Князь. Записки стукача - Радзинский Эдвард Станиславович - Страница 31
- Предыдущая
- 31/110
- Следующая
– Не правда ли, Женева отличается от любимой родины? Президенты кантонов, члены Парламента как обычные смертные без всякой охраны ходят по городу. Никакой нашей оперной гвардии, никаких казаков, никаких жирных вельмож, увешанных орденами. Вы можете зайти в кафе и увидеть самого Президента кантона. Точнее, вы его не заметите. Он будет сидеть, как простой смертный, и терпеливо ждать официанта. Учтите, юноша, сюда как в Ноев ковчег собрались мы все – участники поверженных европейских революций. И, заметьте, они никого из нас не выдают, они не борются ни с какими идеями… И при этом почему-то у них нет никаких потрясений, которые так недавно охватили страны с могучими армиями, цензурой, бюрократией…
Нечаев нетерпеливо грыз ногти, наконец прервал нарочито грубо:
– Заканчивайте вашу мерехлюндию, Михаил Александрович, и главное – перестаньте мучить мои уши сентиментальной музыкой. Я привел вам не гостя, которого надо занимать, – я привел революционера.
Бакунин посмотрел на мерзавца воистину влюбленными глазами. Но, заметив мою реакцию, сказал:
– Да, мой мальчик… – так он его называл, – не понимает музыку. Но зато понимает беспощадную музыку революции… Значит, вы из Саратова… Итак, даже в глуши, как сказал мне мальчик, зреет революция. Что ж, я всегда верил в русского юношу… Но будет ли она достаточно жестокой и последовательной?
Я уже хотел ответить про боевые пятерки, но он мне не дал. Помню, он все время говорил сам.
– Необходимо думать только о том, как быстрее создать силу, готовую все разрушить, – ласковым голосом продолжал он. – Ситуация нынче в мире весьма обнадеживающая. Это прежде всего достижения техники, это новые средства уничтожения… И конечно, новая жестокая революционная молодежь. Старики в революции негодны. Это можно увидеть на примере Герцена… Они старчески жалостливы и полны христианской благоглупости. Революционеров в определенном возрасте надо непременно отправлять к праотцам, – сказал он, глядя на меня удивительно добрыми глазами. Засмеялся и продолжил: – Каковы ваши задачи? Снабдить тайные общества последними техническими достижениями века… Обратите внимание ваших саратовцев на любопытный процесс, который идет нынче в Голландии. Вы не слышали про марсельское дело? Не так давно по выходе из гаваней Голландии в открытом море начали тонуть корабли. Оказалось, мерзавцы судовладельцы страховали свои ветхие суда. И потом с помощью часового механизма взрывали их в море динамитом. Адская машина. Вот как, оказывается, просто. Спасибо негодяям за подсказку. Динамит и железные дороги – две революционные приметы нашего века. Достаточно подложить на любом участке железной дороги… или в доме… да что там в доме – можно и во дворцах… – Он опять радостно засмеялся детским смехом… Старый ребенок, мечтающий о крови. Этот его детский смех до сих пор звучит в ушах.
В этот момент горничная принесла поднос с хлебом и колбасой и несколько бутылок русской водки.
– Начнемте трапезу, – сказал он.
