Чёрный всадник - Малик Владимир Кириллович - Страница 58

• Предыдущая
• 58/83
• Следующая

— Пан узнает свою руку? — грозно спросил Яблоновский.

Яненченко побледнел. Во рту пересохло. Теперь ему стало ясно, почему гетман вызвал его к себе в такое неподходящее для аудиенции время и почему откровенно враждебные взгляды у Спыхальского и Новака. Но полковник и не подумал сразу сдаваться.

— Пан гетман шутит? — изобразил удивление Яненченко. — Ведь тут написано по-турецки!

— Это лишнее доказательство того, что полковник умный враг, который знает не только польский и русский языки, но и турецкий… Надеюсь, что пан полковник будет разумным до конца и не заставит нас прибегать к унизительным для шляхтича способам допроса.

— Ясновельможный пан, я не могу понять, в чем, наконец, вы меня обвиняете! — воскликнул Яненченко, поднимаясь с табурета.

— В предательстве, пан! — с ударением сказал гетман. — В том, что ты намеревался сдать Львов туркам!

— Неправда! Это чья-то злобная выдумка!

— Выдумка? — Яблоновский иронично ухмыльнулся. — Мне тоже очень хотелось бы поверить, что это лишь вымысел, ибо пригрел во Львове и взял на королевскую службу пана я. Однако доказательства таковы, что в их правдивости нет ни малейшего сомнения!

— Доказательства? Уверен, никто их представить не может!

— О! За этим далеко ходить не придётся… Вот перед тобой, предатель, паны Спыхальский и Новак, они только что вернулись из Каменца, где видели пани Ванду Спыхальскую. Спасая свою жизнь, женщина рассказала, от кого получила это письмо.

— Я повторяю — это поклёп!

— Следствие выяснит все, и ты сможешь на суде доказывать свою невиновность. А сейчас позволь твою саблю!

Спыхальский и Новак встали вплотную рядом с полковником, который дрожащими руками отстегнул от пояса саблю и положил на стол перед гетманом.

— Отведите его в темницу, Панове! Да приставьте надёжных часовых!

Ни в то лето, ни зимой Кара-Мустафа на Киев так и не напал. Турция стала готовиться к большой войне с Австрией. Австрия, Венеция и немецкие княжества объявили крестовый поход против Османской империи. Папа Иннокентий XI принудил католическую Польшу присоединиться к этой коалиции, и хотя Речь Посполитая к тому времени была вконец истощена беспрерывными войнами и шляхетсткими междоусобицами, король Ян Собеский начал пере говоры с Австрией о взаимопомощи и обязался в случае войны выставить сорокатысячное войско. Поэтому Кара Мустафа не решился продолжать войну с Россией. Сыграло свою роль и то, что запорожцы опустошили Крым, а осенью до основания разрушили восстановленные янычарами крепости в устье Днепра, которые должны были стать опорными базами турок.

Обескровленные и разорённые многолетними войнами Россия и Левобережная Украина получили наконец некоторую передышку. Самойлович, власть которого распространялась только на Левобережье и Киев с небольшой территорией на запад и юг от него, ограниченной речками Ирпенем и Стугной, пополнял свои поредевшие полки и посылал тысячи грабарей на строительство оборонительных сооружений в Киеве. Из глубины России по Днепру и Десне сюда плыли ладьи с войском, боеприпасами, железом, плотогоны сплавляли строительный лес для моста через Днепр и для палисада вокруг города.

После неудачного похода на Левобережье Юрий Хмельницкий больше не высовывался из Немирова. Да и в самом Немирове он чувствовал себя, как на вулкане. В течение лета и осени на Подолии повсюду вспыхивали восстания. Отряды запорожцев, посланные Серко, поднимали людей на борьбу против турецко-татарских завоевателей и ненавистного изменника Юрия Хмельницкого.

С наступлением зимы восстания стали затухать. Лютые морозы и глубокие снега заставили повстанцев свернуть боевые действия: запорожцы возвращались в Сечь, а крестьяне разбредались по сёлам и хуторам.

