Антология мировой фантастики. Том 9. Альтернативная история - Елисеева Ольга Игоревна - Страница 65

Из путеводителя: «Между Боурн-Маутом и Сваниджем лежит участок невозделанных пустошей. Ограничен: с юга — Ла-Маншем, с востока — пулской гаванью, с севера излучинами Фрома, с запада — Лак-фордскими озерами. Парбекский „остров“ пересечен грядой высоких холмов. К морю ведет лишь один удобный перевал через ущелье, но в прошлом проход запирала внушительная крепость. На эту почти неприступную твердыню мало кто отваживался нападать, и ни разу она не была побеждена силой оружия. Крепость была воистину воротами с моря ко всему юго-западному краю и звалась Корф-Гейт. Замок, имя которого носит деревня у подножия горы, или, скорее, остов прежде грозного сооружения, возносится над естественной кручей. В наше время склоны горы заросли кустарником и деревьями, которые совершенно прячут из виду ручей, когда-то заполнявший водой ров, полукругом охватывающий замок. Он бежит меж высоких берегов, поросших мхами, которые длинными языками спускаются в воду. В первый из трех замковых дворов можно попасть по широкому каменному мосту, который на изрядной высоте переброшен через глубокий ров. Вход под своды барбикана перекрывала одна опускная решетка — и сейчас на глубине локтя в стене можно видеть ро лики, по которым она скользила вниз из толщи каменной башни. Внутри, за покрытым травой склоном, располагается строение, которое безосновательно называли воротами Мученика. Утверждали, будто в этом месте Элфрида некогда заколола принца Эдварда, дабы возвести на трон своего сына Этелреда; на самом же деле при Элфриде ни замка, ни ворот еще не существовало. Ворота Мученика, судя по всему, были взорваны саперами папских войск — одна большая башня рухнула в нескольких футах от дороги и сползла ниже по склону, а сам фундамент не пострадал. Выше внутренних ворот громоздятся руины Большого Дворца, достигающие кое-где высоты в сто футов и более, поражающие массивностью стен и мощью кладки. Осталось лишь две стены и часть третьей. Высокий тонкий шпиль, несколько разрушенный дождями, все еще тянется к небу. Все остальное рухнуло и лежит бесформенными кучами камней. Извилистые тропки вьются от развалин того, что прежде было дворцовой часовней, к остаткам громадной кухни, где в прежние времена для многочисленных друзей лорда парбекского зажаривали целиком быка. Взойдя на самую высокую точку, посетитель увидит остатки донжона с кое-где сохранившимися бойницами, галереями и лестницами, но в течение многих лет они доступны только птицам — человеку туда уже не взобраться…» Судно на воздушной подушке, взметая из-под днища тучи брызг и песка, доставило его из Боурн-Маута на стадлендский берег. Высокий сухопарый блондин в рыжевато-коричневых клетчатых штанах и в сорочке с закатанными рукавами в некоторой растерянности сошел с пристани, оглядывая окрестности ясными синими глазами. За спиной у него был внушительных размеров рюкзак, в руке — бо-лоньевая куртка. Внезапно он увидел то место, которое искал, — на горе в седловине между двумя высокими холмами — и остановился. Потом решительно зашагал в ту сторону, куда так зачарованно смотрел. По мере приближения все четче вырисовывалась цель его путешествия — остов огромного сооружения на вершине горы. От волнения блондин присел на траву и закурил. Читал он об этом много, но увидеть наяву было совсем другое дело. У подножья горы была деревушка — серые ветхие домики с крышами, заросшими ярким оранжевым лишайником. Казалось, домики, как и встарь напряженно сторожат: не приближается ли враг. Узкие окна домов были расположены высоко, двери возвышались над тропами, чтобы легче было отразить нападение врага. Над ними громоздились чудовищные