Я отказался, но он и Нечаев дружно принялись за еду. Он ел колбасу большими кусками, запивая водкой. Поймал мой взгляд:
– Мне противны здешние привычки… эта филистерская медленность, с какою благодушный обыватель напивается допьяна, поглощая вино маленькими дозами. Хороший стакан водки приводит к той же цели быстро и решительно. Как я ненавижу эту рассчитанную умеренность, умышленно медленный темп наслаждения! Вот это и есть учение Маркса. Все у него постепенно… Мещане! Мещане! А по мне, сегодня же можно и нужно зажечь Россию… Россия дика, не испорчена цивилизацией… Основная черта, свойственная нашему Отечеству, – наивное чувство братства. Коммунизм у нас в крови. И еще – революционность, тысячелетняя ненависть мужика к своим мучителям, к господам… – И добавил все так же добро, счастливо: – А еще в русском народе есть детская, демонская любовь к огню. На этой любви к пожару Ростопчин построил свой план защиты Москвы. Так что, господа саратовцы, крестьянина нужно и можно убедить жечь поместья господ со всеми их богатствами… и самими господами, – он залился звонким, добрым смехом. – И что еще очень важно: чтобы вы, молодёжь, понимали важность разбойного элемента в русской революции. Со времени основания Московского государства разбойник у нас – герой, защитник, мститель народный, враг государства… Но нам не нужны идеальные разбойники типа пушкинского Дубровского. Нам нужны русские разбойные кровавые артели типа Степана Разина… Яд, нож, петля! Революция все освящает! Это назовут терроризмом? Нам все равно! – Он опять засмеялся лучисто, нежно. – Мальчик все это понимает. Он истинный мой ученик… Запалим пожар в России. И оттуда пожар перекинется на весь мир. Мы уничтожим все то, что освящено европейской цивилизацией. Все столицы от Лондона до Парижа и Вены подлежат огню… Привести в движение эту разрушительную силу – вот сегодня цель, единственно достойная разумного человека…
И все это – с детскими, добрейшими глазами. Но, упоенный рассказом о грядущих ужасах, он тем не менее заметил, как я прикрывал глаза от яркого света.
После чего весь оставшийся час он заботливо держал свою огромную ладонь против резкого света лампы, продолжая рассказывать об уничтожении цивилизации.
– Я буду выступать завтра на конгрессе Лиги Мира и Свободы. Но это в последний раз. Я ее покидаю. Это сообщество глупцов, решивших остановить надвигающуюся в Европе великую войну. Однако остановить ее невозможно. В Европе существуют великие империи – Пруссия, Австрия, Франция, Россия. Как их остановишь, если вкус наживы делает их безумными? Только разрушив их… Но для этого не стоит препятствовать войне. Чтобы человечество обрело мир, нужна новая и разрушительная война. Таков парадокс! – засмеялся. – Мы часто спорим с Марксом о России… Немцы – самые большие теоретики в мире. Они все время учатся и даже на Страшном суде предъявят баллы за успеваемость… Маркса не интересует реальная революция, ему куда важнее доказать, когда и почему она должна быть… Немцы ценят во всем порядок. И революция должна протекать по порядку. Сначала буржуазная и только после нее «цвайте колонне марширт» – пролетарская… Есть общеизвестная фраза: «Немцы никогда не совершат революцию, ибо не смогут захватить даже вокзал, не запасшись перронными билетами», – долго хохотал. – Нет, я определенно хочу ему показать вас. Мы поедем к Марксу, и вы расскажете ему о молодой России, готовой к революции… Вот будет для него сюрприз! «Не угодно ль этот финик вам принять?..»
На обратном пути Нечаев говорил в восхищении:
– Великий старик… Мы с ним сейчас сочиняем памятку Революционера. Я предложил именовать ее Катехизис Революционера, – Он все не мог забыть преподавание Закона Божьего. – Послушайте, сударь! – И под мирным женевским небом на набережной Женевского озера зашептал: – Революционер – человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым интересом, единой мыслью, единой страстью – революцией… Все нежные чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже чести должны быть задавлены в нем единою страстью революционного дела. Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение. – И с ненавистью глядя на мирную толпу: – Вот если бы всё это перевести мещанам-швейцарцам!
Он, да и я тогда – мы не могли представить, что они спокойно все это выслушали бы и только сказали бы: «Что делать, такие у этих людей странные убеждения!»
– Но визит к вашему родственнику за вами, – сказал Нечаев. – Я все думаю… Он сейчас на хорошем счету в правительстве… К нему наверняка ходят курьеры, носят гранки… Много людей толчется в доме. И знакомые отменные – господин Победоносцев и прочая сволочь. Нет, жить рядом с ним весьма рекомендательно. Вот в таких местах и надо организовывать нелегальные квартиры…
Я наивно взял с него клятву не делать этого. И только тогда согласился повести его к обретенному родственнику. Я тогда еще не знал: обещание для него – пустой звук. Ибо у него было одно обязательство – Революция. И все, что на благо Революции, освобождало его и от слова, и от прочих обязанностей. Причем решать, что на благо этой своенравной даме, должен был он сам.
- Предыдущая
- 31/110
- Следующая
