Дневник загадочных писем (ЛП) - Дашнер (Дэшнер) Джеймс - Страница 12

Хотя они не меньше ста раз сказали, насколько невозможным казалось то, что осы преследовали только Тика и больше никого, и то, что они вообще появились в середине зимы, врачи в конечном счете сдались и выписали Тика.

«Должно быть, у меня дико сладкая кровь», — подумал Тик, недобрым взглядом сверля бинты на руках.

Еще более странной вещью, чем прицельность нападения и исчезновения Осокрыса, было то, как быстро Тик выздоровел. Он почти чувствовал разочарование от того, что пропустил всего пару учебных дней. Почти.

Лежа в постели и смотря в потолок поздним вечером следующего вторника, он не мог уснуть. Сейчас Тик боялся больше, чем когда-либо в жизни. Он рисковал своей жизнью, и ради чего?

Он устроил семье спектакль, держась молодцом и откалывая шутки, он он понимал, что делает это скорее для себя, чем для остальных. Он не хотел принимать ужас пережитого, не хотел думать о том, что может последовать. Но после ужина на него навалился страх, и он никогда не чувствовал себя более безнадежно.

Вздохнув, он сел на кровати и вытащил из ящика стола письмо с подсказками. Когда он это сделал, его покинула последняя унция мужества. Он тихо вышел из своей комнаты и спустился по лестнице в гостиную.

Это была единственная в доме комната с камином.

Через двадцать минут горящий газ в камине наполнил теплом всю комнату, и вентилятор донес до Тика, сидящего перед камином и глядящего на языки пламени, теплый и успокаивающий воздух. Остальные члены семьи давно уснули, и он был очень, очень осторожным, чтобы не разбудить своего беспокойного папу. Для Тика настал момент истины, и ему нужно было побыть одному.

Он крепко сжал первое письмо в правой руке, обхватив сморщенный кусок картона кулаком. Он не знал, как это действовало, но он верил инструкциям этого загадочного М. Д. Если он хотел все это прекратить, ему нужно было всего лишь сжечь письмо, и все странные вещи «отступятся». Тик не сомневался, что это правда, как не сомневался в реальности Осокрыса, Трепетных Духов и восьмифутовой женщины по имени Нафталин.

Сжечь письмо — остановить сумасшествие.

Эта мысль появилась у него не меньше тысячи раз с тех пор, как он оправился от атаки насекомых. Всего две подсказки, впереди еще десять, и он хотел сдаться. Отчаянно хотел сдаться. Как мог он продолжать действовать, если его могут подстерегать штуки похуже, чем Осокрыс? Как мог он, Аттикус Хиггинботтом, мальчик с неплохим мозгом, но с тринадцатилетним телом, бороться против этого непонятного противника? Как мог он это делать?

Он сидел, скрестив под собой ноги и глядя в огонь. Он думал о завораживающей легкости решения: бросить письмо в огонь, до которого меньше двух футов, наблюдать, как оно сворачивается, обгорает и превращается в золу, вернуть свою жизнь назад к нормальности. Он мог это сделать и ни о чем больше не заботиться. Никогда.

А потом до него дотянулось странное чувство, поднявшееся из глубины живота до грудной клетки, охватившее пальцы рук и ног.

Первое письмо говорило, что много жизней стоит на кону. Означало ли это десять или десять тысяч, Тик не знал. Он также не понимал, как двенадцать зашифрованных записок от какого-то незнакомца могут помочь спасти чью-то жизнь. Но может ли он отказаться? Мог ли Тик действительно струсить и бросить в огонь всю эту борьбу, когда столько от этого зависит? Когда от этого зависит столько жизней?

Да даже если бы жизнь была всего одна?

Что, если бы это была Кэйла, и ее жизнь была бы в чужих руках? Эта мысль заставила сердце Тика сжаться. Он нарисовал в воображении зубастую улыбку Кэйлы, ее милый сосредоточенный взгляд, когда она играла в компьютер, ее смех, когда Тик щекотал ее под мышками. Глаза Тика наполнились слезами. Мысль о том, что с сестрой может случиться что-то плохое, заставила Тика погрузиться в мрачную грусть.

В это время, в глубокой ночной темноте, сидя в тепле огня и думая о вещах, о которых не положено думать детям, Тик принял решение, сказав себе, что он никогда не сдастся, несмотря ни на что.

