За опасной чертой - Ребров Михаил - Страница 1

Это повесть о человеке, отдавшем всего себя небу, рассказ о былом и настоящем, о плавных и крутых поворотах в его судьбе. Многое, о чем здесь сказано, авторы узнали не от самого героя, а от тех, кто вместе с ним летал, работал, жил…

Его иногда называют «соперником молнии». Почему? Попросите его самого рассказать об этом, о себе, о летном пути… Он лишь смущенно улыбнется и немедленно переведет разговор на другое. С увлечением расскажет о Генеральном конструкторе, о своих товарищах-летчиках и инженерах, о новых самолетах. Только о своей жизни ничего не скажет, как бы вы ни старались вызвать его на этот разговор.

С чего начать и чем закончить рассказ о нем? Наверное, эти вопросы задавали себе все те, кто брался за перо, чтобы поделиться впечатлениями об интересной, необычайно богатой событиями жизни летчиков-испытателей — людей одной из самых мужественных профессий на земле.

Испытание самолетов иногда называют «немирной работой в мирное время», ибо нелегка и небезопасна профессия испытателя. Порой ему приходится рисковать жизнью во имя того, чтобы на облетанных им крылатых машинах уверенно могли чувствовать себя в воздухе тысячи пилотов и миллионы пассажиров, чтобы небо нашей Родины было всегда на крепком замке.

Летчики-испытатели — подлинные пионеры облачных дорог, прокладывающие пути новой авиационной технике. Как это делается? Спросите кого-нибудь из них и в ответ услышите распространенную шутку: «Испытатель должен безупречно летать на всем, что может летать, и немного на том, что в общем-то летать не должно».

Ну, а что можно сказать о герое этой книги? Как и миллионы его сверстников, учился в школе. Потом собирался поступить в институт. Может быть, педагогом или историком стал бы, а может быть, врачом. Но небо, небо! Сколько таких оно взяло в плен, скольким разбередило душу!

Небо! Его нельзя описать таким, какое оно есть на самом деле. Бывает оно ласковым, чистым, голубым и просматривается насквозь, словно прозрачный ручей. А бывает, нахмурится, потемнеет, опустится до самой земли. Такое небо зло, сердито, холодно. Но каким бы оно ни было, оно никогда не прощает ошибок, не «списывает» так называемых «мелочей». Там в случае чего не свернешь на обочину, не отстоишься у края дороги. Там трудно, а порой и невозможно поправить то, о чем забыл позаботиться на земле.

Может быть, за эту строгость и любят небо, место своей работы, летчики — люди одной из самых мужественных и романтичных профессий. Любит небо и Георгий Мосолов.

Эта любовь, удивительная в своей стойкости и постоянстве приверженность к летному делу рождались и крепли незаметно. Даже дома, отдыхая, он продолжает думать об испытанных им машинах, еще и еще раз проверяет, правильно ли поставлен «диагноз», все ли проверено, сделано так, как нужно.

Почетна профессия испытателя. Ему приходится первому познавать «нрав» машины, помогать конструктору находить правильное решение тех сложнейших задач, на которые не в силах дать ответ ни электронно-вычислительные машины, ни исследования в лабораториях.

Беспокойная, трудная профессия летчика-испытателя. Да, трудная! Он первым подходит к границе неизведанного и первым перешагивает ее.

Потому что это нужно людям!

И в этом — счастье.

Из дверей городской больницы вышел человек. Вышел и сразу же запрокинул голову вверх. Смотрел на небо долго, напряженно. Смотрел и едва заметно чему-то улыбался.

Небо… Оно всегда разное: то раскаленное, словно выгоревшее под солнцем, то лилово-черное — так бывает перед грозой, или чуть тронутое нежными радужными мазками великого художника — природы. В тот недоброй памяти сентябрьский день оно искрилось мириадами крошечных кристаллов льда, и казалось, слышно было, как звенят они, сталкиваясь в своем беспорядочном полете. Сейчас оно теплое, ласковое, зовущее…

Кто-то его окликнул.

