Отпечатки затертых литер - Мамочева Юлия - Страница 12
- Предыдущая
- 12/25
- Следующая
Изменить размер шрифта:
12
КАК РОЖДАЮТСЯ СТИХИ
Я с головой в поэзию — как в омут,
Ушла в безмолвно-добровольный плен.
По тысячам глухих и темных комнат
Искать себя, а может — перемен.
Над городом скользила, словно тень, я
Пока в словах души не обрела.
Прошла мостом слепого невезенья,
Который тотчас за собой сожгла.
На высоте высот неизмеримых
Искала не тщеславья — глубины;
Околевая в бесконечных зимах,
Стихами согревалась до весны:
Они цвели невянущим жасмином,
То нежные, то — пламенный огонь…
Я грела пальцы, и с теплом каминным
Врастали рифмы намертво в ладонь!
Врастали так, чтоб не терять ни слова,
Сквозь нервы, со слезами — до кости!
Врастали так, чтоб мог родиться снова
Из мертвой тьмы — живой, горячий стих…
Удар по накаленной наковальне —
И он готов, стиха стальной клинок.
И звезды покрывают потолок
Пятнадцатиметровой спальни.
БЛИЦКРИГ
Блицкриг (нем. Blitzkrieg, от Blitz — молния и Krieg — война) — теория ведения скоротечной войны, согласно которой победа достигается в кратчайшие сроки, до того, как противник сумеет мобилизовать и развернуть свои основные военные силы. Создана в начале XX века германским военным руководством.
Наша жизнь — это лишь миг,
Мимолетный огонь лиц.
И, возможно, порой — Krieg,
Но отнюдь не всегда — Blitz.
Инфрагрусть дождевых струн,
Ультрасолнечный фиолет.
Пара крыл — коль душой юн,
Пароксизм, коль — увы, нет.
Ты, готовый идти в бой, —
Концентрат внеземных сил:
Ощути, как горят за тобой
Миллионы мирских светил!
Мощи всей ощути дух —
Им питает тебя мир.
И услышишь — коль был глух.
И возвысишься — коль сир.
И удача, коль был твёрд,
Расцветет красотой скерд.
Победишь ты: силён, Чёрт —
Да с букетом Ангельских черт!
А горящий твой зрим Лик
Вечно будет среди лиц…
Ты с судьбою сыграл в блиц.
И впечатал навек — миг.
ХОЧЕТСЯ СВОБОДЫ
Нет, я ведь не революционерка,
И суровой войне не была бы я рада!
Просто хочу, чтобы все на поверку
Было не лживо, а так, как надо!
Чтобы трава оставалась зеленой,
Чтобы вечно над ней были нашими птицы,
И не казался пурпурной вороной
Тот, кто на крыльях к правде стремится!
Нет, я ведь зла никому не желаю:
Слишком жалко желанья расходовать всуе…
Вы не везите меня в Гималаи —
Роще весенней хвалу вознесу я,
Буду слагать ей душевные песни,
Телом, жизнью срастаясь с душистой травою,
И, рассмеявшись, глядеть в поднебесье —
То, что цветет над моей головою,
И, размахнув в обе стороны руки,
Ветру быть — не казаться! — сестрою-стихией…
Чувствовать шепоты, шорохи — звуки
Жарко живые. Навеки живые!
Или — не жить! Встану к стенке — стреляйте!
Ваших мне не страшны лжеугроз пистолеты!
Снова злословьем патрон заряжайте,
Только взметнется свободная — знайте! —
Правда моя над лазурью планеты.
ПОЭМЫ
ЧУДО СВЯТОГО ВЕЛИКОМУЧЕНИКА И ВОИНА ГЕОРГИЯ КАППАДОКИЙСКОГО О ЗМИЕ
История 1
Грех
Чернильным бархатом накрылся сонный мир,
Утих пожар багряного заката,
И, подменяя царственное злато
Украдкою, невидимый факир
Рассыпал звезды по бесценной ткани;
Средь них Астарта[2] в шелковом тюрбане
На небосклоне место заняла,
Окинув взглядом гордого орла
Свой стройный лик в бездонном океане.
Но сумрак аспидный его соленых вод
Не послужил безропотным зерцалом:
Чуть показавшись, под могучим валом
В нем меркнет серебро ее красот!
