Путешествие на «Тригле» - Сахарнов Святослав Владимирович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/36
• Следующая

Шумы… шорохи… Скрипнуло что-то и замолчало. Засверлило, запело — это невдалеке проплыл косяк рыб. И вдруг — стук-стук!

Что такое?

Прислушался акустик. Опять — стук-стук!

Постучит и пропадет. Будто кто-то за дверью работает. Пока дверь открыта, стук слышен. Захлопнули дверь — и стук пропал.

Вышел матрос на палубу.

Зеленое море до горизонта. Стоят их корабль и китобоец, привязанные друг к другу. Моторы заглушены, не работают. Неподалеку кит-одиночка бродит: вынырнет, пустит фонтан и опять скроется. Все тихо. Некому и нечем стучать.

Непонятно!

Махнул матрос рукой и пошел помогать переносить больного.

Через неделю, когда корабль пришел в порт, акустик разговорился на берегу с одним человеком и рассказал ему про звуки, которые слышал в море.

Этот человек был ученый. Он изучал жизнь морских животных.

— Очень интересно! — сказал ученый. — А ну пойдемте ко мне.

Он привел матроса к себе в кабинет, поставил на стол магнитофон и включил запись.

В магнитофоне зашуршало, а потом послышалось знакомое: стук-стук!.. Стук-стук!

— Это стучит сердце кита, — сказал ученый. — Вы знаете: звук хорошо распространяется в воде. Когда кит открывает рот, чтобы проглотить добычу, стук его сердца разносится далеко-далеко. Потом он захлопывает рот, и стук не слышен.

Матрос расстроился и ушел. Ему было жалко, что он сам не записал услышанное в море. Стук-стук-стук! Это стучит сердце кита.

Тем летом я жил на полуострове Канин, за Полярным кругом, в артели охотников за морским зверем. Погода нас не баловала, а к концу месяца испортилась вконец. Ударил теплый ветер шелоник, в избе, где мы жили, тонко задребезжали стекла, запело в трубе. Тучи, которые до того распространялись по небу лениво, вдруг заторопились, над сопкой (на склоне ее стояла наша изба) промчался облачный клок. Внизу по воде покатились шквальные полосы.

К вечеру ветер превратился в настоящий шторм. Зеленые валы пошли в наступление на берег. Подходя к мелководью, они меняли цвет, становились желтыми, с белыми пенными гребнями, с грохотом рушились, выметывая перед собой плоские языки пены.

На желтых водяных горбах плясали поплавки — раскачивалась, содрогаясь, тоня — ловушка для белух, то обнажались, то скрывались под водой подборы, на которых были навешаны сети.

Скоро свист ветра превратился в низкий гул. От тех мест, где скалы подступали к самой воде, несся неумолчный, тяжелый для ушей грохот.

Шторм бушевал всю ночь, а к утру неожиданно стих. Шум волн стал потише, в нем появились ровные, как удары часов, промежутки. Похолодало: циклон, уходя, уводил на восток сухой теплый, пришедший с юга воздух, а на смену ему уже затекал с Баренцева моря сырой и прохладный.

Выйдя из избы, я спустился по крутой тропинке на берег. Здесь от подножия сопки до самой воды громоздился намытый за ночь вал из мокрой гальки. Около воды стоял один из охотников, Ардеев, и, недоумевая, всматривался во что-то мелькающее среди волн.

В желтой, перемешанной с пеной воде, в круговерти подходящих и уходящих валов блестела белая крутая спина — большой дельфин кружил у каменной гряды, через которую опрокидывались волны и за которой была мель. В отлив эта гряда всегда обнажалась, и тогда пространство между камнями и берегом превращалось в озерцо.

И вот теперь белуха как завороженная вертелась взад-вперед у этих камней.

— Из винтовки ее, что ли, ударить? — сказал Гриша Ардеев. — Чего это она? Сама, дура, пришла… Ты посторожи!

Он повернулся, чтобы идти в избу за патронами, — стрелять белух было его работой, но вдруг остановился и его выгоревшие редкие брови сошлись у переносицы. Теперь он пристально вглядывался в другое пятно — небольшое, коричневое, которое раскачивалось среди пологих, потерявших силу волн, медленно ползущих от камней по мелководью к берегу. Оно не стояло на месте, а с каждой волной смещалось, приближаясь к нам.

