Вино грез - Макдональд Джон Данн - Страница 8
- Предыдущая
- 8/44
- Следующая
Одежду Рола, как и всех других детей, составлял единственный длинный лоскут из мягкой металлической материи, обернутый вокруг талии и бедер. Свободный конец этой набедренной повязки был пропущен между ног и крепко заткнут за виток на талии. Когда дети становятся постарше и им уже разрешено грезить, юношам выдают тогу и ремень, а девушкам — платье. Когда приходит смерть, обнаженный мертвец соскальзывает в пасть овальной трубы и исчезает в черной неизвестности, а его одежда сохраняется. Рол бывал в помещении, где эта одежда хранится в блестящих стопках, до верха которых мог дотянуться только взрослый.
Рол встал, сделал глубокий вдох, поправил повязку на бедрах и торжественно зашагал по следующему неподвижному эскалатору. Потом — по следующему, все выше и выше. Подъем был довольно крутым; Рол устал карабкаться и остановился отдохнуть, сообразив, что потерял счет уровням. Коридоры, в которые он заглядывал, проходя мимо, выглядели одинаковыми, в них царило безмолвие.
Наконец он увидел работающие эскалаторы, они двигались плавно и бесшумно. Встав на эскалатор, движущийся вверх, Рол стал размышлять, когда в последний раз касались этих ступенек чьи-нибудь босые ноги.
Вверх, вверх, все выше и выше. Знакомые уровни остались устрашающе далеко внизу. Но привычное бесшумное движение эскалатора, обдувающее лицо легким ветерком, усыпляло все эти страхи.
И когда, наконец, он увидел, что эскалатора, который бы поднял его еще выше, больше нет, и выше идти уже некуда, он даже растерялся. Коридор на этом уровне был меньше, чем на других уровнях, и ему пришлось перебороть себя, чтобы тут же не повернуться и быстро спуститься обратно. Хуже всего действовала тишина. Здесь не было слышно ни мягкого шороха ног по теплому, как тело, полу, ни отдаленных голосов. Никаких признаков чего-нибудь живого. Только безмолвие и сияние стен.
Значит, это — верх мира, верх вечности, вершина всего. Восторг подавил страх, и Рол почувствовал себя значительнее, чем сама жизнь. Как же! Он — Рол Кинсон, добрался в одиночку до самого верха мира! В сознании сформировалась насмешка над всеми остальными. Он выпятил грудь и высоко задрал подбородок. Старшие говорили, что пределов мира не существует, что безмолвные уровни простираются в бесконечность, что те, кого опускают в трубу смерти, падают вечно, медленно вращаясь в черноте до скончания Времени.
Рол двинулся по слегка изгибающемуся коридору и почти тут же остановился. В конце коридора находилась картина, большая картина. Рол знал, что это такое. На восемнадцатом уровне хранились тысячи картин, и ни одна из них не была по-настоящему понятной.
С чувством знатока и некоторым презрением он направился к картине. Он так стремительно подошел к ее странно сияющей поверхности, что ударился, и, еще не успев почувствовать удара, упал. В глазах потемнело, и звук изумления пузырем застрял в горле.
Придя в себя, Рол поднялся на колени и снова взглянул на картину. Он понял, что это — не картина. Это было само откровение. Это была истина, причем настолько фантастическая, что он не смог сдержать бессмысленные, нечленораздельные звуки, срывающиеся с его губ. И лопоча, как младенец, Рол понял, что, начиная с этого дня, он будет в стороне от всех тех, кто не видел истины, кто не разделит с ним ее концепции.
Всех учили, что снаружи, за этими уровнями, за сияющими стенами, находится «небытие». Часто, укладываясь спать, он пытался представить себе это «небытие». Все это оказалось ложью.
Все уровни находились в страшно огромном помещении. Невообразимо высокий потолок глубокого пурпурного цвета был усеян яркими колючими светящимися точками, окружавшими один огромный диск, источник густо-красного света, от которого у Рола заболели глаза, когда он посмотрел прямо на него. А пол этого помещения был окрашен в рыжевато-коричневый, бурый и серый цвета. Самым ужасным было то, что увидеть стены этого странного помещения никак не удавалось. Они были за пределами видимости, что, само по себе, являлось новой концепцией. От долгого пристального рассматривания виднеющегося далеко внизу пола у Рола закружилась голова.
