Соленые радости - Власов Юрий Петрович - Страница 46

И на разминках я уже не удивлял публику. Нет, меня все равно подмывало попробовать большие веса, но Поречьев не спускал с меня глаз. В конце концов я привык. Точнее, не привык, а научился удивлять публику обычными весами. Я работал так точно, мышцы держал так расслабленно, что движения мои казались совершенно воздушными. Я только прикасался к «железу», я только напрягал мышцы, а штанга залетала на прямые руки. Накануне соревнований это тоже было не очень полезно. Я ведь выкладывался в такой работе. Но совсем стать другим я не мог.

Сколько ж легкости в этих движениях! И эта сила, ласкающая «железо»! Эта точность и скупость движений! Я ощущал упругость своего тела, готовность к поединку – и был счастлив. Когда я погружался в такие усилия, я был счастлив. Все дни, когда я мог работать так, отмечены в моей памяти…

Я включаю приемник, усаживаюсь в кресло. Смотрю на свои заскорузлые ладони. Это не ладони, а какие-то подошвы, наждачные, грубые.

Рэй Чарльз поет свою знаменитую песню «Джорджия».

Тоскливой и никчемной предстает жизнь. На что ушли годы? Терял себя. Слава отравляла искренность. Что я знал, кроме своих забот? Как озабочен я был этими заботами!

Снимки, афиши, похвалы. Какое отношение к моим целям и всей жизни имеет восхищение других?

Ночь подслушивает меня. Смотрю на белые стекла.

Я обречен странствовать по чужим городам, искать в странствованиях громкие слова. Я уже обучен верить громким словам, гнаться за громкими словами. Ими измерять дни и годы…

Обхожу какую-то улицу. Здесь работы. Посреди улицы канава и острые кучи щебня. Раскачивается на свету красный фонарь. И снова шум ливня, витрины в потоках воды, пустота мостовых…

За неделю до чемпионата страны в Новосибирске я впервые испытал «экстремальное» потрясение. Истощенные экспериментом нервы каждый миг превратили в пытку. Ядовитые краски той ночи!

«Вся беда в одиночестве, – шепчу я. – Будь проклято одиночество! Эксперимент, тренировки, слава, «железо», – я все время один. «Экстрим» жиреет этим одиночеством…»

Дождь гаснет. Шагаю по странным светлым улицам. Город лоснится сытостью луж. Ночь кажется еще более светлой после полутемной, погруженной в сон гостиницы. Ветер меняет направление, и в его дыхании все явственнее ощущается тепло.

Ищу себя. Забрасываю ночь словами. Отгораживаюсь от боли и зла словами. Возвожу преграды из слов.

Хубер, Риверс… Нокдаун или нокаут?..

«…Никакие влияния вообще не в состоянии остановить разрушительные последствия так называемых чрезмерных стрессов из-за необратимости нанесенных ими разрушений…» Необратимость разрушений! Необратимость!..

Формула Фэтли-Уэйза… болезненное угасание…

Почти шестнадцать лет я упражнялся в искусстве быть первым. Я разучился понимать другой язык, кроме языка поединков и силы. Выгорая, все чувства становились одного цвета. Честолюбие завербовало меня в атлеты. «Экстрим» должен был найти меня…

Поднимаюсь пешком на свой этаж.

Щелкает дверь: мадам Танго! Вот уж не знал, что мы живем на одном этаже и через три номера. Вижу .воспаленные припухшие глаза и тщательно запудренный синяк.

Я оглядываюсь. Она идет, опустив плечи. Немолодая усталая женщина.

Кладу голову на руки и слушаю приемник. Даже в затасканных словах песен для меня сейчас свой смысл.

