Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 46
- Предыдущая
- 46/110
- Следующая
В два часа я сидел за столиком и ждал Нечаева.
Пятеро переодетых агентов, как я узнал потом, заняли соседние столики, остальные разгуливали снаружи…
В четверть третьего Нечаев вошел в харчевню.
Я кивнул. Моментально один из агентов поднялся, подошел к нему и сказал, что «должен передать ему несколько слов».
Нечаев тотчас все понял – но они уже схватили его за руки… Я бросился ему на помощь (так было условлено с Николичем).
Ударом кулака меня сбили с ног. И, лежа на земле, я видел, как у Нечаева выхватили из-за пазухи револьвер.
Я вскочил и бросился прочь из кафе. За мной (как было условлено) побежал, стреляя, переодетый русский жандарм…
Как сообщил мне вечером Николич-Сербоградский, при обыске в квартире Нечаева обнаружили адреса высших сановников Российской империи, около которых было написано «расстрелять». Среди бумаг нашли новое письмо ко мне в Россию, где он описывал, как я ему дал деньги, и благодарил за это. Письмо, которое должно было окончательно меня погубить, точнее, сделать из меня настоящего революционера.
Гувернер продолжал заботиться о моем политическом воспитании…
Но все это не избавило меня от тоски.
Только спустя много лет я узнал, что все это была комедия – русская полиция через провокатора была осведомлена о каждом шаге Нечаева. Отлично знали, где он жил. Я им был не нужен. Точнее, им требовалось, чтобы я предал его.
На подобном предательстве обычно вербовали агентов.
Уже вечером я сидел в поезде, отправлявшемся в Россию. Когда поезд тронулся, в купе вошел… Кириллов! Он поздравил меня с успехом. Сообщил, что дело против меня закрыто.
– Как приедете – поспешите успокоить тетку, разъясните сами ваше исчезновение. Наши люди удачно сообщили ей, что у вас роман с дочерью графа Перовского… – Он насмешливо посмотрел на меня. – И потому вы, так сказать, внезапно махнули в деревню из Петербурга… Да, друг мой, знаем и о романе! Все мы знать должны, и все мы знаем. Такая служба. Отныне и ваша служба… Кстати, девушка эта на очень опасном пути. Нам известно, что она с вами рассталась. Но коли опять появится в вашей жизни, не сочтите за труд держать нас в курсе… Это в ее, поверьте, интересах…
Так в несколько дней поменялась моя судьба.
Я вернулся в Россию. Мой рассказ о пребывании в деревне тетушка выслушала со странным доверием. Обычно дотошная, она вопросов не задавала.
Но мне показалось, она сделалась печальна. Даже её отношение ко мне как-то изменилось… Это до сих пор для меня тайна – знала ли она о происшедшем? Неужели её влиятельные знакомые посмели намекнуть? Или мне показалось? Этот постоянный страх разоблачения преследовал меня с тех пор всю мою жизнь.
Теперь Кириллов часто вызывал меня «к добрым соседям» (так насмешливо тетушка называла Третье отделение). Жандарм у входа знал меня в лицо и пропускал без всякого документа. И от этого мне было ещё тягостнее…
Иногда Кириллов встречался со мной в большой, великолепно обставленной квартире с окнами на Мойку, недалеко от дома, где когда-то жил Пушкин. Здесь у самого дома и на лестнице разгуливали молодые люди в одинаковых черных пальто и котелках – его охрана. По наивности я сначала подумал, что он там живет. Но как бы между прочим он объяснил, что это служебная квартира, здесь он встречается со своими агентами. Оттого все стало еще противнее…
В большой столовой всегда был сервирован стол. Прислуживал также сотрудник – видно, старый филер с красным пористым носом, похожим на клубнику.
Во время обедов Кириллов весело болтал. Зловещее мрачное выражение, с которым он меня встретил впервые, оказалось маской. За столом теперь сидел приятнейший во всех отношениях господин, радующийся жизни… Впоследствии все руководители русской тайной полиции поражали меня жизнерадостностью и отличным аппетитом. Нет-нет, он более не давал мне тягостных заданий, просто мило беседовал… постоянно переключаясь на ненавистную тему – о гувернере.
