Империя зла - Шакилов Александр - Страница 59
- Предыдущая
- 59/71
- Следующая
А еще начлаг озадачил личный состав учебной тревогой. А потом вертухаи не в ногу маршировали по плацу, на котором как раз устанавливали две сцены. Счастливчики из ближайших к плацу цехов отлично посмеялись, пялясь на это действо.
Потом вэвэшники собрали всех начальничков и особо доверенных, ожидающих перевода в персы, и пообещали устроить кузькину мать за несоблюдение дисциплины во вверенных подразделениях. Вот все начальнички и носились теперь туда-сюда, раздавая ЦУ. Ведь сам министр вот-вот нагрянет!
За периметр отправили команду звероловов. Говорят, министр обожает диких кабанов.
Местной рок-группе подобрали репертуар. Министр любит брутальную лагерную музыку.
Бордюры побелить. Сначала очистить от снега, а потом побелить.
Сортиры отдраить. Свалку за внешней бетонной стеной накрыть маскировочной сетью.
Художнику из потенциальных персов велели в рекордные сроки обновить всю наглядную агитацию. И никого не интересует, что краски нет. Прояви?те смекалку, будущий гражданин Союза. Если надо, кровью своей малюйте.
В каждом бараке приказали вывесить стенгазету, в которой гневно обличить тех, кто перевыполняет норму всего на три процента. Можно старую стенгазету, но дату исправить. Да, еще бы упомянуть о чуткости руководства лагеря и благородной строгости охраны. А как же. Стишков и рисунков не надо, не в детском саду.
И всем помыться, побрить морды, выщипать брови.
Пару человек посадили в штрафной изолятор — в назидание остальным и чтобы не пустовал. Морозилка, конечно, эффективнее. Изолятор в сравнении с ней — райское местечко. Но положено, чтоб был изолятор и функционировал!..
Уже через час начлаг сипел — сорвал голос. Не то что орать, говорить нормально не мог.
Очередное ЦУ: нашить на рукава отличительные знаки, чтобы министр сразу видел, кто дежурный, а кто аж бригадир. Прямо на рабочих местах всем раздали повязки с гербом Союза. Министр обожает патриотов.
— Проверяющие никогда по баракам и цехам не ходят, — нарушил затянувшееся молчание Илья Степанович. — Западло это для них. Так что шмон и прочее — так, для порядку, чтобы рабы прочувствовали серьезность момента. А министр если и прилетит, то разве бухнуть с начлагом в баньке. Но вряд ли, не тот фасон: Бадоев до нашего прыща опускаться не станет, ему самогон хлестать не с руки. Так что суетиться надо в меру, исключительно когда начальство смотрит. Рвать живот не рекомендую.
— Не буду, — честно пообещал Иван.
— Но и волынить не надо. Перед подобными мероприятиями вертухаев обычно усиливают за счет особых новобранцев. Есть тут у нас цех…
От речей старика отвлекло объявление о том, что вечером всем обязательно посетить концерт в честь Гургена Алановича, ведь Гурген Аланович считает, что рабы должны веселиться хотя бы иногда. Нечасто, конечно, но все-таки. И вообще — праздник.
Жуков сразу решил, что ему-то точно на концерте делать нечего. Во-первых, всерьез опасался, что при виде Бадоева его заклинит, он тупо попрет на охрану в надежде перегрызть элитную глотку и его пристрелят. Как бы печально это, хоть разом и избавит от голоса в голове… Во-вторых, министр или еще кто из его окружения могут увидеть Ивана Жукова, опознать, и тогда его схватят и уничтожат. Следует уменьшить риски до минимума. Или хотя бы вдвое, как нынешний рабочий день.
Запрещенным имуществом обзавестись он не успел, поэтому, свалив из цеха, просто лег на нары. Рабы готовились к встрече с хозяином не только Хортицы, но и вообще всех лагерей и постепенно покидали барак, опустевший уже на две трети. Остались только старики, больные и мамашки с маленькими детьми.
Ну и отлично. Меньше народу — больше кислороду.
Увы, спокойно отлежаться Ивану не дали.
Явились вертухаи и велели всем — вообще всем! — выметаться наружу. А тех, кто сам не может ходить, пусть несут, толкают, пинают — командиру вертухаев, красномордому толстому сержанту, по фигу.
Мощным пинком под зад Жукова сбросили с нар. Поднявшись, он повел плечами.
