Чекист - Цессарский Альберт Вениаминович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/73
• Следующая

Поэтому сейчас, когда Тимоша выступил вперед, Митя насторожился, ожидая каверзы, готовясь к отпору. Тимоша уставился на него темными впадинами глаз и неожиданно, тихо, с каким-то сдержанным страданием сказал:

— Митя, а Митя, давай дружить. Хочешь?

Это прозвучало так жалобно, что Митя порывисто пожал ему руку.

— Давай, Тимоша!

Подошли остальные ребята. Кто-то шепотом стал рассказывать, что по заводу теперь целые дни шныряют шпики, а вчера рабочие избили мастера за доносы. Митя жадно слушал. Он еще ни разу не бывал на заводе, и отец почти никогда ничего не рассказывал. Приятно, что ребята не таятся. Когда Петр вернулся, Митя чувствовал себя уже легко и просто.

Петр легонько потянул его за рукав, сказал улыбаясь:

— Сегодня тебе будет первое задание. Не сдрейфишь?

— Сделаю! — жарко ответил Митя.

Петр вынул из-за пазухи пачку листовок.

— Товарищи! Царь приезжает послезавтра. Все готовятся. И мы со всеми. Ясно?

Заводские привычно быстро прятали листовки кто в сапог, кто под рубаху, молча, по-деловому кивали и расходились в разные стороны.

Оставшись вдвоем с Митей, Петр не сразу дал ему листовки.

— Ну, Митя, главное — осторожность. Дома спрячь так, чтоб никакая собака не нашла. А завтра ночью разбросай по дворам на Церковной и Брянской. Не напорись на полицию. Напорешься — постарайся выбросить. Не удастся — скажи, нашел на улице, несешь сдавать в часть. Никого и ничего ты не знаешь. Пугать будут. Может, стукнут разик. Вытерпишь?

В эту минуту Мите даже хотелось, чтоб его схватили, пытали. Он доказал бы ребятам, что не напрасно они приняли его. Пряча на груди холодные чуть влажные листки, он с увлечением говорил:

— Слушай, Петя, надо что-нибудь особенное сделать! Придумать бы такое... Хочешь, я на вокзале красный флаг вывешу?

Лицо Петра сразу стало хмурым.

— Игрушки!.. Мы готовим подарок посерьезнее.

И вдруг, с силой схватив Митю за руки, стиснув зубы, с искаженным от ненависти лицом Петр прошептал:

— Мы убьем его послезавтра. Слышишь, убьем!

Горячая волна ударила Мите в грудь, в голову. Убить царя! Значит, Фиеско, декабристы, Каракозов — это не только прошлое, это живет и сейчас, рядом, в таких, как Петр... Мите захотелось обнять и расцеловать его.

— Здо?рово! Здо?рово, Петя!.. И ты сможешь сам? Своей рукой?

— Если б мне только доверили! — воскликнул Петр. — Четыре года назад они повесили моего отца. Мы писали прошение на помилование. Он сам, своей рукой подписал: «Отклонить». Ты думаешь, дрогнула у него рука? И у меня не дрогнет.

— Как же вы это сделаете?

Петр не ответил. Поджав губы, задумался. Ястребиный профиль его остро рисовался в лунном свете. Митя с уважением смотрел на него, не решаясь прервать молчание. Наконец, стряхнув оцепенение, Петр вздохнул, с глубоким убеждением произнес:

— Этим выстрелом начнется эпоха свободы, Митя!

И, не прощаясь, пошел прочь, ссутулившись и смешно болтая руками.

В начале марта 1915 года директору Бежицкого паровозостроительного завода Глуховцеву из Петрограда сообщили о предстоящем высочайшем посещении завода. Правление акционерного общества стремилось получить крупный заказ на артиллерийские снаряды, и Глуховцев сразу оценил значение приезда царя. Предвкушая огромные барыши, правление ассигновало на организацию встречи четыреста тысяч рублей.

Однако директора тревожило настроение рабочих. Дороговизна росла с каждым днем. В заводских лавках, пользуясь случаем, продавали заплесневелую, слежавшуюся муку, которую австрийские военнопленные на заднем дворе дробили молотками. Заработки падали. Свои люди доносили, что рабочие поговаривают о забастовке.

