После прочтения уничтожить - Цветков Алексей Вячеславович - Страница 57

 Всё заканчивается концертом арабского рэпа на Трафальгарской площади под дождем.

Главная достопримечательность Лондона это «мейджик машрумс». Год назад парламент принял какой-то закон о легальности произрастающего на британской почве и теперь мясистые гномы в пластиковых боксах свободно продаются всюду, даже в спортивных и сувенирных магазинах. Но брать лучше в Кэмдене, там неформальский рынок: секонды всех эпох, нательный винил и резина, гашишные трубки в авторучках и герметичные боксы в пустых банках «пепси». На главной площади сверкают прозрачные холодильники, полные «машрумс». Мексиканские или колумбийские? — спрашивает продавец в кожаной безрукавке на голое тело. Колумбийцы, оказывается действуют дольше и сильнее, а мексиканцы веселее и волшебнее. То же самое можно сказать о тамошних герильерос — колумбийцы в Маркеталии сорок лет ведут жесткую лесную войну и, как дятлы, талдычат заповеди Мао, а мексиканцы из Чьяпоса не так чтоб очень воюют, но радуют всех двусмысленной символикой и шаманскими манифестами, они — павлины партизанства. Не хватает английского, чтобы пошутить об этом с грибником. Берешь мексиканские и съедаешь на лавочке штук семь (половина дозы, если верить продавцу).

 Минут через сорок можно переходить ко всем остальным достопримечательностям. Предметы покрываются радостной рождественской фольгой, а любой свет получает дополнительное (или забытое основное?) значение благодати. Другой мир возможен! — в правдивости этого (главный лозунг Форума) убеждаешься окончательно. Но и на этот мир глаза закрывать не рекомендуется: под веками пляшут модернистские орнаменты. Часа на три реальность предъявит тебе самую анекдотичную свою сторону.

 Переваривая грибы, ты стоишь на мостике над улицей садо-мазо шопов, смотришь на пепельных лебедей в радужной воде окруживших бутафорский лакированный корабль, на туристов, уплетающих китайскую еду, на мраморного Будду, установленного здесь же, на мостике и осыпанного монетами всех стран, и смеешься, потому что всё это рифмуется в голове, как гениальное стихотворение, которое потом ни за что не вспомнить. Любые эмоции, на которые ты способен, оказываются фантиками, таящими одну, изначальную и не именуемую никак.

 В двухэтажных автобусах должны ездить двухэтажные пассажиры и это очень смешно. Смешно до судорог на вестминстерской могиле Шекспира-Байрона, когда радио-голос свыше призывает замереть и прослушать молитву. Уморителен золотой закат у статуи Виллингтона и банка—субмарины, потому что ты на дне и не в состоянии вообразить себе обитателя поверхности. По-русски втолковываешь полицейскому, что это сложноватая планета: слишком много разных знаков и языков, и замечаешь, давясь хохотом, что у него те же проблемы. Зато не запрещает тебе громко матюкаться, а точнее, цитировать поэта Шиша Брянского, подозревая, что раз ты с Форума и из России, значит, занимаешься троцкистской агитацией на языке оригинала. Смеешься, потому что в луже на Тауэр-бридж отражается именно Тауэр-бридж, а не другое. Еле держишься, глядя на колючий утюг Мана Рэя и стеклянные тени Дюшана, выставленные внутри Бэнксайдской электростанции, где принято сидеть на диванах у прозрачной стены и с очень смешными лицами рисовать город. Но взрываешься у Ван Гога и сплюснутого гольбейновского черепа в Национальной галерее (спасибо красному мэру Левингстону за бесплатные музеи). Гротескна родезская плита и могила Маркса на Хайгете (превращенная только что мелкобуржуазным фарисеем Б.Акуниным в обиталище брюзгливого бородатого вампира). «А если по целой дозе, тогда что, в Темзу от людей кидаться?» — вибрируешь от этой гомерической мысли. Глинистые волны Темзы это чай, в который здесь без спросу льют молоко: белое в темный! — и это невыносимо смешно. Англичане похожи на птиц и их сломанные зонты на газонах тоже похожи на птиц, только сбитых. Хохочешь над этим, как мешочек, хотя уже слезятся глаза и болит челюсть.