грозные руины короной венчавшего гору замка — средоточия ярой ненависти, тысячу лет копившейся в камнях. Крепость в неизбывной думе царила над морем, над пустошами- древняя, своевольная. Блондин двинулся к поросшему травой изножью горы. Дорога поднималась по спирали вверх — к деревенской площади. Он стал взбираться — и неожиданно возникло вздорное впечатление, что он уже ходил по этой дороге, ее помнит не его сознание, а плоть, кровь… Молодой человек тряхнул головой, одновременно и сердясь на навязчивые мысли, и забавляясь. Как странно возвращаться на родину, которую никогда в сознательной жизни не видел! Он медленно прошел через разрушенные ворота, мимо каменных завалов и зияющих стен. Сел на прохладный камень в тени Большого Дворца — на самом верху, где его овевал свежий ветер с пустошей. Отсюда виднелись здания Пулской атомной электростанции. На морской глади белели несколько паромов на воздушной подушке, пересекающих Ла-Манш. Не сразу он заметил Знак, который был выбит на камне почти на уровне его лица. Блондин сразу же перестал слышать доносящиеся снизу голоса туристов и, как загипнотизированный, встал и подошел вплотную к Знаку. Потрогал его руками; пальцы заскользили по гладкой стене. Знак был изрядного размера — не меньше ярда. Загадочный, горделивый. Круг, а в нем переплетение треугольников и пересекающихся линий. Над Знаком плыли облака, носились по воздуху птицы, а сам он… из глубины памяти всплывало… Да, это очертания ядерного реактора. Блондин беззвучно шевельнул губами, и его рука бессознательно коснулась золотой цепочки на шее, на которой висел медальон. На нем был выгравирован тот же Знак. Приезжий стал спускаться вниз. Внутренними дворами он прошел к нижним воротам и оглянулся еще раз — посмотреть на руины замка. Увиденный символ, словно древнее заклятие, всколыхнул, растревожил глубины его сознания и памяти, вызвал вереницу неуловимых, стремительных образов. Едва возникая, они улетучивались, оставляя после себя невнятную печаль и скорбь по давно прошедшему. Мимо прошла стайка местных девушек, оглядев его задорно и весело. Молодой человек не обратил на них внимания. На самом солнцепеке его пробирала дрожь. Он увидел церковный двор, толкнул старинные ворота, которые жалобно заскрипели. Все кругом заросло, и ему пришлось раздвигать руками ветви тисов, чтобы пробраться к лужайке с высокой травой, где прятались серые гладкие могильные кресты. Над крышами соседних домов виднелся замок, слышалось жужжание монорельсовой дороги, идущей через туннели в меловой породе в сторону Стадленда и моря. Блондин долго сидел с сигаретой в руке, осматривая округу. Ветер доносил веселые голоса ребятишек, игравших где-то поблизости. Он так долго зажимал медальон в ладони, что из-за пульсации крови в пальцах стало казаться, будто это его второе, крохотное сердце. Перед уходом он снова заметил Знак — тот выглядел, словно глаз, высеченный на сером надгробии. В большой таверне на пути к замку приезжий выпил кружку пива, съел пару сандвичей с сыром, краем глаза наблюдая за туристами, толпящимися у стойки. Он ушел, когда заведение уже закрывали. Крепость ждала его раскаленная солнцем громада. Вверх по склону бежала небольшая тропка. Она терялась в кустарниках, где царила прохлада от ручья. Выше проступала массивная стена внешних укреплений. Блондин стал взбираться по этой тропке мимо привязанных за кустами коз, которые оглашали склоны тихим блеянием, мешавшимся с шумом монорельсовой дороги. Он нашел укромное место над разрушенной внешней стеной, в прогалине между деревьями, сел на траву, спиной прислонившись к камню. Пора. Аккуратно, длинными, перепачканными травой пальцами он принялся открывать принесенный с собой пакет — тяжелый, запечатанный