Путешествие на «Тригле» - Сахарнов Святослав Владимирович - Страница 26

• Предыдущая
• 26/36
• Следующая

С непривычки и от давления отчаянно колотилось сердце. Шумело в голове. Простыня сразу сделалась мокрой. Приборчики не помогали.

Над койкой к стене была приделана маленькая лампочка-ночник. Она была очень слабая, и волосок в ней горел не белым, а красным.

Я попробовал смотреть не мигая на лампочку и считать. Говорят, это лучший способ уснуть.

— Вам неудобно лежать наверху? — спросил Немцев. — Поменяемся?

— Нет, почему…

Я вертелся до полуночи. Внизу на столике стоял будильник. Когда я засыпал, на нем было десять минут первого.

Мне приснилось, что какие-то люди в черных водолазных костюмах тащат под водой металлическую клетку. Они хотят поймать меня. Я плыву, судорожно перебирая ногами, но люди не отстают. Вот они подняли клетку, опустили. Удушливая темнота окружила меня. В черной воде белыми полосами светились прутья. Я дергаю загубник, и в рот мне льется вязкая, как смола, вода…

Я вздрогнул и проснулся. Тускло горел ночник. Внизу на столе мерно тикали часы.

Ночь… Первая подводная ночь. Она тянулась бесконечно долго. Медленно, как стальной трос, который устало тащит из воды лебедка.

— Так что, поищем Марлену полигон? — спросил Немцев. — Поплывем, а?

— Поплывем! — обрадовался я.

Когда мы уже собрались выходить, Игнатьев сказал:

— Возьмите эту маску.

Он достал из ящичка стола и протянул мне маску с резиновым мешочком у носа — для пальцев, чтобы зажимать нос и продувать уши.

КАК ОН ЗАПОМНИЛ, ЧТО ОНИ У МЕНЯ СЛАБЫЕ? И МАСКУ ПРИБЕРЕГ…

Скоро мы с Немцевым уже удалялись от дома. На руке у каждого компас.

Мы плыли на юго-восток.

Дно было хорошее, ровное, но без укрытий. Белое, покрытое галькой дно.

Среди мелких камней торчали редкие рыжие водоросли. Лобастые барабульки, щупая дно усами, бродили от куста к кусту.

НЕТ, ЭТО ДНО МАРЛЕНУ НЕ ПОДОЙДЕТ!

Зеленая, как бутылочное стекло, вода стеной стояла перед нами.

Мы плыли вперед, и стена отдалялась.

Впереди показалось смутное пятно.

Мы подплыли ближе. Пятно уплотнилось, изменило цвет и превратилось в груду железного лома. Бурые с красными и черными потеками листы.

Тлен, запустение…

Стаи мелких рыб бродили около железной горы; рыбы скрывались в проломах и появлялись вновь.

КОРАБЛЬ! ДА ВЕДЬ ЭТО ЗАТОНУВШИЙ ПАРОХОД!

Мы висели бок о бок и разглядывали остатки корабля.

Тихий зеленый свет лился на наши лица.

Наконец Немцев тронул меня и поплыл вперед. В борту зияла пробоина. Он остановился, заглянул в пролом, сделал легкое движение ластами и скрылся внутри корабля.

Я заглянул в пролом.

Далеко впереди в темноте светилась похожая на звезду точка. У нее был спокойный зеленоватый цвет.

Осторожно, чтобы не задеть баллонами за железо, я пробрался внутрь. Я влез туда, помогая себе руками, то и дело цепляясь ластами за острые рваные края.

И вот я внутри.

Неподвижная теплая вода. Темнота.

КАК В ПОДЗЕМЕЛЬЕ!

Кто-то схватил меня за руку. Я вздрогнул. Невидимка потянул, и я послушно поплыл следом.

Меня тянули к зеленой точке. Мы приближались к ней, точка росла, раздавалась вширь и, наконец, превратилась в круг. Корабельный иллюминатор!

Лицо Немцева выплыло из темноты и, блеснув маской, снова ушло в тень.

Я осмотрелся. Из полумрака выступали вертикальные стойки, изогнутые перекладины. Вероятно, это был трюм. Может быть, здесь висели койки. Это их покинули по тревоге люди в ненастную ночь, которая стала для парохода последней…

Легкие тени замелькали перед иллюминатором. Я поднес к нему руку и выставил ее наружу. Вилохвостые ласточки-монашки веселым клубком окружили ладонь. Рыбы тыкались твердыми губами в пальцы.

