Ваал - Маккаммон Роберт Рик - Страница 35
- Предыдущая
- 35/61
- Следующая
Прошло очень много времени, прежде чем Вирга добрался до верха обрыва. Дважды он срывался, оступившись на камнях или ненадежно ухватившись за кусты, и лишь с третьей попытки перевалился через край расселины и увидел очень далекие, но еще различимые красные огоньки — задние фары лендровера.
Глядя, как машина исчезает в ночи, Вирга наконец почувствовал боль, которая, прокравшись вверх по руке к плечу, разлилась по груди и теперь рассылала по плацдармам плоти своих разведчиков, острые внезапные уколы. Коварная, она медленно и незаметно завладела сразу занемевшей шеей Вирги, а когда добралась до висков, он скорчился и ткнулся губами в песок.
Очнувшись, профессор понял, почему они так сравнительно легко отказались от попыток найти его. Он с трудом поднялся на ноги под безжалостно алым рассветным небом (рука висела плетью и казалась тяжелой, как мешок с цементом) и увидел бескрайнюю пустыню, которая даже в столь ранний час дышала зноем. На многие мили вокруг простирались лишь белые барханы и плоские прокаленные равнины. Бог весть, далеко ли до шоссе или бедуинского колодца. Вскоре над далекой полоской земли вспыхнет солнце и утопит его в океане соленого пота. Ослепительный огненный край уже показался из-за горизонта, и, просыпаясь в своих песчаных норах, загудели насекомые. Над головой Вирги замельтешили мухи, то и дело слетая выпить каплю пота; почуяв кровь, они жадно облепили запекшуюся рану на ладони профессора.
Виргу бросили в пустыне, не заботясь о том, жив он или мертв, потому что выжить здесь было невозможно. У него не было ни воды, ни надежды отыскать хоть клочок тени. Впрочем, еще четкие следы шин на песке указывали, в каком направлении уехал лендровер. Благословляя исчезающие вдали глубокие колеи за то, что они, по крайней мере, не дадут ему сбиться с пути, Вирга снял пиджак, соорудил из него нечто вроде арабского головного убора, чтобы защитить от солнца лицо и лысину, и, щурясь от солнца, белым шаром повисшего на горизонте, двинулся вперед.
Солнце взбиралось все выше. К зною добавилось новое испытание — насекомые. Они впивались в незащищенные участки кожи. Они роились над головой Вирги, а когда он пригибался, пытаясь увернуться, спускались следом. Они лезли в глаза, набивались в ноздри, разбивались о его лицо. Вирга шел по плоской каменистой земле, шел по барханам, по колено утопая в песке, а солнце висело в небе — неподвижное воспаленное око, разверстый окровавленный рот.
Мысли Вирги лихорадочно кипели. Ноги сводила судорога, он без конца спотыкался, и тогда приходилось садиться на песок и здоровой рукой разминать мышцы до тех пор, пока не появлялась возможность идти дальше. Вскоре Вирга обнаружил, что, одурманенный жарой, убрел в сторону от следа протекторов. Стряхнув дремоту, он всмотрелся в горизонт, надеясь увидеть телефонную линию или буровые вышки, но ничто не нарушало запустения. Губы профессора потрескались на невыносимом полуденном солнце, мысль о прохладной воде сводила с ума, но прогнать ее было очень трудно. Он уже не чувствовал ни боли, ни страха, его занимало только одно — голубое мерцание реки, привидевшейся ему далеко-далеко впереди.
Он вспомнил, как стоял на палубе «Чарльза»: Кэтрин — ее обветренные щеки горели, темные волосы разлетались — цеплялась за его руку, над ними хлопал парус, и Вирга вдыхал чудесную речную свежесть, глядя на далекие прекрасные берега. Сейчас, за тысячи миль от этой реки, он удивился, почему не набрал тогда пригоршню воды и не поднес ее к губам, бережно… вот так.
Он открыл глаза, покачнулся и выплюнул песок.
Кэтрин, сказал он, закрывая глаза, чтобы не видеть солнца. Кэтрин. Мир вращался вокруг ее лица, центра вселенной. У него на глазах Кэтрин превратилась из ирландской девчонки-сорванца в очаровательную изящную женщину. Он вспомнил, какие выразительные были у нее руки. Они не знали покоя, порхали, точно белые бабочки, и он не мог отвести глаз от этого представления. Кэтрин говорила, что этот постоянный монолог ткущих что-то невидимое пальцев, — их фамильная черта, переходившая из поколения в поколение по линии ее матери. Кэтрин была прекрасна. И память о ней была прекрасна. Кэтрин была энергия и жизнь, красота и надежда.
