Смерть в пурпурном краю - Макдональд Джон Данн - Страница 37

• Предыдущая
• 37/37

– Просто у меня больше практики.

– Нет. Причина гораздо глубже. Милый, я тебя поглощаю. Не могу насытиться тобой, как ты, вероятно, заметил. Спасибо тебе. Но я тебя не люблю. Ты, мой друг, открываешь мне особую страну. Только я уже вижу мелкие признаки конца. Ты ведь помышляешь об отъезде. Нет, не говори, когда именно.

– В один прекрасный день.

– Я приду в отчаяние. Выплачу все глаза. Сердце изойдет кровью. Но буду знать – так тому быть.

– Что собираешься делать?

– Не знаю, дорогой. Пока еще думаю... Останусь здесь. Одна. Моторная лодка по понедельникам будет доставлять из Нассау продукты. Одиночество меня не пугает. Поразмышляю о жизни – спокойно, без лишних волнений. Может, решусь на что-то серьезное, Трев. И найду мужчину, готового жить на мой манер. Где-нибудь. Как-нибудь. Пожалуйста, сейчас я знаю, что мне искать и как. Но ты всегда останешься в моем сердце – ведь знаешь.

– Если тебе что-то понадобится...

– Конечно, дорогой.

Потянувшись всей божественной шоколадной плотью, она широко зевнула.

– Куда пойдем, милый? К тебе или ко мне?

– Помнится, сегодня утром ты сетовала, что твоя единственная зубная щетка лежит у меня в душевой.

– Хорошо.

Схватив ее за руку, я помог ей встать, и мы отправились в воду. Доплыли до уютной бухточки, где на двух якорях покачивалась моя яхта – «Утраченное сокровище». Когда мы с ней добрались до стоянки яхты, Изабелл ни в какую не соглашалась оставаться на яхте с моими многочисленными приятелями, хотя понимала, что к ней отнесутся со всем уважением. Поэтому я два дня посвятил яхте, чтобы выйти в открытое море. К счастью, прогноз погоды оказался благоприятным, чтобы отважиться пересечь Гольфстрим. У меня стояли два небольших, но надежных дизель-мотора, и «Утраченное сокровище» была гораздо больше других яхт приспособлена к плаванию в море. Изабелл начала получать удовольствие от свободного хода в море гораздо позже – когда мы взяли курс к Бимини.

...Сбавив темп, мы ступили на палубу. Я запустил генератор, чтобы включить свет и воду. В просторной душевой кабинке мы быстро помогли друг другу смыть с тела соль, так как запас воды на яхте был ограничен.

Когда позже я любовался ею, пока она чистила зубы, покосившись на меня в зеркале. Изабелл сквозь пену проговорила:

– Что же будет с нею?

Вопрос этот звучал часто и стал для нас неким обрядом. Один и тот же вопрос и такой же ответ. Эта мысль не покидала нас, оставаясь предметом разговоров. Об остальных мы не говорили – о рослой, светловолосой женщине, чье тело нашли в великолепном склепе, который Джас Йомен поставил для своей родни, для себя и своей жены. Не говорили ни о несчастном брате, похороненном под завалом взорванной скалы, ни о пожилом мужчине, расставшемся с жизнью среди наслаждений и радостей уик-энда, ни о разбитом черепе и скользкой мерзости гремучей змеи.

– Тяжелая ситуация. Суд состоится только после родов. За это время все уляжется. Я думаю, ее оправдают в убийстве второй степени. То есть старого мистера. А об участии в других не хватает доказательств. Надеюсь, она сознается. Чтобы, мне не пришлось являться в суд.

– Сколько ей дадут?

– Наверно, лет десять, а потом пожизненный надзор.

Вздохнув, она посмотрела на меня и, вновь склонясь над раковиной, продолжала чистить зубы. Это были наши злые духи, но жизнь с ними приобретала какую-то сладость, ибо они напоминали, что жизнь вообще случайный кратковременный дар. А если жизнь сладка, то любовь страшна.

Когда позже она вздохнула и погрузилась в свой уютный покойный, глубокий сон (это был знак: все, что она могла предложить, уже отдано), я вышел из каюты и выбрался на палубу, где голышом распрямился под биллионами звезд. Может, виной всему наш разговор. Но сегодняшние ласки впервые обрели горький привкус неминуемой разлуки. И в дальнейшем привкус станет все более явным.

Возможно, перед отъездом я скажу Изабелл – во всяком случае попытаюсь, – как она по-своему изменила меня. В Эсмерелду приехал совсем другой человек, с испорченными нервами, преследуемый чувством вины, угрызениями совести; был уверен, что до самой смерти останется одиноким бойцом. Теперь его мучила совесть. В этой истории – нет. Угрызения – крайняя степень самообмана.

А пока в безмолвном свете звезд я немного поразмышлял о том старом мистере. О старом Джаспере Йомене. Он мучился действительно страшной виной, тем нестерпимым стремлением к самоуничтожению, которое отвергается всем миром. Может, он умирал с радостью и, возможно, понимал, что убила его Долорес. Может, приветствовал суровую кару от ее руки. Может, в минуты, когда приходил в сознание, он намеренно сдерживался, не называл ни ее имени, ни как она это совершила. Что-то хотел искупить, но знал, что никогда не искупит всего. Вот и я не сумею всего исправить. И наверное, ты тоже, мой друг.

• Предыдущая
• 37/37