Вдруг ласточки бросились врассыпную. Я отдернул руку. Прямо на меня из иллюминатора смотрел выпученными глазами большой каменный окунь. Он жевал губами и тяжело дышал. Синие и коричневые полосы на его теле шевелились.

Окунь вильнул хвостом и неторопливо поплыл прочь. Он плыл, растопырив грудные плавники и раскачиваясь всем телом.

В освещенном пространстве около иллюминатора снова появилось лицо Немцева.

Мы повернули назад. Светлый треугольник пролома указывал нам путь. Мы выплыли через него, и поток легкого света подхватил нас.

Здесь бушевал солнечный ветер. Светлые пылинки вились перед лицом. Упругая прохладная вода обтекала мышцы.

МЫ ВЫШЛИ ИЗ ПОДЗЕМЕЛЬЯ.

На другой день нам приказали встречать контейнер с каким-то особым грузом.

— Что в контейнере?

— Увидите.

Его приволокли два водолаза. Они всплыли в тамбуре, и вместе с ними всплыл круглый, похожий на высокую кастрюлю с крышкой контейнер.

Мы с Немцевым подхватили его и вытащили из поды. Водолазы, хрипя и булькая, ждали.

Немцев открыл крышку.

«Мяу!»

На дне контейнера сидел котенок.

Водолазы засмеялись:

— Все в порядке, жив! — И они погрузились.

— Смотри-ка, и пакет с песком положили! Всё шуточки!

Котенок тряс головой и тер лапами уши.

— Что, давит? — спросил Немцев и потащил котенка наверх, в жилой отсек.

— Я знаю, как его назвать, — сказал он Игнатьеву. — Нашел водолазное имя. Кессон. Хорошо?

— Сойдет.

Теперь каждый день мы записывали рыб.

Бумажные ленты с записями ползли из приборов на пол.

Я брал в руки ленту и, не глядя на часы, знал, что там наверху — утро, день или вечер.

Утром рыбы просыпались и начинали шуметь. Записи делались колючей и размашистей — рыбы ели. Игнатьев включал репродуктор, и наш дом наполнялся хрустом и скрежетом. Рыбы чавкали, урчали, пережевывали еду.

Около полудня шум стихал. Коричневая дорожка на ленте делалась узкой.

К вечеру все повторялось. Размахи пера, чертившего на ленте извилистую линию, снова становились большими, а сама линия — колючей.

Рыбий день шел к концу.

Кессон слушал рыбий скрип и скрежет, склонив голову набок, подняв одно ухо. Когда репродуктор выключали, он вставал и шел по столу, мягко переступая через провода, мимо бёлых циферблатов, на которых дрожали тонкие блестящие стрелки.

Немцев записывал показания приборов. Кессон садился около его руки и внимательно смотрел, как скользит по бумаге красный шарик автоматической ручки.

Позвонил Павлов и сказал:

— Опускаем буровую!

Шел уже девятый день моего подводного сидения.

Я стоял у иллюминатора и смотрел, как опускаются одна за другой части буровой вышки. Мимо проплыли суставчатые ноги, пузатый, похожий на бочонок, мотор, разделенный на части вал, лебедка с тросом.

Со дна навстречу им поднялось зеленое облако. Потревоженный ил клубился. Облако росло, как перед грозой. Я посмотрел на часы — три часа дня.

Это там, наверху. А у нас все те же сумерки.

Кессон не любил ходить по железу.

— Он же босиком! — объяснял Немцев.

Ел котенок на столе, спал в коробке из-под печенья.

Больше всего его интересовала в доме прозрачная дверь. Когда ему удавалось пробраться в нижний отсек, он садился около люка, вытягивал шею и смотрел вниз.

Там тускло и таинственно светилась вода. Поверхность ее была совершенно неподвижна, где-то у самого дна бродили тени. Я сначала думал, что это рыбы, но потом сообразил, что таких огромных рыб в Черном море нет.

И тогда я понял — это облака. Тени облаков, плывущих над морем.

Кессона они очень занимали. Несколько раз он пытался, опуская лапу, достать эти тени.

Неподвижность воды его пугала.

Приходил Немцев, говорил:

— Свалишься, дурак! — и уносил котенка наверх.

• Предыдущая
• 26/36
• Следующая