное селение напали. И сколько бы ни ненавидел Молодых Эльфов, любовь к родному краю оказалась сильнее. Наверное, это его и погубило — две сущности разорвали сознание, превратили в полубезумного старика.

Роммул втайне покинул войско, и с отрядом преданных людей отправился в Дергест. Они успели дать победный бой остаткам противника, но селение уже разорили и сожгли. Сердечная боль поразила тогда, Отец Легионов надолго слёг. От смерти удержало лишь весть, что жители успели скрыться в лесу. Дану опоздали.

Но Роммул не избежал наказания. С позором легата изгнали, правящий тогда Император слыл непреклонным человеком. С тех пор Отец Легионов поселился в вечно туманных болотах, где в проклятый день из тумана выплыла закруглённая коряга.

— Я боюсь, Келлос… — прохрипел Роммул. — Я не могу… подойти. Я… не вправе воевать… Император сказал… так.

Парень положил руку на плечо старого легата, нежно произнёс:

— Пойдём, дядя. Пойдём к тебе домой.

Оперясь о плечо Келлоса, Роммул побрёл, парень следил, чтоб не упал, губы бормотали ободряющее.

«Забудьте о той знати, которой вы когда-то завидовали!» Конечно, все заслуги дяди Роммула сразу позабылись, стоило только ослушаться императорского приказа. Теперь он никто, забытый всеми безумный старик, так никогда и не предавший своего дела. Куда уж тут завидовать вельможам, что греются сейчас у каминов в замках, и не знающих, что такое холод и сырость болот, от которой кожа дрябнет и бледнеет…

Добрались до дома, Келлос пнул дверь, она со скрипом отворилась. Роммул обмяк, ноги подкосились, Келлос еле успел подхватить. Сердце сжалось от тоски: верный сын Родины, кто ты теперь для неё?

На столе, вздрагивающим огоньком, коптила старенькая лампа. Парень уложил бывшего легата на рваные останки того, что некогда звалось одеялом, койка отозвалась жалостным скрипом. Предметы в доме находились словно на пути в Серые Пределы: скособоченный стол, табурет, обвязанный для прочности верёвками, прогнивший ящик в углу. И это заслужил величайший когда-то легат?

Келлос присел, задумчиво взирая на Роммула. Червь сомнения сейчас шевелился еле-еле, неохотно поднималась беззубая морда. Неужели ты хочешь такого же будущего? Чтоб когда-нибудь Император просто похлопал тебя по плечу, а после ты бы жил маленькими леготами? Вечерами будешь вспоминать о бессчетных битвах, в которых участвовал, рассказывать о них внукам, буде они появятся, а твои дети будут лишь снисходительно улыбаться, слушая бред зажившегося на этом свете старикана…

Он мотнул головой, пронзительно пискнув, в глубине души червь распался на гнилые куски плоти. В нём больше не нуждались.

Что за?..

Голова отяжелела, кровь мерно стучит в мозгу. Словно заставляя подняться, хотя бы пошевелится, действовать, действовать, действовать! Он шевельнул рукой, жидкий огонь растёкся по жилам, тепло пробежало по закоченевшему телу, мир вновь осязаем.

Ледяной пол, хладной воздух, запах плесени. Горькая слюна густеет во рту, пыль свербит в носу, а приставшие к глазам веки нещадно палят зрачки.

Неожиданный спазм вынуждает сжаться, прижал колени к груди, руки сводит судорогой.

Чем дольше спишь, тем горше пробужденье. Хе-хе, кто это, интересно, сказал? А ведь он прав.

Наконец, он распахнул глаза, мир вторгся в сознание. Первое, что пришло в голову: склеп. Тюремная камера для заключённого, которому не суждено увидеть свет. В полутьме можно разглядеть каменную кладку, просыревшую, покрытую плесенью. Трещинки складываются в причудливый узор. Источника света нет, в голове всплывает:

А откуда ж тогда полутьма?

Дело не в мире, понял он, дело в зрении.

Раз оглядевшись, наконец, опустил глаза, взгляд пробежался по телу. Почти нагой — лишь оборванные до коленей штаны. Ноги крепкие, широко выступают икры, жилы на руках вспухли, но мышцы выдаются лишь, если гнуть в локте, ногти короткие, похоже, обгрызенные. Торс худой, пресс уходит внутрь. Смело можно изречь — не воин.

А кто же тогда?

Ответить не мог. Пытался рыться в памяти, но пару секунд спустя заметил, что не такая она и длинная. Совсем короткая. Ранние воспоминания — пробуждение в склепе. И ничего. Даже имя за обрывом, как и прошлое, словно только явился на свет.

Что за чепуха?

Пустота гнела сильнее любых тяжких воспоминаний, но мысли прояснились, точно окунул голову в мерзлую воду.

Кто же ты, Парень? И как тебе отсюда выбраться?

Парень — подходящее имя.

В камере нет и намёка на выход. Пуще — кладка однородна, без подозрительных камней, подсказывающих — ход, через который попал сюда.

Он приблизился к стене, взгляд напряжённо блуждал по камням. Давай, подскажи мне. Стена молчала.

Протянул руку, ладонь легла на шершавый камень, несло холодом. Пальцы занемели, холодок взмыл к запястью, кости заломило. Хотел убрать, но пришла мысль: ты можешь выбраться. Нужно лишь попытаться. Он нажал сильнее, пальцы продавили верхний слой, возникло небольшое облачко пыли. В следующую секунду он затаил дыхание — от плеча по жилам растеклось знакомое тепло.

Кожа покраснела, жутко вздувшаяся вена налилась пурпуром. Волоски вмиг съежились, свернулись. И рука взорвалась болью. В глазах померкло, в ушах звон, прерываемый странным треском и шипением. Чувство, как выплеснул на себя котелок с кипятком, каждый участок кожи жгло, тысячи раскалённых игл впились в мышцы.

Тело повлекло вперёд, с криком боли он падал, слышался грохот рушащихся стен, взвилась стена пыли. Затем — тишина.

Лежал, обломок колол бок. О-о… что это было? Раскрыл глаза, но долго видел лишь яркие сполохи. Когда зрение вернулось, попытался подняться, со второй попытки удалось.

Впереди стена, посреди зияет пролом. В проломе — серые стены бывшей тюрьмы. Я смог. Смог!

Радость наполнила, спрыгнул с груды камней, ощутил, как лицо расплывается в улыбке. Не сразу понял, что боль ушла, не оставив и воспоминаний. Только тогда глянул на руку. И обмер.

Кожа сменилась изумрудными пластинками чешуи, меж пробегали алые прожилки, едва заметно пульсируя. От кисти начиналось длинное выгнутое лезвие, похоже — продолжение кости, тёмное, заточенный край кровожадно сверкал. У основания костяной нож обхватывало странное вздутие плоти, под чёрной кожей выпирали продолговатые мышцы.

ТВОЁ ОРУЖИЕ, СЫН МОЙ.

Тропка бежала вперёд, уводила прочь от болота, от забытого Роммула. Келлос шагал быстро, он спешил достичь родного дома, хотелось обнять мать, отца, весело хлопнуть по плечу братьев.

Поцеловать Амоллу.

Старался не вспоминать, что пару часов тому мечтал стать легионером, навек связать жизнь с панцирем и гладиусом, мечтал убивать нелюдь: гномов, Дану, стальным сапогом стоптать восставших хеддов и морматов. Всё позади, мужественный лик Императора постепенно выветрился из памяти.

Кто-нибудь из деревни всё равно присоединится к Легионам, кто-то вместо меня будет рисковать жизнью, завоёвывая уважение нашего благословенного правителя. Но не я.