Чужая - Сухов Александр Евгеньевич - Страница 16

Да и сам Хорос хорош — навел тень на плетень, спихнул всё на наши с Квагшем хилые плечи, вместо того чтобы привлечь к операции лучшие силы «Линии», а сам удалился в сторонку. Тоже мне полубожественная сущность, Понтий Пилат доморощенный — типа, пардон, я умываю руки. Миру грозит опасность, а он, видите ли, ограничен какими-то маловразумительными табу. Хотя бы к тем же Инквизиторам Лагора обратился. Уж эти решили бы проблему намного эффективнее и быстрее, нежели вся земная служба «Линии».

Нет, что-то в этой головоломке не очень срастается. Похоже, Главный Хранитель чего-то недоговаривает, иначе говоря, либо пытается использовать меня и Квагша в какой-то известной одному ему игре в качестве разменной фигуры, либо держит за туза в рукаве. От Экселенце всякого можно ожидать.

Вообще-то сейчас я мысленно грешил на Главного Хранителя. Оснований подозревать Хороса в чем-то неблаговидном у меня не было. Этот своих не сдает и на моей памяти еще ни разу никого специально не подставил. Были, конечно, провалы операций, даже с фатальным исходом, но чаще всего из-за глупости или самонадеянности (что, по большому счету, эквивалент все той же глупости) самих исполнителей. В таком случае, для чего весь этот маловразумительный кордебалет со стрельбой из гипноизлучателя, невнятными угрозами, коварными толчками в спину и грандиозной пьянкой неведомо с кем?

Окончательно запутавшись в своих рассуждениях, я поделился означенными соображениями со стажером. Неисправимый прагматик Квагш лишь пожал плечами и сказал:

— Не бери в голову, Федор, начальству виднее. Мы с тобой существа подчиненные, что прикажут, то и должны делать.

— Ага, не бери в голову?! — возмутился я. — А если прикажут коня на скаку остановить, или в горящую избу без спецсредств войти?! Не, я не русская баба, я всего лишь русский мужик и на такие подвиги не способен.

— Не волнуйся, Лист, начальству наш внутренний потенциал известен лучше чем даже нам самим, на то оно и начальство, поэтому, вопреки твоему излюбленному выражению, прыгать выше задницы нас с тобой никто не может заставить. И если нам поручили задание, прежде всего, следует исходить из того, что оно нам по силам.

— Мне бы твой оптимизм, — недовольно проворчал я. Вообще-то я ничуть не обижался на товарища, более того, в его словах присутствовала изрядная толика здравого смысла. Конечно, обладая всей полнотой информации, Хоросу проще, фигурально выражаясь, двигать фигуры на шахматной доске, но поставьте себя на место какой-нибудь пешки, чье поле обзора крайне ограничено, и вам станет понятно мое состояние. — Ладно, Квагш, с божьей помощью как-нибудь прорвемся.

Куда прорвемся и для чего, я не пояснил — мой друг из Большого Топкого Болота достаточно времени провел в нашем мире, чтобы научиться разбираться в определенной специфике некоторых особенностей «великого и могучего». К тому же мы уже подошли к входу в павильон «Космос», который также известен как павильон № 32.

После нещадной уличной жары было приятно оказаться в тени огромного арочного зала с застекленной крышей. Этот павильон был построен в конце тридцатых годов в качестве очередной политической фиги загнивающему капитализму. Двадцать лет назад это место полностью соответствовало своему названию. Здесь были и Луноход, и скафандр Гагарина и макеты спутников Земли, спускаемых аппаратов, и множество фотографий. Постепенно все это куда-то подевалось, и в наше прагматичное время, в полном соответствии с расхожей пословицей насчет не терпящего пустоты свята места, здесь появились шумные торговцы семенами, рассадой, саженцами деревьев и кустарников и, конечно же, шаурмой и беляшами, куда же без пищи-то плотской.