старинными печатями; на воске виднелся отчетливый оттиск Знака. Блондин взломал печати, расправил толстые листы. Он предчувствовал, что ему предстоит увидеть. Так и есть — убористый наклонный почерк знакомой руки. Он начал читать, позабыв про лежащую рядом пачку сигарет. Издалека, с уэрхэмского шоссе, доносился шум автомобилей — негромкий и размеренный, словно гудение пчел в улье. Совсем новый для этих мест звук. Солнце медленно двигалось по небу, тени деревьев перемещались, постепенно удлиняясь. По дорожке внизу прошли, пересмеиваясь, несколько местных жителей: краснощекие мужчины и женщины с мальчиками в белых рубашках и девочками в пестрых платьицах. Приезжий неспеша перебирал бумаги, иногда подолгу задумываясь над старинными начертаниями букв. Он, казалось, выпал из времени — в его сознании, пригибая траву, дул древний вихрь, а на соседних склонах гремели пушки… Небо на западе превратилось в раскаленный медный щит. Теперь руины, облитые песочно-красным сиянием, казались парящими в воздухе призрачными громадами. Исполинские тени расползлись по долине, густея с каждой минутой; движение на дороге почти прекратилось. Но вот и последний конверт. Опять с сургучной печатью. Приезжий медленно его вскрыл, вынул исписанные листки и начал читать. Дорогой Джон! Наверно, ты до сих пор теряешься в догадках, зачем я послал тебя в такую даль, в незнакомое тебе место. Попробую объяснить, как получится, потому что всего до конца не дано понять ни мне, ни тебе. Хорошенько запомни то, что я скажу. Ибо слова имеют свойство улетучиваться, обращаться в прах, даже в нечто более эфемерное, нежели прах. Пусть голос мой пребудет с тобою, подобно несмолкающему голосу ветра. В том месте, где ты сейчас находишься, начался диковинный Бунт Крепостей. Из книг ты должен знать, что в этих же краях был разрушен его последний очаг. Однако здесь зародилось грядущее освобождение всего мира, если освобождение — правильное определение того, что произошло. Созданный Гизевиусом Великим феодальный мир рухнул, потянув за собой в пропасть католическую церковь, которая его создала, охраняла и на какое-то время привела к расцвету. Власть выскользнула из рук Церкви вроде бы на пике ее могущества после того, как ее сила была так убедительно подтверждена подавлением английского бунта. Через десять лет после того, как были разрушены эти стены, жители Нового Света восстали и свергли владычество Рима. Семена неповиновения Риму, зароненные во время Бунта Крепостей, пали на подготовленную почву: по всему западному миру пронесся вихрь восстаний. Сперва папа римский утратил власть над Австралией, потом над Нидерландами и большей частью Скандинавии; затем король Чарлз воспользовался тем, что папа был вовлечен в решающую схватку с Германией, и сбросил папское иго. Так Англия — Ангелия, Страна Ангелов — снова стала Великобританией. Без кровопролития, без новых жертв. Двигатели внутреннего сгорания, электричество и многие другие полезные открытия были давным-давно готовы служить человечеству, но находились под церковным запретом. Вот почему народам ненавистна даже память о католической церкви, они мнят ее гнездилищем зла и порока, и это поношение будет длиться многие годы. А теперь попробуй понять, Джон. Взгляни на дело ясным взором, без предвзятости. Прочти о древней тайне, которая некогда привела в ужас римскую церковь — за тысячу лет до твоего рождения… Не отрываясь от письма, приезжий неуклюже нащупал на шее медальон и снял его, держа за нижнюю часть. Вверху были выгравированы две стрелы. Молодой человек стал сдвигать пальцы и под стрелами открылась верхняя часть круга. А в нем — еще две стрелы. Две стрелы указывают вверх, две направлены друг на друга. Это означает конец всякого