Вирга вспомнил, как она радовалась, поняв, что беременна. Когда после двух выкидышей к жене впервые закралась мысль, что ей не суждено иметь детей, она ничем не выдала своих чувств. Может быть, шептала она ему, когда они лежали в постели, слушая, как трещат дрова в камине и дождь выстукивает на окнах свою негромкую мелодию, может быть, ее предназначение не в детях.
— Как ты можешь судить об этом? — спросил он тогда.
— Не знаю. Просто чувствую, вот и все.
— Миссис Вирга, — проговорил он с шутливой угрозой, — берегитесь. Вы легкомысленно вторгаетесь в область теорий предопределения.
— Нет, я серьезно.
Он всмотрелся в ее безмятежные глаза, в их бездонную синеву, и увидел, что так и есть. Он сказал:
— Говорят, на третий раз все проходит удачно.
— Это последний, — сказала Кэтрин. — Если опять что-нибудь случится, я не знаю, что я сделаю. Вряд ли я смогу снова пройти через это.
— Ничего не случится, — твердо сказал он.
— Я боюсь, — ответила она, прижимаясь к нему. В камине треснуло полено. — Правда боюсь. Я никогда ничего так не боялась.
— А я не боюсь. — Он заглянул Кэтрин в глаза. — Не боюсь, потому что знаю: все будет нормально. Что бы ни случилось, все будет хорошо.
Но все было «хорошо» очень недолго. Несколько месяцев спустя Кэтрин, сияющая, с огромным животом, споткнулась о сбившийся ковер на лестнице, беспомощно взмахнула руками и с отчаянным криком скатилась вниз по ступенькам.
Интересно, кто бы у них родился? Мальчик, решил Вирга. Может быть, похожий на Нотона.
Он открыл глаза, вспугнув мух движением век. Он заснул на ходу! Солнце было все таким же горячим, пустыня — все такой же безлюдной. Он мог брести по ней уже не один день. Мог ходить кругами. Вирга не знал. Поглядев на горизонт, он почувствовал, как сведенный судорогой желудок вдруг взорвался жгучей болью.
Впереди лежал бесконечный ровный песок.
Вирга потерял след лендровера.
Куда ни глянь, всюду была только слепящая белизна. Больше ничего. Вирга залез в карман изорванного пиджака, нашел пузырек с бальзамом от солнечных ожогов и намазал лицо. Пальцы нащупали потрескавшуюся кожу и начинающие набухать огромные волдыри. Два или три лопнули от его прикосновения, и по лицу заструилась жидкость, приманившая новые орды насекомых. Вирга, спотыкаясь, упрямо двигался вперед по, как он полагал, прямой, ведущей к заливу, но вскоре решил: нет, я иду неправильно. Он развернулся и пошел обратно по своим следам; несколько минут спустя профессору показалось, что он вновь ошибся, выбирая направление, и он отправился в другую сторону.
Солнце, прожигая череп Вирги, добиралось до мозга. Огромный белый круг темнел, темнел, темнел, пока не стал черным, как око Ваала. Вирга увидел лицо этого человека, громадное, как солнечная система, где одним глазом было солнце, а другим — луна. Плененная им планета была под вечным его надзором. Вирга увидел, как Ваал в черных развевающихся одеждах воздвигается над городами, растет, растет, и тень его наползает на лик Земли. Наконец страшный силуэт заслонил звезды, и все творение поглотила черная трясина бездны. Вирга затряс головой, чтобы избавиться от непосильных для человеческого рассудка видений, но и после этого он видел висящую в небе исполинскую голову Ваала с разверстым ртом, готовым поглотить библиотеки, музеи, все то прекрасное, что создал человек.
Вирга упал на четвереньки. Мухи густо облепили его голову. Он слабо отмахнулся от них почерневшей распухшей рукой. Час пробил. Он читал это на песке, в ослепительно сверкающем небе, на колеблющемся горизонте. Сотни безумцев, сотни мошенников объявляли себя мессиями, но этот был не такой.
С подбородка у него закапала жидкость, вытекшая из лопнувших волдырей. Он всматривался в рисунок, в который складывались следы капель на песке.
- Предыдущая
- 35/61
- Следующая