Справа, вдали зазубренными рядами громоздились холмы, вершины которых вздымались выше уровня глаз. А на переднем плане, выстроившись в ряд на рыжевато-коричневом полу, возвышались, словно башни, шесть необычных предметов. В свете круглого красного источника они казались серебряными. Чем больше Рол всматривался, тем лучше его глаза приспосабливались к непривычной перспективе, тем точнее он мог оценить высоту шести непонятных, лишенных характерных черт цилиндрических предметов с тупыми рылами и сверкающими частями. Понаблюдав некоторое время, он заметил какое-то движение. Участок пола ожил и, поднявшись, оказался высокой вращающейся колонной. Рол понятия не имел, зачем и кому это было нужно, но продолжал следить за тем, как эта штука, не прекращая вращения, направилась к высоким и неотесанным холмам, и там скрылась из виду. Рол было коснулся губами твердой поверхности прозрачной субстанции и тут же отпрянул. Для мира, где все всегда было теплым, поверхность незнакомого материала оказалась до странности холодной.
В конце концов голод заставил его оторваться от вида в «картине», которая, как он потом выяснил, называлась «окно». Теперь всю дорогу, пока он достиг знакомых нижних уровней, ему пришлось спускаться. Рол никому не стал рассказывать о том, что увидел. Потрясенный чудовищными размерами Того, что находилось снаружи известного ему мира, в котором жил, он ощущал себя маленьким, словно съежившимся. Он ел, спал, купался и бродил один, пользуясь любой возможностью ускользнуть и вернуться к «своему» окну, смотрящему в другой мир, по сравнению с которым известный мир казался карликовым.
Однажды, переполненный значимостью новых знаний, Рол попытался рассказать об увиденном одному из старших ребят. Тот страшно рассердился, и Ролу Кинсону пришлось подниматься с пола с окровавленным ртом и с твердой уверенностью больше ни с кем об этом не разговаривать.
С Лизой, конечно, все обстояло по-другому. Как его сестра, она в какой-то степени разделяла с ним биологическую прихоть судьбы, которая наделила его развитой грудью, широкими плечами, буграми мышц на ногах и руках, в мире, где физическая сила была бесполезной.
Он запомнил, что когда в первый раз привел ее к окну, ему было двенадцать лет, а ей — десять. В этом возрасте она уже была выше и сильнее всех своих ровесниц. Как и у Рола, у нее была густая шапка иссиня-черных волос. И это выделяло их в мире, где волосы у всех были светлыми, очень жиденькими и к двенадцати годам уже почти у всех выпадали.
Они поговорили, и Рол понял, что и Лизу преследует смутное ощущение беспокойства, беспричинной досады, но все это действует на нее по-другому. Если он старался постоянно что-то изучать, чтобы больше понять, то она с детской непосредственностью и бездумностью делала из этого фетиш.
Ролу понравилось, что Лиза не испугалась «картины» или сумела скрыть испуг. Они стояли у окна и Рол говорил, щеголяя новыми словами:
— Это все — снаружи. А весь наш мир и все уровни находятся внутри того, что называется «зданием». Там, снаружи, холодно. А красный круглый источник света — Солнце. Оно движется па потолку, но никогда полностью не исчезает из виду. Я следил за ним. Оно перемещается по кругу.
Лиза на все смотрела с непоколебимым спокойствием.
— Внутри лучше.
— Конечно. Но это же здорово — знать, что снаружи что-то есть.
— Да? А разве это хорошо — просто знать о чем-то? Я сказала бы, что хорошо танцевать и петь, хорошо, когда тепло, хорошо долго купаться или находить еду повкуснее.
— Ты никому не расскажешь об этом?
— Чтобы меня наказали? Я что, дура, Рол?
— Ну, тогда пошли. Я покажу тебе еще кое-что.
Он провел ее на несколько уровней ниже, где было много небольших комнат. В комнате, куда они пришли, стояли десять кресел. Они были расставлены так, что сидящие в них были обращены лицом к дальней стене. Рол заставил Лизу сесть в одно кресло, а сам подошел к машине, над разгадкой назначения которой он перед этим бился несколько месяцев. Он сломал четыре таких машины, прежде чем, наконец, овладел ее управлением.
- Предыдущая
- 8/44
- Следующая