прогресса, и это было нам известно с тех далеких времен, когда мы впервые начертали этот знак, — много веков назад. Вслед за открытием расщепления атома — атомная бомба. Вот против какого грядущего так исступленно боролись римские первосвященники. Действия церкви всегда оставались загадкой, ее политика никогда не была проста. Папы знали, как и мы, что от освоения электричества до овладения строением атома — один шаг. Откроют расщепление атома — и построят атомную бомбу. Потому что так уже было однажды: вне нашего времени, вне памяти человечества существовала Великая Цивилизация. И там был Приход, Смерть и Воскресение, а также Завоевание, Реформация, Непобедимая армада. И — гибель всех и вся в огне, Армагеддон. Про нас знали и в том, прежнем мире, и звали древними духами, или чародеями, или лешими. Но наше знание мы сумели сохранить. Церковь отлично понимала, что прогресс не остановишь, но можно придержать его — придержать хотя бы на полстолетия и дать возможность человеку прежде подняться на ступеньку выше по лестнице Разума. Вот какой дар приподнесла церковь этому миру. Бесценный дар. Она жгла и вешала? Да, случалось. Но ведь не было Бухенвальда. Хиросимы. Сталинских лагерей. Бабьего Яра. Спроси себя, Джон, откуда взялись ученые? Искусные врачи, мыслители, философы? Каким образом человечество в пределах жизни одного поколения шагнуло из феодализма в демократическое общество, если бы Рим разом не наводнил мир бесценными знаниями? Когда церковь увидела, что созданная ею империя рушится, что ее власти пришел конец, она не стала биться до конца, сдалась — и вернула все те сокровища мысли, которая крала у человечества. Те сокровища мысли, которые она держала у себя в залоге и приумножала. Держала до лучших времен, когда люди сумеют верно ими воспользоваться. Вот в чем заключалась великая тайна. Это была тайна папской власти, это была и наша тайна. А теперь в нее посвящен и ты. Сумей правильно воспользоваться ею. Твоя мать завещала, чтобы в один прекрасный день ты вернулся на родину, на остров, где ты родился. Поэтому я увез тебя прочь от пустошей, не выдал в руки солдатам Чарлза Доброго; поэтому я увез тебя за океан, в другую страну, дал тебе богатство и образование. Теперь позволь дать тебе понимание — понимание самого себя, без которого ни один человек не полон. На сем я слагаю с себя бремя заботы о тебе. Да хранят тебя все Боги — твои и твоего народа… Приезжий медленно положил письмо на траву. Горло перехватило, и он сидел неподвижно, по-прежнему сжимая в руке медальон. С гребня горы на него глядели остатки замка — сгущающиеся сумерки придавали мрачным громадам особую внушительность. Они ничего ему не подскажут… Он словно только что родился: незнакомец в совершенно незнакомом краю. Девушка легким шагом поднялась по склону, остановилась на виду и простояла так достаточно долго — он мог бы заметить ее. Темноволосая, в пестром платье и сандалиях, задумчиво жевавшая стебелек, который вертела в руках. — Вам тут нельзя, — наконец произнесла она. — Это запрещено. В ночное время не рекомендуется находиться возле развалин. Разве вы не видели таблички с предупреждением? Молодой человек привстал и оглянулся — она различила след слезы у него на щеке. — Ах, простите, я вовсе не хотела… Что с вами? Девушка попятилась, готовая уйти, а он еще несколько растерянно разглядывал ее. — Все хорошо… Просто я не заметил, как вы… Жучок в глаз залетел. У нее даже дыхание перехватило от его хриплого баса. — Давайте посмотрю. И, шустрая, уже выхватила платочек из кармашка. — А, пустяки, — сказал молодой человек, потирая щеку ладонью. — Он уже вышел со слезой. — Точно? — Ага. Все в порядке. Напугали вы меня. Не заметил… Она разговаривала с силуэтом — уже настолько