Малейшее волнение рабочих в присутствии государя могло подорвать его доверие к Обществу и сорвать заказ.

И Глуховцев вызвал из Брянска уездного жандармского ротмистра. Вечером 10 марта он принял его у себя дома.

Старый для своего чина, в потертом мундире, ротмистр чувствовал себя неловко в роскошном директорском кабинете. Плотный, представительный Глуховцев, чье холеное лицо выражало как будто одни только высокие, духовные интересы, встретил жандарма с холодной вежливостью и тщательно скрываемым презрением. Глядя в окно и пощипывая аккуратно подстриженные усики, он не спеша начал:

— Я просил вас приехать, господин ротмистр, чтобы... Простите, как вас по имени-отчеству?

— Жаврида, — вдруг осипнув, сказал ротмистр и мучительно покраснел, стыдясь и своей фамилии и того, что не посмел назвать имя и отчество.

Глуховцев, нарочито не замечая неловкости, ровно продолжал:

— Наша губерния и наш завод удостаиваются высочайшей чести, господин ротмистр. Вот прочтите письмо, полученное мной из столицы, после чего я поясню, зачем позволил себе просить вас приехать.

В кабинете было жарко натоплено, и ротмистр, читая письмо, поминутно вытирал складки дряблой шеи зажатым в кулаке далеко не свежим платком.

Глуховцев смотрел на его мешковатую фигуру, на бабье лицо в капельках пота и думал о том, как плохо подбирают и, очевидно, скудно оплачивают людей, которые охраняют благополучие империи.

Подтолкнув ногой стул, он подсел к ротмистру. Тот осторожно положил письмо, тяжело вздохнул:

— Да, большое событие... Неприятностей не обобраться...

— Несомненно, вы в свое время получите соответствующие указания и распоряжения. Но в таком деле, господин ротмистр, нельзя терять времени. На заводе очень неспокойно. У нас есть преданные рабочие, информирующие руководство завода... Мы передадим их в ваше распоряжение. Вот здесь, — Глуховцев потянулся через стол, вытащил из выдвинутого ящика запечатанный конверт, — здесь списки рабочих, в которых мы не уверены. Видите ли... — Глуховцев положил ногу на ноту, — правление понимает, что вам придется потратить очень много сил, времени. Правление высоко ценит ваш труд... труд, который надлежит компенсировать... Ведь это наше общее дело. Государь император должен ощутить здесь опору отечеству и трону... — И, передавая конверт, заключил: — Мы просим вас проявить больше твердости, избыток твердости.

И хотя Глуховцев вежливо проводил его до выходных дверей, ротмистр все время чувствовал себя лакеем, робко кланялся и, сходя с крыльца, неловко путался ногами. Он знал, что в конверте, кроме списков, лежит еще и чек.

12 марта ротмистр Жаврида совершенно секретно доносил своему губернскому начальству о разговоре с Глуховцевым. Ответа не последовало.

14 марта ротмистр снова просил указаний и снова не получил ответа. Очевидно, начальство сносилось с Петроградом.

А между тем в Бежице то и дело возникали тревожные слухи о стачке, о подготовке манифестации, а с середины марта стали усиленно поговаривать о том, что революционеры решили убить царя.

Многолетний опыт, чутье подсказывали ротмистру, что это не просто болтовня, что подполье готовится действовать. Недаром, после того как два вечера подряд группа рабочих собиралась в квартире социал-демократа врача Фрумкина, на паровозостроительном предъявили требование о повышении заработной платы. И слухи о подготовке покушения... К социал-демократам это не имеет отношения, они против террора, Жаврида прекрасно знает все партийные платформы. Может быть, социалисты-революционеры? Надо бы кой-кого арестовать, допросить. Но без санкции начальства он боится действовать. Ведь малейшую неудачу завистники немедленно свалят на него, он слишком хорошо знает своих товарищей по службе. Он ставит на ноги всю агентуру, а сам запирается в своем кабинете, снова и снова просматривает донесения, показания, циркуляры...

Вот пухлая папка с надписью «Организация социалистов-революционеров». Да, да, они давно мечтают о покушении. Лет пять назад Особый Отдел Департамента полиции, кажется, писал об этом... Жаврида отличный службист, он все помнит. Он лихорадочно листает страницы.

Ага, вот!

• Предыдущая
• 2/73
• Следующая