Луна сердито прячется во мраке,
Укутавшись пологом темных чар,
И лишь, с небес стекая как нектар,
Рисует луч таинственные знаки —
Пылает в них огней грядущих жар,
И лентою мерцающей парчи
Он украшает дремлющие горы,
На облаках сплетается в узоры,
Рождая образ сказочный в ночи,
Касается змееподобных рек
И тленных храмов суетного мира,
Что, восславляя гордого кумира,
Безропотный воздвигнул человек.
Под темным куполом, сокрывшим небосклон,
Играя диким пламенем обряда,
Раскинулся несокрушимо Он —
Древнейший град. Резною колоннадой
Его дворец был пышный обнесен,
Кровавой бронзой статуи сияли —
Роскошных капищ мрачные цари,
И золотом горели алтари
Роскошные в языческом Гевале.
Той ночью жизнь неистовым огнем
На городских просторах воспылала:
Во злую честь свирепого Баала
Грешил народ и кровью, и вином;
Звенели крики — острые кинжалы,
Сверкнув, пронзили жертвенную плоть.
Жрецы, экстазом пламенным объяты,
Ладони простирали к небесам —
И Дьявол вторил хриплым голосам
Шальной толпы, кипящей от разврата.
Ритмично застучали барабаны;
Толпа утихла. Из-за алтаря,
Огнем звериных глаз во тьме горя
И словом заклиная талисманы,
На свет Колдун верховный выходил;
Он, облаченный в белую сутану,
Своим богам молитву возносил.
В руке Жреца искрился тонкий нож;
Едва ступая, следом шел ребенок —
Его глаза блуждали, как спросонок,
А тело бурно сотрясала дрожь.
Народ волною загудел, ликуя,
Единой бурей зашумел Гевал:
«Свети, Астарта! Славен будь, Ваал!»[3] —
Сквозь тьму взывал он к идолам ночную.
Селевий царственный, что в пурпур облачен,
Поднялся, пышный покидая трон,
Завидя цену предстоящей дани,
И мановеньем горделивой длани
Поведал: на нее согласен он.
И полыхнуло, разгораясь, пламя —
Огонь костра, а барабанный бой
Вновь овладел распутною толпой.
Народ взревел, вздымая, словно знамя,
Свой дикий вопль. И в этот самый миг,
Когда взметнулось лезвие стальное,
Готовое уж в сердце молодое
Вонзиться, невесомый крик
Подобно ласточке вспорхнул над головами —
И разом воцарилась тишина.
И выпал нож из лапы Колдуна.
«Одумайтесь, бесчестья сыновья!
Жестокой смертью дышит ваша слава!»
Десницею знамение творя,
Из-за спины порочного царя
На божий свет ступила Елисава.
Царевне лик был нежный Богом дан,
И тонок был ее девичий стан,
Волнами кудри черные стекали,
А очи стойкой верою сияли —
Бездонный в них плескался океан.
Минуя глыбу царственного трона,
В летящем платье тонкого виссона,
Она к златому вышла алтарю
И молвила надменному царю:
«Отец! Что видит в идолах холодных
Тебе душою преданный народ?!
В них мертв священной доблести полет,
И нет ни тени мыслей благородных!
Как можешь сам металлу ты служить
И кровью дань безвинную платить
Богам разврата, дьявольского злата…
Ты верь, не мне —
Христу тебя судить!»
Заслышав Бога истинное имя,
Чуть полыхнул стемненный небосвод,
И в ужасе зашелестел народ —
Пронесся стон над толпами людскими!
Но царь, оправив алые шелка,
Захохотал греховно-бурным смехом —
И отдаваться грохотом, не эхом,
Ему ночные стали облака.
«О, дочь моя! Клянусь тебе Мелькартом,[4]
Рассердишь ты всеслышащих богов!
Где он, Христос? Моя не видит карта
Его земли Пилатов и Голгоф!
Восславь кумиров — грешные дела
Предать своих отцов благую веру.
Я этому не следую примеру:
Твоя молитва для меня — хула!»
Раздался грохот. Волею минуты,
Царя познавши богохульный глас,
Его порочный град Гевал погас
И зародилась дьявольская смута.
Лишаясь в страхе трезвого ума,
Подняли крик недавние герои,
И черной непроглядной пеленою
Накрыла все карающая тьма.
12
- Предыдущая
- 12/25
- Следующая
Перейти на страницу:
