Опасная бритва Оккама - Переслегин Сергей Борисович - Страница 20

56 Varley J. Millenium. N.Y.: Асе Books, 1983.

Следующий, якобы альтернативный, слой сюжетов – нигилизм, отрицание, наркотики, преступные сообществу– любые формы формального и бессмысленного протеста. Формального, потому что он целиком и полностью сводится к отрицанию обыденно-социального и, значит, порождается этим обыденно-социальным и не может без него существовать. Бессмысленного, потому что за подобным протестом не стоит ничего созидающего, никакой контркультуры. В рамках «сюжетного» подхода – пазл из «тождественного сюжета» и разных версий личного, а иногда и коллективного апокалипсиса.

А если за протестом стоит не разрушающая, а созидающая основа?

Тогда мы имеем дело с жизненно необходимым обществу очень узким слоем out-law – контрэлитами. Людьми, способными, по крайней мере, задавать вопросы жирным карасям, пожирающим придонный планктон57. Этот слой находится в непрерывной борьбе с правящим Порядком. Борьба порождает социальное движение в понимании Маркса. смену государственной власти, переход от одной социальной страты к другой, формационные преобразования – онтологический сюжет рождения нового мира или хотя бы мирка на руинах старого. Контрэлиты криминальны, и поэтому лозунг/брэнд «правового государства» – это приглашение к обществу, лишенному развития, а вместе с тем – и смысла существования, возвращение от онтологического сюжета к «тождественному» как на личном, так и на социальном уровне.

57 Стругацкий А., Стругацкий Б. Трудно быть богом. М.: ЭКСМО; СПб Terra Fantastica, 2007.

Если есть контрэлиты, должны быть и элиты: «лица, принимающие решения». Разные уровни разных властей. Люди, некогда выбравшие сюжет «апофеоза», превращения человека в Бога: не скучный, но очень страшный. Они – люди и «властные» сюжеты – делятся на три категории.

Первая– обычные грамотные профессионалы, воспринимающие власть как возможность творить, не оглядываясь «наверх» на каждом шаге. Таких у власти больше, чем принято думать, а некоторые этажи элиты целиком созданы ими. Потому мир все еще существует и даже, как умеет, развивается.

Вторые– это те, кто испугался своего «властного сюжета», не потянул его и теперь пытается из него выбраться и перескочить в любой другой. Они запивают и заедают власть дорогим коньяком, икрой, тропическими островами, взятками, убийствами. Генералу Атторнею нужен служебный рост и халявные коктейли на вице-президентском приеме. Мистеру Бишопу, владеющему целым государством, понадобилась русская девушка. В сравнении с Джанет Рино, министром юстиции при Клинтоне, желание, можно сказать, невинное.

Третьи– последняя категория власть имущих – поинтереснее. Они также знают толк в элитном коньяке и дорогих сигарах, но, достигнув очень высокой ступени власти, они стремятся еще дальше наверх, чтобы обрести статус, позволяющий устанавливать и менять «правила игры», чтобы «блюсти высшиеинтересы государства».

«Все-таки есть, есть где-то Хогвартс, исправно снабжающий подобными персонами весь цивилизованный мир – хоть Штаты, хоть Россию, хоть старушку Европу; в принципе оно бы, может, и ничего – но только почему из всех тамошних факультетов бесперебойно выдает продукцию один лишь Слизерин?»58 А чего вы хотите? Конец эпохи. Кризис индустриальной фазы развития. «Крах такой, что короны дюжинами валяются по мостовым и не находится никого, чтобы поднимать эти короны...»59

58 Еськов К. Баллады о Боре-Робингуде. М.: НЦ ЭНАС, 2006.

59 Энгельс Ф. Предисловие к брошюре С. Боркгейма «На память немецким убийцам-патриотам 1806-1807». Цит. по: Ленин В. Пророческие слова//Правда. 1918. 2 июля).

Робин Гуды не относятся ни к народу, ни к криминальным нигилистам. От первых их отличает привычка к действию, а от вторых – такая характеристика, как «стиль»: «...я ведь как Дон Корлеоне: не одобряю наркотиков; надо блюсти имидж...»60. Не связаны они и с формальными элитами – властвующими и «альтернативными», поскольку живут в ином сюжете. В отличие от высшего слоя они не стремятся управлять «правилами игры», Робин Гуды любят искать и находить «дырки» и несуразности в существующих – чужих – правилах. Для общества такие люди – ферменты, катализаторы61 перемен, причем в революционных преобразованиях мира, сами они, как правило, не участвуют, находятся вне пространства социально-политической игры в отличие от облигатно62 «играющих» контрэлит Робин Гуды, равно как и Дон Кихоты, существуют в рамках любых сюжетов, кроме «тождественного», но, как правило, они избирают сюжет «странствия и возвращения», сюжет Одиссея, царя Итаки.

60 Еськов К. Указ. соч.

61 Напомню, что катализатором называется вещество, ускоряющее химические реакции, причем само оно в этих реакциях не расходуется Фермент – биологический катализатор. Робин Гуд и его команда, форсируя происходящие в обществе процессы, выполняют роль «со-прогрессоров».

62 Красивое слово «облигатно» в биологии обозначает «непременно», «при всех условиях» и противопоставляется термину «факультативно».

Возвращаясь к старой, марксистской, схеме устройства, заметим, что народ следует «тождественному» сюжету с вкраплением разнообразной эсхатологии («русский бунт – бессмысленный и беспощадный»), элиты – разные этажи правящего класса, контрэлиты представляют собой «партию будущего». Блюстители высших интересов – по К. Еськову «пыльнолицые» – являют собой арбитров, устанавливающих правила классовой борьбы, – социально-классовая категория, которая едва ли могла прийти в голову К. Марксу или Ф. Энгельсу, которые жили и работали в информационно незастроенном мире.

А Робин Гуды, как им и положено, остаются вне социально-классового деления. В Шервуде.

2. «Хороша или плоха – она моя родина»

Еще лет двадцать-двадцать пять назад мир был исключительно прост. «Железный занавес» делил Землю на две неравные части. В одной размещалась «Империя Зла» со всеми характеристиками толкинского Мордора – абсолютная власть, насилие, возведенное в ранг государственной политики, угнетение, рабство В другой жили Свободные Народы Запада, демократические, процветающие и почти беззащитные перед лицом потенциальной агрессии со стороны «восточных людей». При желании можно раскрасить картинку в другие цвета. Тогда к востоку от Стены будет «мир гуманного воображения», а с запада – «мир страха перед будущим». Следуя излюбленному пост-пост-постмодернистами приему многократного косвенного контекстуального цитирования, скажем, что «оба Луя приблизительно в одну цену»63.

63 Метод контекстуального цитирования основывается на том, что современное смысловое пространство очень плотно застроено. Поэтому цитата заключает в себе не дискурс, а нарратив: огромное количество смыслов, примыкающих к тексту цитаты, обтекающих этот текст, порожденных этим текстом. В ткань одного произведения вторгается целиком другое, более раннее, вторгается вместе с эпохой, его создавшей. Цитатой воспроизводится весь контекст, некогда упакованный в отточенную мысль, более того, косвенно присутствует эпоха. При многократном цитировании (например, К. Еськов цитирует Стругацких или Ле Карре, а цитируемые тексты содержат отсылку к Хемингуэю, который, в свою очередь...) контексты перемножаются, создавая сложный многофакторный литературно-игровой мир. Заметим, что при этом сама цитата – концентрированная мысль, выделенный дискурс – остается единственной неизменностью: она инвариантна относительно контекстных преобразований и являет собой – для авторской Вселенной – «одну из пресловутых общечеловеческих ценностей». Заметим для полноты, что цитирование может быть как прямым, воспроизводящим исходный текст, так и косвенным, лишь намекающим на некоторый текст или, может быть, тексты. Можно ввести в рабочий контекст кэрролловскую Алису фразой (например, «все страньше и страньше»), а можно просто вспомнить Бармаглота или Чеширского кота... в самых косвенных формах цитирования герой может просто вспомнить «девушку по имени Алиса, с которой он встретился в прошлом году в баре на 61-й Лебедя», и у читателя сразу же оживет в памяти «Алиса в Стране чудес», «Алиса в Зазеркалье», «Охота на Снарка», «Девочка, с которой ничего не случится» – в ассортименте, а заодно и «что-то из Шекли») Конечно, подобные механизмы работают лишь для искушенных читателей и для времени «конца эпохи», когда связность смыслового пространства в «ядре» очень велика, а на периферии близка к нулю, иными словами, существует перечень общеизвестных смыслов, все, что лежит за его пределами, недоступно.