стемнело, что трудно было разглядеть лицо. — Извините… — Девушка бросила травинку, сорвала другую и доверчиво присела на корточки. — Вы ведь из Нового Света, да? По акценту слышно. Останетесь здесь? — Нет, наверное. — Он пожал плечами. — В гостинице все занято, я уже спрашивал. Так что двину дальше. — Час-то поздний… У вас машина? — Нет, машины нету… Девушка задумчиво смотрела вниз по тропинке. — Извините, я всегда такая, без царя в голове… Вы обижаетесь? — Нет, мэм. Ему вдруг захотелось, чтобы она не уходила. Так бы и сидели, говорили, глядели, как восходит луна над погруженными в молчание горами… — Я сюда часто прихожу, — сказала девушка. — Когда туристов нет, тут лучше. В замок ведет секретный подземный ход. Я нашла его, когда была еще маленькой. Я прокрадывалась в замок, подолгу сидела на камнях — и воображала, что это мои владения. И что вокруг кипит жизнь: полно моих подданных и солдат, как в старые времена… Вы тут жуть как долго, я заметила вас еще несколько часов назад. Вы что делали? — Так, ничего особенного… Сидел. Размышлял. — О чем? — О людях, — ответил он прямодушно, — о солдатах… — Вы забавный. Стесняетесь меня? — Нет, мэм… Разве что чуточку. Я не был в этих краях целую вечность, так что ориентируюсь тут плохо. — Вы один приехали? — Один. — А я никогда не встречала человека из Америки, — призналась девушка. — То есть так, чтобы поговорить. Забавно, да? — Нет, мэм… Зубами она слегка прикусила нижнюю губу. — Я знаю, где вы можете переночевать, если вам совсем негде притулиться. Хотите остаться? — Да, хочу. Очень. — У моего отца таверна внизу, в деревне. У нас там уйма свободных комнат. — Она пружинисто встала и поправила волосы. — Я схожу, узнаю. Думаю, он не будет против. А потом вернусь за вами. Будете готовы к тому времени? — Ага, буду. Легко и уверенно ступая по траве, девушка стала сбегать по склону. В густой тени замелькали ее голые лодыжки. — Эй, так вы к моему возвращению спускайтесь! — крикнула она, оглянувшись, и скрылась за поворотом тропинки. А он сел и, напрягая зрение, дочитал письмо. Во все эпохи всему свое место и время, а потому пробил час уйти нам навсегда. Но если ты мой сын, тогда ты и сын этих мест — этих скал, этой скудной почвы, здешнего солнца, здешнего ветра, здешних деревьев. Здешний народ, пусть он иначе выглядит и иначе одевается, — это твой народ. Я так хорошо знаю тебя, Джон. Я знаю твое сердце, твои горести и радости. В этом овеянном стариной месте ты видел смерть и озлобление, которому, быть может, не дано угаснуть. Не держи обиды. Можешь грустить о минувшем, но стремись к новому, созидай новое. Не впадай в грех уныния, не скорби о канувших в небытие камнях. Джон Фолкнер, сенешаль. Молодой человек встал. Не спеша собрал листки, сложил их в пакет и аккуратно его завязал. Потом забросил на плечи рюкзак, стряхнул траву, приставшую к коленям. Уже совсем стемнело, деревья бросали густые бархатно-черные тени. В бирюзовом отсвете догоревшего заката громоздились развалины замка. Тут он обратил внимание на то, чего не заметил прежде. Все кругом: трава, кусты, деревья — все было усыпано светлячками, они висели будто крохотные зеленые фонарики. Он взял одного светлячка на ладонь. Тот горел ровным светом — каким-то загадочным и нездешним, словно далекая звезда. Среди остатков каменной кладки выше по склону царили покой и тишина. Все, кто населял их, сошли в могилу… Пробежал ветерок, приминая траву. Молодой человек начал спускаться вниз, оскальзываясь на крутизне. Девушка ждала его внизу, у ручья, — душистая тень во мраке. Она шагнула ему навстречу, и он увидел, что ее сложенная лодочкой ладонь светится. На обратном пути она насобирала светлячков и принесла их «при себе», как сказали бы местные жители.