— Ишь куда его занесло! — сказал Ардеев, и я понял, что случилось: небольшой полярный дельфин-белушонок в непрозрачной мутной воде потерял мать, перескочил через каменную гряду и теперь, оказавшись на мели, гибнет.

— Ишь куда его занесло, — сказал Гриша. — Детна![1]

Белуха беспокойно металась, пытаясь отыскать проход между камнями. Вода с каждой минутой убывала — шел отлив.

Высокая волна перекатила через гряду, подхватила белушонка, понесла, и вдруг он остановился. Пятно больше не двигалось — маленькое животное оказалось на мели.

Азарт охотника боролся в Грише с жалостью.

— Перевернет ведь, — пробормотал он, и я понял, что он говорит про нас с ним и про лодку.

— Авось не перевернет. Попробуем?

Мы столкнули на воду карбас — узкую низкобортную лодку, торопливо загребая короткими веслами, отошли от берега. Завели мотор. Описав дугу, оказались рядом с камнями. За спиной у меня кто-то шумно выдохнул, я обернулся и успел заметить в серой, покрытой грязными пенными шапками воде молочную погружающуюся спину.

Второй раз белуха вынырнула у самого борта. Из воды показались белый, крутой лоб, похожая на шар голова, короткий безгубый, вытянутый, как птичий клюв, рот. Зверь выбросил из дыхала с тонким свистом струю брызг, перевернулся и, не погружаясь, поплыл. Он плыл прямо на камни, где еще недавно был проход и откуда теперь стремительным потоком уходила вода.

— Вот шальная! — сказал Гриша и, круто положив руль на борт, пересек зверю путь.

Лодка и белуха разошлись, едва не задев друг друга, карбас проскочил вперед, Гриша заглушил мотор. Тут же пронзительно заскрипел о камни окованный железом киль. Пришедшая следом волна приподняла нас, и карбас, перемахнув через камни, закачался на тихой воде.

Мы подгребли к белушонку. Здесь было совсем мелко. Гриша перевалился через борт, по пояс в воде подошел к животному. Белушонок лежал, обессилевший, на боку, изредка ударяя хвостом.

— Веревку давай! — крикнул мне Гриша.

Он накинул петлю на хвост, вдвоем мы подтащили коричневое обмякшее тело к борту, привязали. Вторую петлю пропустили под плавники. Дождавшись волны, столкнули карбас с мели и, часто работая веслами, погнали его назад к камням.

Белуха была тут, вертелась у самых бурунов, то и дело выставляя из воды голову. Она ободрала о камни челюсти, тонкие красные струйки бежали по горлу.

Нам повезло: лодка попала между двумя большими камнями, мы проскочили в щель между ними и очутились на открытой воде. Прежде чем очередной пенный вал успел швырнуть нас назад, мотор взвыл и карбас понесся от камней.

Белуха плыла следом, не погружаясь.

Я увидел, что веревки, которыми был привязан белушонок, натянулись втугую.

— Стой! — закричал я. — Стой, Гриша! Мы задушим его.

Ардеев сбросил обороты и вырубил винт. Мотор работал теперь вхолостую. Блеснул нож — Ардеев перерезал веревки. Дельфиненок очутился на свободе.

— Мы, кажется, убили его.

Гриша пожал плечами. Невдалеке от нас всплывало огромное белое тело — мать спешила к сыну. Он стал тонуть, она поддела его лбом, удерживая у поверхности.

Ветер относил нас. Привстав, мы смотрели во все глаза, что будет. Наконец мне показалось, что белушонок шевельнулся. Мать еще раз подтолкнула его, затем они погрузились и всплыли уже в стороне.

— Будет жить, — сказал Ардеев.

Когда они показались в следующий раз, белуха выставила из воды голову, и до нас донесся неторопливый, низкий, похожий на гудок паровоза свист.

Потом, они поплыли — мать впереди, детеныш чуть поотстав. Плыли и становились все незаметнее.

— Пошли домой?

— Пошли.

Карбас повернул и небыстро, вместе со слабеющими волнами, побежал к берегу.

В избе наше отсутствие не прошло незамеченным.

— Чего это тебя в море носило? Бензин лишний? — спросил бригадир.

— Да так… — нехотя ответил Гриша.

Из окна, около которого лежал бригадир, были хорошо видны и берег и море. Бригадир недобро посмотрел на Ардеева, хотел что-то добавить, но не сказал ни слова.

• Предыдущая
• 35/36
• Следующая