В плену подозрений - Макдональд Джон Данн - Страница 50
- Предыдущая
- 50/70
- Следующая
Я уселся в кресло Кена, устроился поудобнее, немного посидел, нажал кнопку стоящей на столе лампы дневного света. Трубка сначала нервно замигала, затем засветилась ровным белым светом, который сразу же высветил фотографию Ники. В красивой рамке.
Торопиться мне было особенно некуда, поэтому я долго неподвижно сидел в кресле, пытаясь поставить себя на место Кена, представить, о чем же он тогда думал, что именно собирался сделать... Может, просто тупо сидел, с нетерпением ожидая конца рабочего дня, когда можно будет уйти отсюда, направиться к Хильди и виски с содовой, чтобы поскорее забыться? Но чтобы понять причину его тревоги, мне не хватало конкретных зацепок, поэтому я, не теряя времени, начал внимательно просматривать содержимое его письменного стола.
В самом верхнем ящике лежали карандаши, скрепки и блокноты. В остальных также различные мелочи, никак, даже малейшим намеком не отражавшие личности некогда сидевшего за этим столом человека, — сигары, несколько совсем старых номеров технических журналов и «Бизнес уик», пачка каталогов конкурентов с вписанными в них карандашом прайс-листами. Кен никогда не стремился быть руководителем, никогда не хотел быть лидером. Для этого у него не хватало ни силы воли, ни поступательного порыва. Но как исполнитель он был мне крайне полезен. С удовольствием позволял мне принимать все решения, а когда я просил его что-нибудь сделать, то выполнял это тщательно, досконально и хорошо. Работал он всегда медленно, методично и лучше всего, когда на него никто не давил, когда над ним не висели сроки.
Да, я оставил брата одного барахтаться в кипучем водовороте стремительно развивающегося бизнеса, в глубине души прекрасно зная, что по своей природе он не менеджер, тем более высшего уровня, а скорее просто хороший служащий. От ответственности ему всегда становилось не по себе.
Его календарь деловых встреч со встроенными в середине часами стоял на правом углу стола. Внимательно его осмотрев, я тут же отметил, что абсолютно все страницы до последнего понедельника были вырваны, а последняя — девственно чиста. Интересно, почему на самом верху оказался понедельник, а не предыдущая суббота? Ведь суббота была рабочим днем. Ну допустим, «пятницу» он вполне мог вырвать, уходя с работы, но с какой, скажите, стати вырывать листок субботы? Какие для этого могли быть веские причины? Деловые люди так никогда не делают. Сам знаю. Проверив оставшиеся чистые страницы, я обратил внимание, что в календаре также имелись и листки на «воскресенье». Значит, кем-то были вырваны не один, а целых два листка!
Тщательный просмотр бумаги на свет ничего не дал — листок «понедельник» был абсолютно чист. Никаких следов предыдущих записей. Повторный осмотр карандашей в ящике стола тоже ничем не помог. У всех у них были очень мягкие графитовые стержни.
Ясно было одно: действовать надо было, исходя из предположения, что если одна догадка окажется нелогической, неверной, то неверной и бессмысленной станет и вся цепь возможных умозаключений. Хорошо, ну допустим, Кендал сделал некую запись в календаре о встрече с кем-то в пятницу или субботу, но кто-то другой по тем или иным соображениям очень не хотел, чтобы она состоялась. Тогда уничтожение этих инкриминирующих или, по меньшей мере, наводящих на след листков календаря могло иметь самое непосредственное отношение к его смерти, которая, в свою очередь, безусловно имела прямую причинно-следственную связь с указанной выше гипотетической встречей.
И хотя явная шаткость такого рода предположений могла быть весьма опасной, она тем не менее позволяла, пусть даже крайне условно, идти дальше, делать следующий шаг. Раз Джо Гарленд и Хильди так уверенно обрисовали мне портрет человека, столкнувшегося с колоссальной внутренней проблемой, то не следовало ли в таком случае считать пропавшую запись в календаре прямым указанием на то, что мой брат наконец-то принял окончательное решение? А если он его принял, то разве можно позволить ему жить дальше?
Эта запутанная и почти неразрешимая проблема включала в себя некие грани, тесно связанные с Ники.
Дядя Ал почувствовал что-то необычное, даже странное в ее мотивах.
