Посол Урус-Шайтана [Невольник] - Малик Владимир Кириллович - Страница 50

• Предыдущая
• 50/53
• Следующая

Янычары мгновенно окружили казака, схватили за руки.

— Сафар-бей, это же подло! — выкрикнул никак этого не ожидавший Звенигора.

Ага ему не ответил.

— Отведите его к пленным. Усильте охрану. Я скоро приду.

Арсена увели. Сафар-бей остался наедине с родителями. Те удручённо молчали.

— Ну вот, — произнёс тихо ага, — мы одни и можем говорить откровенно… Очевидно, я должен верить, что я ваш сын! Но должен вас разочаровать: особой радости от этого я не испытываю… Всю жизнь я разыскивал родных, хотел встретиться с ними. Но, должно быть, я очень прогневил аллаха, что он так посмеялся надо мной! Разве это не злая насмешка — мне оказаться сыном гайдутинского воеводы?

— Ненко! — воскликнул Младен. — Опомнись! Гайдутины — такие же воины, как и ты, только они борются за свободу своего народа, а ты угнетаешь его! Это не твоя вина, конечно! Тебя насильно отуречили, сделали янычаром…

— Я благодарю за это аллаха, — надменно произнёс Сафар-бей. — И горжусь тем, что я янычарский ага! Такая честь выпадает не каждому!

Воевода умолк и горестно покачал головой. Бледная как полотно Анка протянула к сыну руки.

— Ненко! Сынок! Неужели мы ещё раз потеряем тебя?

— Лучше бы вы меня не находили!..

Эти слова хлестнули мать, как кнутом. Руки опустились, и она сразу сжалась, поникла. В глазах заблестели слезы.

— Изверг!.. — Тихое слово упало, как глыба.

Сафар-бей встрепенулся:

— Нет, я не изверг! И докажу это тем, что спасу вам жизнь. Хотя мне это, наверно, дорого обойдётся… Есть отсюда выход?

Отец и мать молчали.

— Должен быть. В таких замках всегда строят потайной ход на случай осады.

— Мы выйдем отсюда только вместе с казаком Звенигорой, — сказал воевода.

— Он не выйдет вместе с вами! — решительно ответил Сафар-бей. — Он мне нужен. Но я обещаю сохранить жизнь и ему! Где ход?

Воевода отодвинул кровать, поднял за кольцо каменную плиту. Внизу зиял чёрный лаз.

Сафар-бей криво улыбнулся:

— Уходите скорее!

Анка спустилась первой. За ней уходил Младен. Уже стоя на ступенях, так, что над полом виднелась только его голова, он взглянул на Сафар-бея затуманенным от слез взглядом, приподнялся, схватил агу за колени и прижался к ним щекой:

— Прости меня, сынок, что не уберёг тебя! Я сам виноват, что потерял тебя. Сам, потому что не разгадал до конца коварного замысла собаки Гамида… Прощай!

Он исчез в темноте.

Сафар-бей долго стоял над лазом. Потом молча нагнулся, установил плиту и подвинул на место кровать. С болезненным стоном, похожим на рыдание, опустился на неё и склонил голову на спинку.

— О аллах… — простонал он глухо. — За что ты покарал меня сегодня? Зачем разбил моё сердце и поселил в нем змею сомнений, боль и терзания?.. Чем провинился я пред тобою, о всемогущий, что ты лишил меня вовсе радостей и душевного покоя?.. Я чувствую, как адский огонь пожирает мою душу и жжёт все внутри!.. Аллах экбер, я пытаюсь быть твёрдым и холодным, как камень, потому и оттолкнул от себя людей, которые хотели принять меня в свои сердца… Прости меня, о аллах, все это я делаю во имя твоего могущества и славы!.. Я — твой раб, я — твой сын. Научи, как стать мудрым, и защити от коварных посягательств шайтана на мою душу!..

Он бился головой о твёрдую спинку тисовой кровати, поднимал к небу руки и горячо шептал слова молитв и проклятий. А в его пробуждённой, обескураженной и встревоженной душе бурлили неведомые до сих пор чувства и мысли…

Он вспоминал, как глухими, тёмными ночами думал о том, что и у него, одинокого, безродного янычара, где-то, наверно, есть мать, отец, родина, что, может, когда-нибудь встретит их…

И вот он встретил их… Но радости от этой встречи не было. Только боль и муки!.. Ну разве мог он вот так, сразу, склониться сердцем к тем, кого долгие годы считал своими злейшими врагами?

А Гамид?..

