После прочтения уничтожить - Цветков Алексей Вячеславович - Страница 76

 Другой мавзолей (Махмуда) в самом сердце города. Хорош он прежде всего не собой, а чайным домиком, опять же над могилами, с видом на Диван — главный городской проспект. Сев тут, заказав чай, салеп или наргиле с яблочным табаком понимаешь, что главное в твоей жизни теперь — не торопиться. В большой жестянке разносят свежие угольки и трещат шипцами, предлагая подбросить тем, у кого наргиле гаснет. На закате тени надгробных столбов вытягиваются и трогают тебя за лицо. Чайки садятся на могилы, изгоняя оттуда уже уснувших голубей. И тут приходит пронзительно приятная мысль: именно здесь хотелось бы встретить ядерную войну. И видишь её с бредовой ясностью.

Новости не останавливаются:

 Британское правительство закупило двадцать миллионов доз вакцины от оспы на случай биологической атаки на королевство. Количество повсеместно задержанных «финансистов, активистов и информаторов» Аль-Каеды сопоставимо с полностью проваленной разведкой какой-нибудь сверхдержавы. Вполне себе респектабельные аналитические издания обсуждают, не был ли американский космолёт с израильским пассажиром сбит по личному приказанию Бен-Ладена и насколько тот влияет на новый Афганистан?

В Афганистане не менее десяти тысяч талибских молодцов выбрались из объятий американской «анаконды» или просочились из Тора-Бора. В Пакистане они переналадили всю стратегию-тактику и снова сражаются во имя Аллаха. «Ибо не равен тот, кто вышел на путь Всевышнего, опоясанный тяжелым мечом, тому, кто остался в тени минарета раздавать воду для паломников». В «Другой России» Лимонова есть лекция о номадизме т.е. о том, что всем, кому не дает спокойно сидеть у телевизора боевой инстинкт, жить надо в вечном движении, с оружием и в окружении таких же, как они сами. Талибы припоминают американцам и «случайную» бомбардировку каравана племенных пуштунских вождей и зазря расстрелянных беженцев в провинции Хост и разбомбленную свадьбу в Урозгане. К талибам присоединился со своими отрядами батька Хекматиар, известный в стране еще со времен войны с «советским Шайтаном».

 Все чаще используются живые бомбы. Наблюдатели угадывают в этом усиление влияния тех международных исламистов, что действуют в Палестине и вокруг неё.

Израильская военная разведка считает, что если заранее убить, скажем, двоих из десяти кандидатов в «живые бомбы» и демонстративно срыть их дома, это будет шагом к миру т.к. врагов останется восемь. Палестинцы же уверены в обратном: если убьют двух, на их место встанут четверо еще вчера колебавшихся и против Израиля выйдут на дорогу джихада уже двенадцать самоубийц-добровольцев. Разная арифметика.

Малазийский президент Мухатир Мухаммед собрал у себя в Куала-Лумпуре представителей 116-ти стран, чтобы заявить о возрождении популярного некогда «движения неприсоединения». В мифические времена московской олимпиады под «неприсоединением» понималась одновременная фига и Штатам и Советам и не вхождение в соответствующие военные блоки. Сейчас прежде всего, конечно, имеется в виду не участие в иракской войне. Но и тогда, и сейчас, подразумеваются более глубокие вещи: мы пойдем другим путём, а не вашим и, не хотим быть такими, как вы, уродами, уж не взыщите, дорогие большие братья.

 Кроме прочего, в малайзийской столице говорилось, что западное благоденствие построено дешевыми эмигрантскими руками, а западный хай-тек в последние годы создается опять же недорогими эмигрантскими мозгами. Шутили в том смысле, что по сексуальной активности и демографическим показателям третий мир тоже гораздо круче.

 Западные элиты отнеслись к куало-лумпурской сходке спокойно, ибо общий валовый продукт всех этих ста с лишним стран не дотягивает до экономической мощи, например, Японии. Но население «неприсоединившихся» больше западного в несколько раз. Единственное, что всерьез заботило аналитиков: не является ли, учитывая, кто и где это проводит, малазийская встреча акцией «замаскированного исламизма»?