Арсен и Роман вместе с отрядом Палия совершали рейды по Надднестровью, Подолии, не раз наведывались тайно в Немиров к Младену и Ненко, приносили от них запорожцам ценные сведения о турках и ордынцах, об их планах, о Юрии Хмельницком, но нигде и ни от кого так и не смогли ничего услышать о Златке и Стёхе. Девушки словно в воду канули. Их след терялся, как продолжали думать казаки, в Крыму, среди невольников салтана Гази-бея. Друзья рвались снова в Крым, но после разгрома запорожцами Крымского ханства и крепостей в устье Днепра все пути туда для них были отрезаны. Серко тоже ничего на ум не приходило такого, чтобы помочь казакам. Правда, весной он сообщил Арсену, что готовится русское посольство в Бахчисарай для мирных переговоров с ханом, и обещал посодействовать, чтобы Арсена включили в состав посольства, как толмача, а Романа — как джуру. Казаки жили теперь этой надеждой.

Зимою силы Ивана Серко быстро таяли, но из Сечи он не выезжал. Повседневные заботы об укреплении крепости, о строительстве новых и починке старых челнов, об изготовлении пороха, селитры и оружия и множество разных больших и малых дел держали его на ногах. Он осунулся, плохо спал, чувствовал отвращение к пище. Сечевые лекари и знахари поили его настоями и отварами трав и кореньев, но ничто не помогало. После пасхи кошевому стало так плохо, что он покинул Сечь и уехал в Грушевку, свой хутор на берегу Днепра.

Однажды примчался оттуда гонец, передал Палию, Арсену и Роману приказание кошевого немедленно прибыть к нему. У Арсена дрогнуло сердце — неужели гетман согласился включить их в состав посольства?

До Грушевки было недалеко, и казаки скоро домчались до неё. Оставив стреноженных коней на лугу, они поднялись вверх к хутору и остановились перед большой хатой, на которой курилась широкая труба, сплетённая из лозы и обмазанная красной глиной. Из хаты вышел джура кошевого.

— Кошевой на пасеке, — сказал он.

Казаки прошли садом, спустились в уютную низинку, ведущую к Днепру, и направились по тропинке к небольшой опрятной хижине. За ней, на пологом склоне, виднелись ульи-дуплянки. В полуденной солнечной тишине густо пахло мёдом и воском. Деловито сновали пчелы.

Возле хижины, под развесистой старой липой, за длинным столом, который был уставлен мисками с жареной рыбой, лапшой, сотами с мёдом, сидели старшины и бывалые, заслуженные казаки. Во главе стола на дощатом топчане, опираясь острыми локтями на пышно взбитые подушки, полулежал Серко. Перед ним стояла миска со свежими искрящимися сотами и кружка узвара.

Увидев кошевого, Арсен чуть было не вскрикнул от жалости. Что с ним! Вместо кряжистой фигуры — немощный скелет, обтянутый жёлтой сморщенной кожей. Вместо блеска в глазах — угасший, равнодушный взгляд…

Прибывшие поздоровались:

— Челом, батько кошевой! Челом славному товариству!

Серко ожил, увидев Арсена. Поманил его пальцем:

— Иди сюда, голубчик!

Арсен подошёл, сел на топчан. Серко обнял его и, притянув слабой рукой к себе, поцеловал в щеку.

— Рад видеть тебя, сынок… Получил весть из Батурина: поедешь толмачом с московским стольником Тяпкиным в Бахчисарай. Может, узнаешь там что-либо про наречённую и сестру…

— Спасибо, батько.

— Ну, иди… Садитесь к столу, друзья. Угощайтесь. А потом поговорим.

Подошли ещё несколько казаков, старшин. Сели, выпили по чарке сливянки, пожелав Серко доброго здоровья, и принялись за еду. Кошевой не ел и не пил — только угощал остальных. Джура снова наполнил чарки. Но все, как сговорившись, лишь пригубили и отставили их. Ждали разговора с кошевым, чувствуя, что он будет важным и, может быть, последним.

Откинув голову на подушку, Серко молча смотрел на своих побратимов, и не понять было, какие думы волнуют его. Он переводил взгляд с одного на другого, словно оценивал, кто чего стоит. Здесь сидели вокруг него и Иван Стягайло, и Иван Рог, и Андрей Могила, и Самусь, и Абазин, и Искра, и Палий… И ещё десятка три бывалых казаков, известных не только на Сечи, но и по всей Украине.

Обед закончился. Старшины положили ложки, поблагодарили хозяина за хлеб-соль.

• Предыдущая
• 58/83
• Следующая