Камень, ножницы, бумага - Макдональд Йен - Страница 27

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая

– Вот так, скотина!

Идиоты, дерущиеся в горящем доме!

– Очень впечатляет, мистер Ринг.

Голос слишком близко, слишком близко… Многосуставчатые пальцы смыкаются на моей глотке, выдавливают кровь из пореза вдоль линии волос, толкают к горящим Буддам. Я отбиваюсь баллончиком, но пальцы робота хватают мои очки, сдирают их. Моя единственная свободная рука распыляет черноту на то место, где, я надеюсь, находится экран. Пластиковые пальцы судорожно сжимаются, я ломаю суставы, как ноги у краба, и вырываюсь. Смогу ли я? Посмею ли? Смогу ли, посмею ли, смогу ли, посмею ли? Посмею.

Аэрозоль зачернил левую сторону крылатой эмблемы и три четверти светящегося экрана. Наму Дайцы хеньо конго! Я должен действовать быстро и решительно, пока Такеда не успел переформатировать фрактор для меньшего экрана.

Единственный взгляд может дать ключ к победе. На задней панели кирасы, в точности там, где, как я помню, Лука вставляла мультиплексный линейный передатчик в своего Одджоба, имеется пятнадцатиконтактное гнездо, стандартное для всех моделей роботов Дорнье Марк 15.

Такеда крутится вокруг своей оси, пытаясь в расплывчатых пятнах инфракрасных теней поймать истинное изображение, но я действую быстрее. За мгновение до того, как двигательные датчики успевают меня зарегистрировать, я оказываюсь на нем. Зал Дайцы сейчас подобен горящему аду, но демонический ящик слетает с моего пояса, и вот уже его адаптер вставлен в гнездо питания, куда Такеда дотянуться не может.

– Ты хотел получить фракторы, – кричу я сквозь рев огня и вой пожарных сирен. – Так держи их!

И нажимаю на клавишу dump disk.

– Ввести код? – спрашивает демонический ящик. Мои пальцы, онемевшие от Кетер-шока, ошибаются.

Страшная боль в шее; пальцы робота шарят, пытаясь оторваться от моего тела.

– Что я повторю…

Еще одна рука ощупывает сломанными пальцами основание моего черепа, трогает, щупает, пробует…

– Что я повторю три…

Хитиновый палец ввинчивается, ввинчивается в пластиковое гнездо микрочипа у меня на голове. Боль просто ошеломляет, но это ерунда по сравнению с тем, что будет, если господин Такеда сможет пропустить многовольтный разряд сквозь мой мозг.

– Что я повторю трижды… Я горю, я умираю.

– является…

Он выцарапывает внутренность моего черепа, высасывает душу, заглатывает меня.

– …истинной.

– Полная загрузка фракторной системы, – сообщает демонический ящик. В тот же момент господин Такеда ослабляет хватку, и моя душа освобождается. Боль утихает. Я, покачиваясь, отхожу в сторону. При свете сотни горящих Будд вижу робота Такеду, его ноги сложились пирамидой, руки повисли жесткими плетями, а Сефирот, диск Маркуса, изливает на него весь страх и всю радость, всю боль и все уничтожение, и все сумасшедшее, и все излечение, и всю святость, и всю память, и все забвение, и все высоты, и все провалы, и тишину, и проклятия, и смерть всего мира.

– Гори в аду, ублюдок!

Колонны вспыхивают, пламя лижет балки и перекрытия. Стены, облицованные содзи, уже исчезли. У меня совсем нет времени, крыша сейчас рухнет, но в этой огненной церемонии надо еще сжечь две вещи. Дым и жар заставляют меня опуститься на пол и ползти, давясь и обжигая кожу, к упавшему образу Кокуцо.

Как-то раз Лука записала на видеокамеру молодого уличного проповедника, который использовал большую турецкую свечу как аллегорию ада.

– Тысячу экю тому, кто продержит палец в ее пламени в течение минуты, – провоцировал он обывателей, отправившихся в воскресенье за покупками. – Одна минута… Нет желающих? Как же вы выдержите целую вечность в аду?