 На твою эйфорическую истерику отовсюду зырят и смешат ангелочки пепельного камня и открытки продающихся девушек, наклеенные в телефонных будках на жвачке. Смешат даже повсеместные фабричные часы, ибо современный будильник в мобильнике происходит от заводского гудка, а мы на родине промышленности: везде пропитанный угольной сажей некогда красный кирпич. Лондон выглядит, как если вплотную рассматривать темного крокодила — не могу освободиться от этого образа, но не могу и объяснить его.

 Никакого отходняка т.е. расплаты за недорогое счастье. Прогоняешь фермерские планы купить и везти грибницу в Москву, убеждая себя, что стремиться нужно не к счастью, а к осмысленному результату своих усилий.

В столице моей родины Москве отныне свернута деятельность Общества по изучению идей чучхе, успешно и активно работавшего с 1994-го года и даже издававшего собственную газету «Факел Чучхе» — весь текст отпечатан радикально-красными буквами, портреты вождей и другие фотографии — в тех же багровых тонах, вообще, оформление в стиле оголтелого соц-арта. Для чтения не предназначено — все ясно и так.

 Формальным поводом к закрытию послужило то, что один юный марксист-романтик, с детства склонный к пиромании и уже отмотавший год за подрыв не понравившегося ему монумента, после очередного заседания нашего Общества, попросил в северокорейском посольстве на Мосфильмовской политического убежища и такового не получил, а через пару дней был снова задержан российскими спецслужбами, нарывшими у него на дому целый самодельный арсенал опасных адских машинок. С непонятым корейцами юношей, в общем, история прозрачная — слишком буквально воспринимал все, о чем говорилось на чучхейских собраниях, излишне внимательно читал «Факел». А вот со всеми нами, оставшимися на свободе …

 Все это случилось в крайне невыгодное время: как раз визит российского президента в Пхеньян, реанимация российско-северокорейской дружбы, возобновление русского языка в их школах, обмен всяческими заверениями и прочая восточная дипломатия. И тут такой конфуз: связь с психически неуравновешенным подрывником. Не вяжется. Вот и решили, от греха, больше московских чучхеистов в Посольство не звать и приветы Ким Чен Иру от них отныне не передавать. Короче, времена, когда студенты-камикадзе из «Рэнго Сэкигун», японского аналога «красных бригад», безнаказанно угоняли к Ким Ир Сену авиалайнеры, миновали необратимо. Да и давно это было. Мои родители еще не познакомились. Чучхейская Корея сегодня стала рассчетливее, но осталась сурово-справедливой, вот, например, намедни, на всей территории страны запретили пользование пейджерами и мобильными телефонами без специального партийного разрешения.

 Для меня конец Общества означает, что вряд ли я скоро увижу огромные, сказочные посольские фрески, созданные по всем правилам кислотно-галлюциногенной эстетики. Чен Ир в невероятно привлекательном партизанском одеянии на фоне ослепительно сияющих гор и невиданных цветов, явно ботанике неизвестных, грядущих, райских, обещанных как награда за верное поведение. Или хохочущее на морозе, блестящее, как позолота, лицо Ир Сена, облепленного нереальным числом хохочущих же детишек, плюс всеми на картине забытый, колющий зрачки зрителя, снеговик. Казалось, вождь слепил из снега и оживил своим голосом всю эту эйфорическую ребятню, а снеговик это так – убогое прошлое, несбывшиеся мечты прежних несчастных людей. Да чего стоили два «аскетичных» портрета вождей — отца и сына, на которые, даже у далеких от церкви людей, рука сама тянулась перекреститься. Что-то такое они подмешивают в краску — догадывался я — как-то добиваются сиятельного, почти неонового, эффекта. Химия на службе покорения зрительского подсознания. И однажды, улучив момент, я выключил свет в опустевшем зале наших собраний и мгновенно убедился в реальности тайны фиксации взгляда на примагничивающих ликах. В темноте от икон вождей источалось вполне физическое, наверняка измеримое в фут-ламбертах, сияние, как от морд двух псов-баскервиллей.