Под высоким цоколем мечетей торгуют чем-то круглые сутки. Ночью, приняв тебя за француза, мальчишки навязчиво впаривают «москоу секси вумен». Днём, разглядев лучше, угадывают издали: «Москва? Хохляндия?», а потом кричат: «Кожа есть! Дубленка есть!». Часто дружелюбно преграждают путь, предлагая выбор: «Карпетс ор келим?». То есть большой ковер с ворсом или небольшой гладкий коврик? Любое твоё «ноу» слышат как «нау» и прямо с плеча снимают тяжелую кипу этих самых ковров и ковриков. Есть специальные, от сглаза. Есть в виде флагов любой страны и с любой символикой.

 Большой Базар с утра драят шампунем и подметают метелками из голубиных перьев. Он слепит золотом, тарелками, подушками, кальянами, неимоверными струнными инструментами со спичечный коробок или в человеческий рост, шкатулками с перламутром, сияющими тапками и цветными светильниками, в которых, для большей куртуазности, плавают живые рыбки. На Большом Базаре понимаешь, что есть место, где тебя давно и по настоящему ждали. Издали открываются двери, распахиваются объятия, протягивают чай, утверждают, что не собираются ничего продавать, а просто хотят поупражняться в русском языке с хорошим человеком за горячим стаканчиком. Если ты все-таки вошел, до одурения пшикают в воздух из груши одеколоном, снимают рюкзак, спрашивают, не сбегать ли за кебабом и подставляют маленькую удобную табуретку, чтобы закопать тебя в своем ярком товаре.

 Что смотрит добросовестный турист, образцовый потребитель Стамбула?

 Святую Софию, в которую надо входить через «Exit», потому что это и есть исторический вход с мозаикой: два императора вручают Богоматери собор и город. Встречает тюканье расковываемых лесов, простоявших тут с 1980-ых. Если обернуться, видишь тех же императоров — удачно расположенное над входом зеркало. Вдоль мраморного плинтуса из свастик свободно разгуливают кошки, трутся мордами о двери, «сделанные из ноева ковчега». Кошки мечтательно смотрят вверх, где между расчищенных золотых мозаик, колонн верхней галереи, исламских транспарантов, сквозь черные стальные леса реставраторов и каменную резьбу балконов, легкими росчерками летает голубь местной, ржаво-перламутровой масти. Мать Иисуса над михрабом смотрится не случайно и не веришь, что в домузейные времена они не могли быть вместе. Колонны, вынутые когда-то из языческих святилищ, треснули от службы и схвачены толстенными стальными кольцами, запираемыми на ключ. Пары херувимов в кованых масках — заново написанный новодел, совсем не страшные персонажи, в отличие от «таких же», оставшихся с православных времен шестикрылых причин массового трепета. Они вообще, кстати, оказались не христианским изобретением. На мраморных гробницах у Археологического Музея уже есть эти крылатые головы. А в самом музее сторожат пустой саркофаг Александра Македонского двое турок, прильнувших к старенькому обогревателю.

 Еще турист идет в Топкапы посмотреть золотые решетки, мраморный туалет и купальню в гареме. Там везде верхний, потолочный свет, а если и есть окна, то они высоко и видно из них только море. Усыпанные бруликами и рубинами латы и стремена на манекене с черным чулком, натянутым на пластмассовое лицо. Сверкающая люлька для малыша, но в ней никого нет. Изумрудные приколки на лоб, а точнее, на тюрбан. Жемчужины в серьгах размером с пирожное. Главный алмаз, который янычары нашли в золе сожженного христианского монастыря. Когда «белая нитка уже не отличалась от черной» дневной пост заканчивался, султан приходил в позолоченную беседку и наслаждался в ней лунным светом, разглядывая свою столицу. Самое интересное в Топкапы — место мантии и мечей пророка. Перед сакральными предметами пять раз в день поёт по книге в микрофон белый человек в белом тюрбане, сверяясь со временем по мобильнику. Певец в белом сидит в тесной стеклянной будке, но слышно его во всех трех дворах дворца. Холодным и спасительным пинцетом голос трогает душу. Вообще-то турки уверены, что мужчина должен петь везде, и если он не поет, тут что-то не так. Мужчина поет, спеша по улице, расставляя товар, выходя из машины, начиная разговор, покидая мечеть. Никто не подозревает в поющем пьяного или чокнутого.