В это время он ответил на вопрос, заданный человеком, называвшим себя М. Д.: хватит ли у него смелости избрать трудный путь?

— Да, — прошептал Тик огню. — Мой ответ — да.

Он сложил письмо и повернулся к огню спиной.

Очень далеко от дома Аттикуса Хиггинботтома внезапно проснулся Мастер Джордж. Он не знал, что именно разбудило его, но особого счастья по этому поводу не чувствовал. Он любил процесс блаженной дремоты и верил в старую поговорку о сладком сне (хотя и знал, что, будь здесь Нафталин или Рутгер, они бы схохмили о том, что ему нужно спать еще сорок лет, чтобы приобрести хоть немного сладости).

Он поглядел на пальцы своих ног, вылезающие из его дырявых красных носок, как маленькие мышки в поисках еды. Он слишком сильно натянул одеяло, раскрывая ноги, и, наверно, ночная прохлада его и разбудила.

«Нет, — подумал он, — мне не холодно. Здесь что-то большее. Что-то меня встряхнуло».

А потом он рывком сел, и все остатки сна слетели с него. Он скинул с себя одеяло, надел свои вельветовые тапки и поспешил в соседнюю комнату, где всевозможные жужжащие машины и стучащие приборы мигали, стучали и звенели. Всю левую стену занимал большой компьютерный экран.

Там были перечислены несколько сотен имен в алфавитном порядке, их буквы блестели зеленым, и разные символы и цветовые марки отличали каждое имя.

Около одного из имен была огромная мерцающая лиловая метка, заставившая Мастера Джорджа сглотнуть и сесть в его изготовленное по особому заказу магнитное и эргономичное кресло не колесиках. Он сделал в нем три полных оборота, направляя движение кончиками пальцев ног, как будто танцевал. А потом он засмеялся. Он смеялся долго, громко и сильно, его сердце наполнилось гордостью и счастьем.

После стольких разочарований, кто-то наконец сделал Выбор, кто-то настолько могущественный, что это потрясло Центр Команд до основания. «Будут невообразимые последствия», — подумал он, все еще посмеиваясь.

А потом, к его огромному изумлению, вопреки здравому смыслу на экране появились еще две лиловые метки. Почти одновременно.

Три сразу, да еще так скоро? Невероятно!

Он встал, толкнув стул назад задней частью своих колен, щурясь, чтобы убедиться, что глаза его не обманывают. Вот они — три лиловых метки.

Отплясываю старую ирландскую жигу, которой его научил прадедушка, Мастер Джордж отправился на поиски своей кошки по имени Кексик. Он нашел ее, лакающую молоко из своей миски на кухне, подхватил на руки и крепко стиснул в объятиях.

— Дражайшая Кексик, — сказал он, гладя ее. — Мы должны это отпраздновать прямо сейчас мятным чаем с печеньем! — Он отпустил ее и принялся рыться в своих склянках и горшочках в поисках чистого чайника. Поставив немного воды кипятиться, он выпрямился и упер руки в бока, смотря сверху вниз на своего усатого друга.

— Святые небеса! — сказал он. — Три Выбора за несколько минут. Доложу я вам, у нас много работы.

У себя наверху Тик не мог заснуть, хотя было очень поздно.

Он изучал первое письмо М. Д., пока небо за окном не побледнело от черного до фиолетового, похожего на гигантский синяк, и первые следы восхода не осветили его комнату бледным светом. Ветер подхватил печально знаменитую ветку, отравившую ему все детство, и стал скрести по дому этими безжизненными деревянными когтями. Но Тик читал, искал, думал.

Волшебные слова.

Он не знал, что они собой представляют, зачем они ему и что случился шестого мая, когда он их скажет, но он знал, что они жизненно важны и их надо разгадать. А в первом письме, вроде бы, должно было содержаться все необходимое.

Ничего не приходило в голову. Он изучал предложения, абзацы и отдельные слова, смотрел по вертикали, искал спрятанное где-нибудь слово «волшебный»… Ничего.

Он вспомнил знаменитую загадку из «Властелина колец», где на входе в рудники Мории было написано: «Скажи слово, друг, и входи». Это буквально значило, что человек должен был сказать слово «друг» на эльфийском наречии, и тогда двери открывались. Но ничего подобного не бросалось Тику в глаза.