Пища богов - Маккенна Теренс - Страница 36
- Предыдущая
- 36/77
- Следующая
Эта идея “дважды рожденного бога” предвосхищает тайну Христа, еще не исследованным учеными образом. Лишь в поздний период греческой культуры Дионис превратился в бога вина и веселья; более древний вариант истории несколько более темный и соприкасается с чем-то странным.
Согласно Грейвсу, Семела считалась одной из четырех дочерей фиванского царя Кадма. / Robert Graves, The Greek Myths, 2 vols. (Baltimore: Penguin. 1955); p. 57/ Ключом к минойским связям, касающимся Диониса, является тот факт, что Семеле, хотя и смертной, оказывались особые культовые почести как богине. Ритуалы Диониса, проводившиеся на острове Миконос, были глубоко связаны с ритуалами, почитавшими его мать. Ученые фактически/пересмотрели идею смертности Семелы и решили, что, возможно, она с самого начала была богиней. Кретчмер отмечал, что Апошлодор приравнивал Семелу к Ге (фракийская форма имени Геи).
В соответствии с этим более древним, минойским периодом, Дионис является сыном Великой Богини-Матери и полностью подчиняется ей. Взгляд, чувствительный к полярности партнерства в противовес владычеству в мире древнем и к смене одного другим, не может не заметить в этом важный ключ. Не является ли Дионис в своей андрогенности, в своем безумии, в персонифицировании экстатического опьянения образом тех духовных кризисов, что разрушили минойский архаический идеал? Бог-мужчина, но смягченный андрогенными качествами культуры Геи, умирающий бог, персонифицирующий смертельную агонию симбиотической связи с растительностью, которую в конце концов уничтожит власть мужчин, христианство и фонетический алфавит. Бог, понятный лишь посвященным этого культа, обычно женщинам, а с точки зрения патриархата – нечто дикое, древнее и потенциально опасное.
Дионисийская тема пришла в достопочтенную Грецию с юга, с островных культур с корнями, уходящими на 10 тысячелетий назад, в религию грибной Богини-Матери: она пришла из Малой Азии, но через 4 тысячи лет инкубации внутри минойской цивилизации. Мистерии, возникшие на берегах Греции в Элевсине, были самым поздним, последним, причудливым отголоском великой архаичной религии Богини, крупного рогатого скота и экстатического опьянения индольными галлюциногенами.
Каждый сентябрь в течение двух тысячелетий, то есть дольше существования классических цивилизаций Греции и Рима, близ Афин на Элевсинских полях устраивалось великое празднество. В этих, местах, согласно традиции, Деметра вновь соединилась с дочерью своей Корой, или Персефоной, которую украл в преисподнюю владыка и правитель подземного царства Плутон. Эти две богини, которые кажутся иногда скорее сестрами, чем матерью и дочерью” суть две выдающиеся фигуры, вокруг которых и вращаются темы празднеств элевсинских мистерий. Празднество мистерий устраивалось в двух случаях в течение афинского года: малые мистерии праздновались весной в знак приветствия возвращения растительности, предваряя великие мистерии, праздновавшиеся в период жатвы. Мистерии были явно связаны с минойскими обрядами.
Самые старые телестерии (культовые структуры) – до-эллинские; само наименование Элевсин намекает на доэллинский Крит; некоторые культовые сосуды (kernoi) и кубки для возлияний являются общими для элевсинского и минойского культов; форма телестерии, вполне возможно, является дальнейшим развитием так называемого минойского театра; anaktoron— то же самое, что склепы Крита и так называемые домашние молельни; очищения элевсинского культа пришли с Крита, где они первоначально принадлежали минойской религии; сущность мистерий – культ плодородия, являющийся также сущностью минойской религии; двоякая древняя традиция прослеживает мистерии эти до острова Крит: с одной стороны, это Диодор, выступающий совершенно независимо, с другой – Гомеров “Гимн Деметре”… Эти заключения, сделанные лет 20 назад, были с тех пор приняты ведущими религиоведами. Корректность этой интерпретации, достигнутой без более тесного знакомства с основным содержанием минойской религии, каким мы теперь располагаем, подтверждается современными исследованиями. / Persson, op. cit., p. 150/
Хотя Элевсин привлекал внимание многих ученых, мы тем не менее так и не имеем точного представления о том, чем же именно эта мистерия настолько привлекла эллинов, что почти две тысячи лет буквально каждый, кто бы он ни был, спешил на великие празднества урожая, проходившие на полях Афин.
