Шустрая рыжая лисица - Макдональд Джон Данн - Страница 14

• Предыдущая
• 14/42
• Следующая

– Не обязаны.

– А что это у вас?

– Фотографии.

– А можно мне их посмотреть?

Разложив снимки на коленях, она медленно, с серьезным видом принялась рассматривать их, один за другим. Я внимательно следил за выражением ее лица. Один снимок она положила сверху. Провела большим пальцем вдоль спины Сонни, тихо приговаривая: «Сгорел, сгорел, сгорел...»

– На солнце сгорел?

– Нет, что вы. Он врезался в стену. На своем супер-"меркурии". Каких только штучек и специальных приспособлений там не было! Я в тот день надела на голову здоровенную красную шляпу, чтобы он меня мог узнать издалека, и сидела на стене рядом с копями. Мы таскались на этой машине повсюду, а в Джорджии он в ней сгорел... Она так подпрыгивала... – Нэнси погладила себя по бедру. – Сонни нравилось, когда я выряжалась как шлюха. Он сам мне покупал такие шмотки – короткие юбки в обтяжку и яркие свитера, тоже в обтяжку, и еще он говорил, что, когда я иду, мне надо повиливать бедрами. Он был гордый, как петух, и подлый, как змея. – Она провела пальцем по его изображению на фотографии. – Вот он, Сонни Кэттон. Когда гулянка завяла, он взял меня с собой. Я провела с ним, наверное, недели две, и он все время меня бил – за то, что выпила, или из-за того, что кто-нибудь ко мне приставал, а иногда просто когда вспоминал какие-нибудь подробности той вечеринки. Как вот на этой фотографии, где я с этим типом. Как там его?.. Кэсс? Да, какой-то Кэсс, а дальше не помню. Он рисовал смешные портреты. И мой портрет нарисовал и отдал мне, только я его потеряла. Знаете, я ведь потеряла все вещи, которые у меня были, до одной. Я уже офигела от его побоев и вернулась домой, и представляете, моему от... человеку, который женился на моей матери, прислали такие вот снимочки. Он грозил, что расскажет моим друзьям. А мне-то до фени! Хоть в «Кроникл» их опубликуйте! Господи, какую же он мне залепил пощечину! А лицо у него было прямо каменное! Я бы поняла, если бы на снимках трахалась с кем попало его жена. А я-то его дочь! Запомните!

Меня всего аж передернуло.

– И что же ты потом делала, Нэнси?

– Вы что, очередной доктор? Уже тысячу лет у меня эти доктора вот где сидят! Я стала женщиной в четырнадцать лет, а когда меня за этим делом застукали, тогда-то они и послали меня в первый раз к доктору. А я чувствовала, что он был и сам не прочь, если в только наглости хватило. Он все время потел, очки протирал и ходил вокруг да около. И все они так психуют по поводу моего заикания, когда я пытаюсь произнести слово «о... т... е... ц». Вы тоже станете меня проверять?

– Меня зовут Трев, и никакой я не доктор.

– Трев... Трев, а зачем он велел вам привезти мне эти снимки? Они ведь даже другие немного. На тех меня было больше. Эй, а это знаете кто? Вот эта вот, без лица? Очень знаменитая кинозвезда, Лайза-Дин! Честное слово, я вас не обманываю! Она такая маленькая, но прямо вся из себя – очень даже!

– Кто делал эти снимки?

– А я почем знаю? Я вообще не знала, что кто-то фотографировал, пока не зашла к нему в кабинет, а у него – эти снимки. Он дал мне денег, и я снова связалась с Сонни. Я была с ним очень долго – наверное, несколько месяцев. Всюду. Где бы у него ни были гонки. Я помню тот день, когда он погиб в Мехико-Сити. Кто-то ведь снял же меня со стены, а вот кто – не помню. Я же не могла сама слезть оттуда, правда ведь? Кто-то подбросил меня среди ночи на автостоянку перед госпиталем, как я потом узнала. С пневмонией и двумя сломанными пальцами на руке. Я бредила и где-то подцепила гонорею. Когда я смогла наконец объяснить, кто я такая, они сразу же телеграфировали... ему. Как только меня разрешили перевезти, он прислал за мной людей, а потом поместил меня в... «Тенистый покой»? Или в «Горный приют»? В общем, в одно из этих поганых местечек. И вы еще ждете от меня, чтобы я что-то там вспомнила! Я не помню даже, как меня сюда привезли!

– И все-таки, каким образом фотографии попали к твоему отцу?

– Откуда я знаю? Он считал, что мне все об этом известно. Что это дело рук моих дружков. Якобы мы это провернули, чтобы вытянуть из него деньги.

Я решил отвлечь ее немного от неприятных воспоминаний.

– Здесь так хорошо, Нэнси.

– Да, пожалуй... Мне здесь даже нравится. Иногда я так сильно нервничаю! А потом мне бывает грустно. И я долго грушу. И целый день напеваю про себя печальные песни, но я не издаю при этом ни звука...