Он содрогнулся, вспомнив жирного агу, которого всю жизнь, сколько помнил себя, считал старшим другом и наставником, почти родным…

— О Гамид! — вскрикнул он зло. — Ты не человек — гадина! Шайтан! С тобой у меня ещё будет разговор!.. У-у…

Мысль об Адике острым ятаганом пронзила его сердце. Он понимал, что, потеряв её как любимую, нашёл как сестру, но не знал, радоваться ли этому. Все перемешалось в его воспалённом воображении. «Адике… Златка… Сестра… О аллах! Спасибо тебе хотя бы за то, что не допустил взять в жены свою сестру!..»

Вспомнил, что служба в эни чери — янычарском корпусе — не принесла ему ни счастья, ни богатства, а только мрачную славу жестокого убийцы…

«Но я же все делал для прославления и укрепления власти солнцеликого хандкара, — оправдывался перед собой Сафар-бей. — Во имя пророка! Во имя могущества Османской империи… А может, и здесь меня обманули, о аллах?»

Подумал и о Звенигоре…

Какая прихоть судьбы свела его с этим невольником? Если бы не он, все, может, сложилось бы по-иному…

По-иному?

Но как? Убил бы воеводу? Жену его, свою мать, отдал беглер-бею на истязания? А на Златке женился бы?..

Его передёрнуло. Нет, хорошо, что аллах не допустил всего этого!.. И тут же подумал: правильно ли поступил, задержав казака? Это был минутный порыв — свести Гамида и Звенигору. Посмотреть, как будет выкручиваться, оправдываться Гамид. И что скажет, когда увидит своего прежнего раба в роли свидетеля на справедливом суде над собой? А может, лучше было бы отпустить казака?.. Да, надо отпустить!

Разные мысли теснились в голове Сафар-бея, обгоняя друг друга. Но ни одна не приносила облегчения, а только боль, душевные муки… Одно знал твёрдо: никогда не сможет признать родными Младена и Анку! Нет, нет!.. Это было бы ужасно!.. Пропало бы все, во что он верил и за что боролся… Разумом принимал, как безусловную истину, — доказательства все налицо, — а сердцем не мог воспринять. Не мог примириться с тем, что он, Сафар-бей, — сын гяура Младена, вожака мерзких гайдутинов!

Сафар-бей в исступлении поднял руку и сильно ударил ею по кровати. С раны сползла повязка, хлынула кровь. В глазах поплыли жёлтые круги, покачнулись стены, и он, теряя сознание, бессильно грохнулся на пол.

Когда Сафар-бей открыл глаза, то первое, что он увидел, было гладкое, тёмное лицо Гамида.

— Слава аллаху, ты пришёл в себя, мой мальчик! — воскликнул спахия, слегка прихрамывая на раненую ногу. Приблизившись к Сафар-бею, он грузно опустился на его кровать. — Тебе лучше? Ничего, грек Захариади быстро поставит тебя на ноги!

От неожиданной встречи у Сафар-бея снова поплыли перед глазами круги, и он опять потерял сознание. Очнулся оттого, что Гамид брызнул на лицо холодной водой.

— Ох, как ты истёк кровью… — словно из тумана пробивался голос Гамида. — Мне рассказали, что эту рану нанёс тебе старый пёс Младен… Жаль, что он бежал со своей тигрицей! Ты мог бы как следует расквитаться за такой удар!..

— А может, Гамид, этот удар следует нанести тебе? — тихо спросил Сафар-бей, чувствуя, как вместе со злостью, в мгновение заполнившей сердце, к нему возвращаются и силы.

Гамид недоуменно глянул на молодого агу:

— Как тебя понимать, мальчик?

— Не смей называть меня так, Гамид! — крикнул Сафар-бей. — Я все знаю!

— Что ты знаешь?

— Как ты выкрал меня и мою сестру из Чернаводского замка… Что Младен — мой отец… Анка — мать… А ты… — Сафар-бей замолк и вызывающе посмотрел на спахию.

Лицо Гамида посерело. Он беззвучно открывал и закрывал рот. Казалось, что у него вот-вот совсем перехватит дыхание. Такого поворота в беседе он не ожидал, — весь сжался и молча собирался с мыслями. Наконец, запинаясь, стал говорить:

— Опомнись, Сафар-бей! О чем ты говоришь?.. Это грязный наговор моих врагов! — Он поднялся с кровати и заковылял по комнате.

Сафар-бей горько улыбнулся, облизнул сухие, горячие губы.

— Не прикидывайся невинным барашком, Гамид! Ты совсем не похож на него… Не изворачивайся, как червяк, — теперь не выкрутишься!.. Я презираю тебя, коварный шакал, жирный ишак!.. На твоей совести гибель целого полка! Ты предал товарищей, как потом предал гайдутинов! Ты выкрал меня, мою сестру…

• Предыдущая
• 50/53
• Следующая