Однако некоторые вещи необходимо вытерпеть. Есть ад, который надо объять. Я прижимаю руку к раскаленному дереву. Боль сметает все мысли, все, кроме потребности прекратить ее, прекратить, прекратить! Но я не могу. Не могу. Наму Дайцы хеньо конго-наму Дайцы хеньо конго-наму Дайцы хеньо конго-наму Дайцы хеньо конго. Держи их. Я смотрю, как мои руки чернеют, держи их и плюй на все, держи их, и дымись, и гори, чтобы обнажились обуглившиеся хрящи. Держи их. И я держу, пока не сгорают все следы, все очертания того, что было на них выгравировано. И только тогда, преображенный болью, выбегаю из Зала Дайцы, а за спиной у меня, в водопаде пламени, рушится крыша на сверкающего в огне и плавящегося Такеду. Выбегаю между воротами тории под стеклянную крышу земли обетованной, которая трещит от внезапного приступа жара и разлетается на десятки мозаичных шестиугольников, и все они падают, валятся, летят вниз, дождем осыпая мою голову.

Легенда, связанная со скитом-бангаи, без номера, в который попадаешь утром после ночевки в Двадцать седьмом храме, пожалуй, самая необычная во всем паломничестве. Когда Дайцы шел через эту часть Сикоку, ему попался торговец с вьючной лошадью, груженной сухой соленой форелью. Кобо Дайцы попросил дать ему одну рыбу в качестве сеттаи, но сердце рыботорговца ожесточилось от многолетней греховной жизни, и он не подал даже самой маленькой рыбки, лишь подстегнул свою лошадь. В тот же миг у лошади начались паралитические колики, и тут торговец вспомнил, что на острове находится великий и святой человек, он повернул назад и стал молить Дайцы о прощении. Дайцы дал ему чашу для подаяния, велел наполнить ее водой из близлежащего источника и дать лошади. Так тот и сделал, и лошадь сразу поправилась. В благодарность торговец хотел отдать Дайцы весь тюк с форелью, но святой принял только одну рыбку, самую маленькую. Он поместил ее в источник, помолился, и рыбка сразу ожила. Рыботорговец построил у источника часовню, которая через века стала буддистским монастырем. По сию пору в пруду, питаемом этим источником, плавают рыбы; монахи любят показывать паломникам метки по обе стороны их спинок и на хвосте, которые считаются следами пальцев Дайцы.

Согласно их предписанию я должен держать руки в этих живительных водах два раза в день: на рассвете и на закате.

Не могу сказать, что я ощутил особое просветление и благословение, может быть, целительное воздействие основано на пользе физических упражнений – ежедневной двойной прогулке к источнику, и духовному умиротворению от наблюдения за медлительными созданиями в глубокой, чистой воде. Как бы то ни было, мои лекари говорят, что когда я иду к пруду, линии биотоков на мониторе робота, который следует за мной, как больная совесть, вычерчивают более гладкие, более спокойные конфигурации.

Это отшельническое братство монахов-гомосексуалистов состоит из добрых и истинно благочестивых людей. Они живут духовной жизнью с естественной, природной грацией рыбы в воде. На свете не много вещей более привлекательных, чем природная святость, и не много столь же редко встречающихся. Многие из них – это люди, оставившие свою профессию, потому что чувствовали: сексуальная ориентация уводит их от принятых духовных практик. Братья монастыря Форельного источника среди тех немногих, кто знает о его существовании, пользуются славой сильных мастеров щадящего лечения, очень умных счетоводов и суровых законников. После того как Мас нашел меня среди хаоса и руин «земли обетованной» и доставил назад в Танацакию, семейство Танацаки послало за братьями из монастыря Соленой форели, зная, что у них имеются возможности не только исцелить меня, но и укрыть от тех, кто может заинтересоваться человеком, в одиночку разрушившим «Тоса Секьюрити Инкорпорейтед».

Пока основные игроки этого разворачивающегося акта японского театра кабуки маневрируют и интригуют в образовавшемся вакууме после внезапной гибели ToSec, я знакомлюсь со своими новыми руками. Пластиковая кожа немного меня смущает, особенно шокирует место срастания с бледной веснушчатой кожей Этана на кистях, но брат Сайгио, мой любящий лекарь, ежедневно укрепляет мою уверенность, что под жестким клешнеобразным панцирем нарастает, уплотняется слой за слоем новая кожа. Каждую минуту, каждый час, каждый день. Пигментация, волоски, ногти, отпечатки пальцев – все будет как прежде, благодаря чуду ускоренной регенерации.

• Предыдущая
• 27/28
• Следующая