– А на той вечеринке кто-нибудь говорил, что хочет сфотографировать Лайзу Дин?

Она рассерженно повернулась.

– Знаете, вы меня изрядно достали с этими фотографиями. Нет, никто ничего не говорил. И я не видела никакого фотоаппарата. И хватит об этом, ладно?

Я отложил снимки в сторону.

– А почему ты так зла на Макгрудеров?

– Я не хочу об этом говорить.

– Не хочешь – не будем.

– Знаете, Трев, а вы ужасно славный. – Она улыбнулась мне невинной улыбкой и накрыла мою руку своей.

– Спасибо. Ты тоже милая девушка.

– Я, голубчик, проститутка. Пьянь и шлюха. Можно вас кое о чем попросить?

– Само собой.

– Почему бы нам с вами на минутку не заглянуть в кусты? – Она быстро и крепко вцепилась в мою руку, стараясь прижать ее к своему телу. Я резко высвободился. – Это меня так успокаивает, – проговорила она. – Ну, пожалуйста, милый. Очень-очень прошу.

Я резко поднялся, и она тут же вскочила, стараясь прижаться ко мне. Мне пришлось крепко взять ее за плечи и отстранить от себя. Тогда, резко мотнув головой в сторону, она лизнула мою руку. Я встряхнул ее.

– Нэнси! Нэнси! Прекрати!

Она вздрогнула, печально улыбнулась и отступила назад.

– Мужчинам ведь всегда без разницы. Вам-то чего беспокоиться?

– Мне надо возвращаться. Приятно было с тобой повстречаться.

– Спасибо, – вежливо отозвалась она. – Приезжайте ко мне еще. – Она выпрямилась, словно ребенок, готовящийся отвечать урок. – Когда вы туда вернетесь, скажите моему о-о-от... скажите ему, что я хорошо себя веду. Передайте, что... я получаю хорошие отметки.

– Передам, конечно.

– До свидания.

Я прошел сотню футов до тропинки, затем обернулся и снова взглянул на Нэнси. Она погрозила мне кулаком и закричала:

– Спросите у этой Пэтти Макгрудер, почему она все время держала меня взаперти? Спросите у этой чертовой суки!

Пройдя половину пути, я остановился и прислонился спиной к дереву, ощущая странную слабость в коленях. Закурил сигарету, сделал одну затяжку и отбросил ее в сторону.

Стэн Берли разговаривал с Дэной в своем маленьком кабинетике. Он встал, принес мне холодного чаю и спросил:

– Ну, как дела?

– Сам не знаю. С памятью у нее вроде неплохо. У меня чуть сердце не разорвалось, когда я слушал, как она пытается назвать его отцом. Что это за сукин сын? Он же ее загубил. Хорошего человека, по-моему, загубил.

– Она тебе помогла?

– Не знаю. Мне надо все проверить. Стэн, она стала ко мне приставать напрямую.

Он вскинул свои густые обезьяньи брови:

– Несколько рановато. Буду за ней внимательно наблюдать. Спасибо, что сказал.

– И что с ней дальше будет?

– Не знаю. – Он провел рукой по лицу. – Вспышки агрессивности вроде бы не усиливаются, но периоды апатии становятся глубже и длятся, кажется, немного дольше. А когда она выходит из них, у меня возникает такое чувство что... ее стало чуть меньше. Она не помнит некоторых песен, которые знала месяц назад. Становится менее опрятной. Думаю, мы будем держать ее здесь столько, сколько сможем. Она так любит пляж! И не выносит, когда ее ограничивают. Я пытаюсь создать у нее иллюзию свободы. Возможно, в каком-нибудь крупном институте и смогли бы приостановить развитие ее болезни, но все равно до социальной реабилитации было бы далеко. Хотя она ни для кого не опасна. Она жертва. Он сделал ее жертвой.

– А что случилось с ее матерью?

– Погибла вместе с любовником во время пожара в отеле, когда Нэнси было семь лет. У Нэнси крепкий организм. Боюсь, это еще долго будет тянуться, после того как она начисто лишится разума. Может, лет сорок или даже больше. У нее еще есть брат. Старший и, судя по всему, чрезвычайно добродетельный. Рад был снова с тобой повидаться, Трев. Мы с мисс Хольтцер приятно побеседовали. Знаете ли, странно все же устроен этот мир: мы можем защититься от врагов и даже от друзей, но от своей собственной семьи – никогда. Эту бедняжку в семь лет поместили в пансион. В четырнадцать она уже спала с мужчинами, в пятнадцать перенесла алкогольный психоз в легкой форме, а в шестнадцать прошла первый курс шокотерапии... Ну, ладно, я пошел красить стулья. Это мое лекарство от депрессии и возмущения. Приезжайте в любое время – говорю вам обоим!

• Предыдущая
• 14/42
• Следующая