Потом громче. Но ответа не последовало. Человек смотрел вверх, туда, откуда он падал когда-то, но наперекор всему остался жив. Сейчас не хотелось вспоминать об этом. Думал о жизни. О новой, второй жизни, которую обрел за только что закрывшимися дверями клиники. Он хотел жить, должен был жить, чтобы снова летать.

…Небольшой транспортный ИЛ заходил на полосу Центрального аэродрома. Обыкновенный ИЛ-14. Но Георгию сейчас он казался мечтой — ему, человеку, буквально простреливавшему небо на сверхзвуковой машине. И он смотрел до тех пор, пока самолет не скрылся за крышами домов.

Резкий порыв ветра дохнул в лицо, холодком тронул губы. Георгий опустил голову и, опираясь на палку, тихо зашагал к машине…

«Не один крутой подъем мы взяли с юных дней». Эти строки напомнили ему аэроклуб, летное училище, первые испытательные полеты. А как сложится его жизнь теперь?

…Мчится машина по асфальту шоссе. Она останавливается у контрольно-пропускного пункта. Знакомый вахтер сердечно приветствует, справляется о здоровье.

— Все нормально! Пришел работать.

Пришел с таким же чувством, как тогда в аэроклуб, потом в училище, в школу летчиков-испытателей. Пришел, как на большой и радостный праздник, к товарищам, друзьям.

Быстро ходить не мог, прихрамывал; порой еще чувствовал боль, но торопился побывать всюду, со всеми встретиться, узнать новости. Их накопилось множество. Жизнь идет. А он отстал. Надо нагонять, наверстывать.

В ходе долгой беседы с генеральным конструктором Артемом Ивановичем Микояном порешили, что пока Георгий займется земными делами, ознакомится с происшедшими переменами. Авиация ведь не стоит на месте. Что ни день, то шаг вперед.

Ходил по кабинетам, лабораториям, а вот на аэродром не заглядывал. Не потому, что не тянуло. Наоборот, сердце сжималось тоской и прошлое отзывалось в нем тихим гаснущим эхом. Целый год ведь пролежал!

И все-таки не выдержал. Приехал под вечер. Прошел прямо на стоянку, к самолету. Попросил техника:

— Расчехли, друг!

Потом забрался в кабину и долго сидел не шевелясь. Казалось, ничего здесь не изменилось, все по-прежнему на месте. Но странно, какое-то непонятное отчуждение было между ним и приборной доской — этим до последней мелочи памятным царством шкал, стрелок, сигнальных «глазков».

Сейчас все застыло «на нулях», неподвижно, хмуро. А тогда?..

Он закрыл глаза и представил себе последний полет. Словно по волшебству, ожили приборы. Скорость. Крен. Высота…

Пальцы сжали ручку управления и привычно потянули чуть на себя. Он «летел»… Бережно, заботливо принял «пятый океан» стремительную машину. Она жила в небе, в этом бескрайнем просторе — вотчине сильных, смелых, гордых и свободных людей-птиц. Но…

Того самолета сейчас нет. Вернее, нет того экземпляра. Он свое дело сделал. Есть другие — отлаженные, опробованные. Они уже не подведут, потому что испытатель поставил свою подпись в их летном паспорте.

Георгий открыл глаза и осмотрелся вокруг. Все на месте, будто не было того отчуждения, будто никогда не расставался он с кабиной самолета. Он снова придет сюда, обязательно придет! Наденет гермошлем, защелкнет замок фонаря кабины и запросит по радио руководителя полетов:

— Разрешите взлет?

Сердце стучало. Ему тесно в груди. В него снова, как много лет назад, вошла мечта. Скорее не вошла, а ворвалась, властно захватила, увлекла навстречу ни с чем не сравнимому счастью полета.

Нет, он не может без неба!

Огромный, раскаленный докрасна диск солнца висел прямо над головой, и его беспощадные лучи проникали сквозь сомкнутые веки, словно иглы пронизывали насквозь каждую клеточку организма. Острая, жгучая боль волнами перекатывалась по всему телу. Надо было бежать, чтобы укрыться от испепеляющего зноя. Но куда? Как?..