Что ж, еще один повод отомстить.
В Новом Кремле было тихо и спокойно. Пожалуй, даже слишком тихо.
Высокий, широкий в плечах мужчина надел строгий серый костюм, с которым плохо сочеталась салатовая рубашка сплошь в игривых крокодильчиках. Туфли его блестели так, будто их только что покрыли лаком. Голова у мужчины была гладкой, как яйцо.
Пребывая, очевидно, в прекрасном расположении духа, он провел холеной ладонью по ярко-красному письменному столу. Под ногами пружинил ковер — вытканная репродукция любимой картины «Купание красного коня» Петрова-Водкина. Походя хозяин кабинета пнул боксерскую грушу, что висела вместо люстры.
Кресло, в которое он уселся, выглядело как человеческая кисть с чуть согнутыми пальцами, направленными кончиками вверх.
Мужчина взял со стола пульт, нажал на кнопку. Огромный, во всю стену, телевизор включился.
На лице мужчины заиграла счастливая улыбка.
Улыбка безумца, наделенного безграничной властью.
Над морем голов возвышался огромный экран, на который транслировали картинку с десятков камер, установленных вокруг. Сейчас показывали как раз то место, рядом с которым находился Жуков, — площадку, огороженную высоким, по шею взрослому человеку, забором, сваренным из ржавых листов жести в несколько слоев.
Толпа заулюлюкала — в загон впустили двух здоровенных диких кабанов. Из динамиков прозвучало: «Раз-раз, раз-два, проверка!» Запищали счетчики Гейгера, для пущей наглядности установленные на заборе. Кабаны — страшные, облезлые, радиоактивные — тотчас сшиблись. К их клыкам местные умельцы проволокой примотали острые, как бритвы, ножи. Брызнула кровь. Толпа взвыла от восторга.
Тогда же Иван увидел на экране себя. Крупно: его рожа, с которой почти сошли синяки. Узнать в нем врага народа, объявленного в розыск по всему Союзу, было легко и просто. Отвернувшись и опустив голову, он активнее заработал локтями, стараясь продвинуться как можно дальше от загона со зверьем. Жуков все выглядывал Илью Степановича, но того нигде не было. Что неудивительно, ибо найти человека в такой толпе очень проблематично. Сюда, похоже, согнали все население острова. Прямо-таки день единения секторов лагеря. Весь плац был заполнен, все улочки рядом, крыши цехов, «парк» с дорожками и бетонными «деревьями». И сборище это гудело, перекрикивалось, плакало детскими голосами, курило вопреки всем запретам, пахло самогоном и материлось. Над толпой клубилось марево горячего воздуха, выдыхаемого тысячами человеческих глоток.
Дальше никак не продвинуться. Точно в стену уперся, за которой — метрах в тридцати — сцена. Над сценой растянут между флагштоками транспарант «Светлое будущее неотвратимо!» Напротив — еще одна сцена, попроще, на нее как раз вышли рабы с гитарами наперевес. А между сценами довольно широкий проем сплошь заполнен людьми.
Жуков замер. Не нравилось ему тут. Не надо ему все это, пусть его выпустят.
«Найди Барса».
Он мотнул головой.
Взревел каскад колонок, каждая из которых была втрое больше Ивана. Это на сцену, над которой транспарант, вышел начальник лагеря.
— Тихо, саботажники!
Людское море замерло.
— Равняйсь! Смирно!
Позвоночники выпрямились, подбородки задрались — и море замерзло.
Минута, две… Ощущение тревоги, неизбежного чего-то и неотвратимого, как смерть и светлое будущее, нарастало. Голос отца повторял одну и ту же фразу без перерыва, глотая слова, наслаиваясь на самого себя, отдаваясь меж висками эхом. Из носу потекло. На глаза будто накинули марлю, контуры предметов и людей скорее угадывались, чем определялись с помощью органов чувств. Накатывала тошнота. Проблеваться в толпе, сжимающей тебя со всем сторон, — что может быть печальнее?
Всеобщее волнение нарастало.
Стоять молча и по стойке смирно утомительно. По толпе волнами расходился гул: «Министр вот-вот будет, подлетает». Откуда рабы узнали об этом — загадка. Но минуты не прошло, а в подсвеченном прожекторами небе появился черный вертолет Бадоева.
- Предыдущая
- 59/71
- Следующая