Французский религиовед Ле Клерк де Септшень в конце XVIII века выразил это так.
Согласно Цицерону, люди прибывали со всего света для того, чтобы пройти там посвящение. “Найдется ли хоть один грек, хоть один варвар столь невежественный, столь неблагочестивый, чтоб не считать Элевсин всеобщим храмом всего мира?!” – восклицает Аристид. Храм этот был построен в городке по соседству с Афинами, на земле, которая первой принесла щедроты Цереры. Он бы замечателен великолепием своей архитектуры, а также своими огромными размерами. Страбон замечает, что он мог вместить столько народу, сколько крупнейший амфитеатр. / Le Clerc de Septchenes, The Religion of the Ancient Greeks (Umdon: Elliot andT. Kay. 1788), p. 180/
Влияние элевсинских мистерий скрывается в том факте, что в них не было догмы. Скорее они включали в себя некоторые священные действия, вызывающие религиозное чувство, на которое каждая последующая эпоха могла проецировать желаемую символику. Ортодоксальные ученые, не испытавшие на себе способность растительных галлюциногенов преображать реальность, пали жертвой предубежденного отношения к экстазу, что характерно для твердолобого патриархального академизма, а потому были сбиты с толку этим таинством. И их замешательство вызвало некоторые из самых бессовестных спекуляций.
Альбрехт Дитерих предполагал, что объект, который мисты {Мисты – инициируемые в мистерии, в буквальном переводе, закрытые покрывалом, – что означает, что великий покров мистерии распростерся с этого мига на вновь вступивших. – Прим. пер.} доставали из ящичка и каким-то образом им манипулировали, был фаллос. Это, однако, встречало возражение: ведь Деметра в конце концов женское божество. А потому заявление Альфреда Корте о том, что это, должно быть, женский сексуальный символ, было воспринято положительно. Теперь все казалось ясным как день. Касаясь “чрева”, как наименовали этот сексуальный символ, мист рождался вновь; а поскольку подобный акт должен был, помимо всего прочего, составлять кульминационный момент мистерий, Людвиг Ноак дошел до того, что предположил, будто иерофант демонстрировал это “чрево” всей пастве в сиянии света и будто, узрев его, инициируемые не могли более сомневаться в блаженной своей участи – участи детей Богини. Трудно без улыбки говорить о подобных представлениях. / Walter F. Otto, “The Meaning of the Eleusinian Mysteries”, in Joseph Campbell. Eranos Yearbook Number Two: The Mysteries (New York: Pantheon. 1955). p. 23/
В самом деле, демонстрация символа вагины вполне могла привлечь внимание целого собрания мужчин – представителей викторианского классицизма, но хочется думать, что мистическим источником классического мира было нечто большее, чем развлекательное зрелище.
Можно почти с уверенностью сказать, что каждый посвящаемый в Элевсине что-то выпивал и во время инициации видел нечто, что было крайне неожиданным, преображающим и способным сохраниться у каждого участника мистерии ярким воспоминанием на всю оставшуюся жизнь. Свидетельством невероятной ограниченности ученых мужей общества владычества является тот факт, что вплоть до 1964 года никто не осмелился допустить, что тут должно быть замешано какое-то галлюциногенное растение. Это сделал английский поэт Роберт Грейвс в своем очерке “Два рождения Диониса”.
- Предыдущая
- 36/77
- Следующая