У меня появилось точно такое же смутное ощущение.
Ники знала, почему жизнь Кена стала просто невыносимой.
Она становится невыносимой, когда внутреннее разногласие с самим собой переходит все допустимые границы. Какого рода разногласие? Между любовью к Ники и... чем? Честью, порядочностью, достоинством, самоуважением? Или чем-нибудь еще? А может, кем-то?
Ники ворвалась в наши жизни из проливного декабрьского дождя и при неярком, греющем душу свете свечей на столе того бара наглядно продемонстрировала мне свой в высшей степени соблазнительный ротик и манящий блеск ярко-голубых глаз. Ники Уэбб из Кливленда. Негодующая, но при этом сама, похоже, несколько удивленная своим негодованием, своей решимостью остановить меня под проливным дождем только для того, чтобы высказать это негодование! И я надавил на Хильдермана, буквально заставив его взять ее на работу, хотя в то время мы сокращали штат...
Да, она неожиданно появилась и полностью изменила наши жизни... вернее, изменила только мою, а жизнь моего брата Кена просто уничтожила. Я попытался вспомнить, что она рассказывала мне о себе, о своем прошлом во время нескольких месяцев нашей помолвки. Затем чисто рефлекторно протянул руку к трубке телефона и тут же резко отдернул ее назад — ничего не подозревающая девушка на коммутаторе просто упадет в обморок, увидев на панели мигающий огонек сигнальной лампочки, а затем услышав в трубке мой очень похожий на Кена голос, просящий соединить его с Хильдерманом. Лучше пойти к нему в офис.
Хильдерман был где-то в цехах. На месте его секретарши сидела новенькая молоденькая девушка с мощными бедрами и на редкость самоуверенными манерами. Что, впрочем, типично для новеньких и молоденьких. Представившись, я попросил ее принести мне досье на мисс Н. Уэбб, которую приняли к нам на работу четыре с половиной года тому назад и которая буквально через несколько месяцев уволилась.
— Оно должно быть в хранилище.
— Совершенно верно.
— Простите, но без разрешения мистера Хильдермана я никому не могу выдавать никаких документов. Не говоря уж о том, что их можно выдавать только тем работникам, которые имеют специальный допуск. В случае...
Нет уж, хватит с меня! Надо же! Маленькие люди всегда и при любой возможности любят подчеркнуть свою якобы значительность и даже власть. К тому же, как, впрочем, я и предполагал, мое имя ей ровным счетом ничего не говорило и она, судя по всему, ничего обо мне не знала. И тем не менее поставить «маленького человечка» на место, думаю, никогда не помешает. Тем более, что меня все это начало уже раздражать.
— Послушайте, юная леди, может быть, вы не знаете, но я — Геван Дин, и, если у меня ровно через две минуты, повторяю, ровно через две минуты в руках не будет этого досье, мистеру Хильдерману придется, не откладывая, произвести кое-какие изменения в своем персонале. Начиная прямо с сегодняшнего дня.
У нее буквально отвисла челюсть, со щек сполз румянец, а лицо вдруг осунулось. Будто из него выпустили воздух.
— Я... я... Ради бога, простите меня, мистер Дин. Я ведь не знала, то есть... я... Не сердитесь на меня. Я совсем не хотела...
— Мне нравится ваш серьезный подход к работе, юная леди.
— Да-да, конечно, конечно. Я его сейчас же вам принесу. Кажется, вы сказали — Уэбб? У-э-б-б, так ведь?
Она развернулась и торопливо ушла, если не сказать убежала. Впрочем только для того, чтобы тут же вернуться, старательно стряхивая пыль с папки. — Вот, пожалуйста, сэр. Еще раз простите, сэр.
Когда девушка передавала мне досье, то в ее движениях чувствовалась явная нерешительность и даже страх. Значит, наверняка задумалась: а вдруг за столь откровенное нарушение правил — пусть даже по требованию некоего Гевана Дина — мистер Хильдерман даст ей крутую взбучку? Накажет на всю катушку. Не сомневаюсь, тогда она только и мечтает получить папку назад до того, как ее начальник может узнать, что кто-то брал какой-то «материал» без его специального разрешения.
- Предыдущая
- 50/70
- Следующая