Ночь лениво накатывает свои минуты. Пытаюсь занять себя. От отца я унаследовал страсть к китайской литературе. С томиком Лу Синя вообще не расстаюсь. Его стихотворения в прозе «Дикие травы» не надоедает перечитывать. Перелистываю книгу. Мелькают в глазах помеченные карандашом строки:

«Когда я молчу, я чувствую полноту жизни, собираюсь заговорить – и меня сразу же охватывает ощущение пустоты…

Друзья желают мне радости и покоя, враги прочат гибель. А я продолжаю жить – пусть не в радости, пусть не в покое, но я не гибну, а живу…

Как и надежда, отчаяние лжет!..»

Пробегаю взглядом эти слова. Их много. Я отрицаю слепые шаги судьбы. Для меня нет слепых шагов судьбы и судеб.

Жду ту большую усталость, когда засну наверняка. Пусть всего на несколько часов, но уже без пробуждений. А эта усталость пока не обещает надежного сна.

Прихожу в себя. Смотрю на часы: спал минуты четыре. Слышу шаги в соседнем номере. Ночь прилипла к окну одними и теми же красками. Во все глаза гляжу на эту ночь. Приемник бубнит свои новости.

Крохотные минуты сна успели отравить своими выдумками. Отграненная ночным безмолвием тоска и отчаяние сужают мир чувств.

Смотрю на свои мускулы. Крупные – им, кажется, нет места под рубахой. Им вообще тесно – моим мускулам. И даже я мешаю им. Им нужно м«ого жизней.

Ладонью проверяю изгибы мускулов, надежность связок, узлы крепления мышц. Что им до меня? Читаю свои мускулы. Перебираю мускулы, благословляю мускулы. Зачем эта великая правильность всех мускулов?..

Подпираю голову рукой, закрываю глаза, вытягиваю ноги. Спать! Надо спать. А то и в самом деле можно спятить – ведь уже сегодня – да, да, сегодня!-самое мощное испытание. В секунды усилия должен буду вложить энергию целых лет обычной жизни. Должен суметь вызвать эту энергию! Раскалить себя этой энергией. Стать победой.

В памяти мешаются строфы стихов из сунских новелл.

Неужели все, что я делаю, никому не нужно?! Неужели только тщеславие? Неужели все только ошибки? Где граница моей искренности?..

Сколько мне осталось будущего? И в чем оно?!

За обилием моих слов – ночь. Она приклеилась к окну, белесая, слезливая. Во мне странная усталость. Усталость, замешанная на огромной силе.

Мои соперники по «железной игре»…

Легендарный Торнтон выступает в цирках. Газеты о нем вспоминают весьма скупо.

Ростоу служит в частной торговой фирме.

Сигман спился. У него нет профессии, ничего не умеет, кроме как быть атлетом.

Сазо… Не знаю, что с ним. Говорили, беден…

Роджерс… После травмы стал никому не нужен.

Кейт погиб во Вьетнаме. Как будто его и не было.

Кирк спивается. У него нет профессии, а его сила никому не нужна без рекордов.

Харкинс. О нем все молчат.

Сколько каждому было посвящено статей, телевизионных репортажей и пышных встреч!

Бывшие мои соперники. Воистину для них спорт противоречив, но велик. Зато неизменно благополучны все столпы этого спорта, все блюстители его правил, чистоты и благородства духа…

Вот только Гартинг… Он выступал на чемпионате мира в Москве против меня и Сазо. Этот Гартинг стал журналистом и нередко пишет пакости о своих же бывших товарищах.

Разве понятие «атлет» это не определение отношения человека к жизни вообще? Разве это не славное племя людей, которое презирает смирение и длинный табель о благоразумии? Разве оно не безумно расточительно на свою силу и все удары своего сердца? Разве понятие «атлет» не определение моего поведения в жизни? В жизни, для которой мы всегда атлеты… И разве звание «атлет» защищает нас от жизни, и разве оно для того, чтобы защищать?.. И разве не обнажены мои товарищи ударам судеб, как обнажены они перед «железом» и всем миром на помостах?..

«Не хнычь! – шепчу я себе. – По-мужски встречай испытание!»