Не обращая внимания на бурно обсуждающих очередную бесконечную «Санта-Барбару» торговок и хмурых кавказских джигитов, хлопочущих над своими грилями, мы проследовали в самый конец павильона. Затем как ни в чем не бывало, прошмыгнули в одно из подсобных помещений с табличкой на двери: «Посторонним вход воспрещен!». Предупреждение, на мой взгляд, избыточное — никого из посторонних дверь все равно бы не пропустила, более того для непосвященных ее попросту не существовало, поскольку вход, на всякий случай, был защищен мощным заклинанием отвода глаз. Чтобы увидеть дверь и проникнуть внутрь, необходимо обладать специальным допуском. Я и мой спутник такими допусками обладали. Даже для каждого сотрудника «Линии» дверь не только выглядела по-разному, но и работала в своем особом режиме. Насколько мне известно, Чигур и Хорос через свою моментально попадают в приемную. Мне и Квагшу для окончательной идентификации наших личностей предстояло пройти так называемое Чистилище.

Проникнув внутрь Чистилища, мы оказались в облицованной кафелем и зеркалами ярко освещенной люминесцентными лампами комнате. Здорово смахивает на общественный туалет в каком-нибудь аэропорту, вот только кабинок, писсуаров и прочей специфической атрибутики здесь не наблюдалось. Далее мы с напарником подошли к одному из зеркал от пола до потолка. Я приложил ладонь к определенному участку стены. С четверть минуты ничего не происходило, но вскоре зеркальная плоскость потеряла свою материальную непреодолимость, и замерцала бирюзовым светом, как бы приглашая долгожданных гостей войти внутрь.

Мы так и поступили. Сначала внутрь ступил я, а вслед за мной стажер.

Как-то во время одного корпоративного застолья Альмансор поведал мне о том, что любимый мной Николай Васильевич во времена своей юности был кандидатом в Хранители. До сих пор мало кому известен тот факт, что после Полтавского периода своей жизни будущий создатель бессмертной поэмы провел в Москве целый год. Вполне естественно, что по долгу службы ему неоднократно доводилось встречаться, что называется, тет-а-тет с выходцами из иных миров. Однако по причине деликатного устройства нервной системы, будущий классик так и не сумел преодолеть врожденного страха перед чужими. Кончилось все тем, что высокая комиссия во главе с Хоросом забраковала юношу. Как водится в таких случаях, неудачливому кандидату стерли память, вложили в голову ложные воспоминания и отправили в Санкт Петербург на вольные хлеба, даже деньжат подкинули. Вот только не пошли на пользу ему эти денежки — проигрался в пух и прах. Впрочем, нет худа без добра, в последствии на основании собственных впечатлений и приобретенного опыта он написал своих чудеснейших «Игроков».

Приехал молодой Гоголь с обновленной памятью и душевной травмой от проигрыша в тогдашнюю столицу Российской империи и начал ваять свои бессмертные творения. А когда «Вечера на хуторе» вышли в свет, наши аналитики и скумекали, что малость не доработали. Пришлось по новой «вправлять мозги» юноше, вот и довправлялись — вместо веселого жизнерадостного хохла получили какого-то угрюмого чахоточного богоискателя и юдофоба. Зря в голове у человека копались, перебдели, а дело-то выеденного яйца не стоило — никто из непосвященных даже подумать не мог, что Гоголь писал своих чертей буквально с натуры.

Вот так оно иногда бывает.

Что же касается меня, я никогда не страдал ксенофобией и к чужим отношусь вполне нормально. Есть, конечно, особые предпочтения, например гемофагов я не жалую, вовсе не за то, что они питаются человеческой кровью. За удовольствие они готовы платить, и платят звонкой полновесной монетой, а добровольцев в нашем мире вполне достаточно, чтобы обеспечить всех приезжих гурманов достаточным количеством даже резус отрицательной четвертой группы — самой востребованной группы крови. Не люблю их за то, что ведут себя уж слишком нагло, примерно как американские солдаты и наши обожравшиеся халявной выпивкой туристы за границей. Буянят, без причины цепляются к мирным гражданам, подкатывают к бомжам и проституткам с заманчивыми предложениями определенного свойства, нарушая тем самым монополию «Линии» на торговлю кровью. Они нарушают, а мне и моим коллегам приходится расхлебывать и устранять последствия во избежание, так сказать, общественного резонанса.