– Послушайте, дорогой друг, что писал вашему гувернеру после разоблачения… догадайтесь кто? – И, надев пенсне, начал читать письмо: – «Я не могу вам выразить, как мне было тяжело за вас и за самого себя. Значит, все было протухшей ложью, все было основано на песке! Значит, ваш могущественный комитет – это только вы сами и три-четыре человека, вам подчиненных?..» Дальше о вас. «Все оказалось ложью, как и тот молодой человек, который играл в студента из Саратова! Он был такой же ложью, как все остальное! Я отдал вам свое имя, публично связал себя с вашим делом… Веря в вас беззаветно, я оказался круглым дураком – это горько и стыдно в мои лета…» Да, это старик Бакунин писал в те дни, когда мы обратились за помощью к полиции кантона! Но и после ареста мерзавца выставленный негодяем на посмешище старый безумец начал рассылать эмигрантам письма, умоляя спасти негодяя! Вы только послушайте… – И он прочел: – «Какой-то внутренний голос говорит мне, что мальчик вызовет из глубины своего существования – запутавшегося, загрязнившегося, но далеко не пошлого – всю свою энергию и смелость… Я верю, он погибнет героем». Ну где принципы?.. Кстати, между стариком и мальчиком не было ли плотской связи?..
– Не знаю! Не знаю! – почти закричал я, пытаясь прервать этот разговор.
Но Кириллов был беспощаден:
– У нас, как вы понимаете, при господине Бакунине есть свой человек… Так что копии всех писем старика к Нечаеву попадают и к нам… Они нам помогли, и очень. Особенно письмо, где ваш гувернер сообщал Бакунину, что придумал создать банду – грабить бедных швейцарцев. И когда старик организовал давление на швейцарское правительство, мы им письмишко про банду и предъявили… Но старик не успокоился, он задумал отбить негодяя на вокзале. Безумцы в количестве пяти человек смело вошли в поезд, где их уже ждал… десяток наших! Пришлось им ретироваться, и поспешно. Однако в одном, я думаю, господин Бакунин прав. К сожалению, Нечаев себя еще покажет…
Я тоже был уверен, что старик прав. Нечаев ужасен, но пошлым его не назовешь.
– Ну что, пойдете на суд?
– Нет.
– Переживаете? Раскаиваетесь? Еще не поняли, от кого мир избавили? Тогда продолжим повествование о вашем гувернере… Он как-то написал старику об интересной идее – создать группу революционеров-самоубийц… Идущих ради революции на заведомую смерть… Этак подошел к какому-нибудь министру и бомбой его. Неважно, что сам погиб, зато министра нет!.. При аресте у него найдена картотека предполагаемых самоубийц – там одни женщины. Как точно психологически! Русские женщины, как никто, способны на самопожертвование. И знаете, кто возглавляет список?
Я знал…
– Да, дочь моего нынешнего коллеги, члена Совета при министре внутренних дел Льва Перовского. Мы, конечно же, сообщили отцу… Так что многие семьи вас благодарить должны! Процесс по делу вашего друга будет открытым. Его будут судить по месту преступления в Москве. Может, все-таки съездите в Москву на процесс? Да не бойтесь, езжайте спокойно – у меня для вас подарок. Во время этапирования мы сумели убедить Нечаева, что его выдал наш агент поляк Семповский. Вот так мы бережем ценных людей. В Швейцарии уже состоялся эмигрантский суд. Поляка приговорили, и в него даже стреляли… Так что ваше участие, – сказал он беспощадно, – мы похоронили! Запомните наше правило: о ценных сотрудниках мы заботимся, как о чести замужней женщины. Вы с ней, – хохотнул, – в преступной связи, но постоянно думаете, как бы ее не скомпрометировать!
Впоследствии узнал, что эта фраза была прописана в инструкции «Работа с начинающими. Создание настроения всемогущества и безопасности у новых агентов ведомства».
А тогда Кириллов продолжил мучить:
– И все-таки, почему бы вам не пойти хотя бы на заключительное заседание? Понаблюдаете человеческую комедию… Могу предсказать исход. Ваш гувернер получит двадцать лет каторги. Государь, по милосердию, заменит каторгу пожизненным заключением в Петропавловской крепости и, конечно, публичной казнью. – Он похохатывал все время. – Да, нам известно даже будущее. Ибо это – наша страна. Привыкайте. И будет ваш гувернер до смерти сидеть в том самом не очень комфортном Алексеевском равелине, где будто бы прежде сидел. Видите, как опасна ложь. Слова имеют мистическую силу… В равелине он навсегда потеряет фамилию, получит номер. С каковым и умрет. Кстати, там должны были оказаться и вы после его писем. И может быть, так же бесследно сгинуть… Да, забыл главное, – он небрежно положил конвертик. – Пора уже вам самому себя содержать, молодой человек. Я в вашем возрасте давно это делал. Стыдно жить на теткином иждивении…
- Предыдущая
- 46/110
- Следующая
